Глава 13
Вышка Венсеннского
Донжона
А в это
время Генрих Наваррский задумчиво прогуливался в одиночестве по вышке донжона;
он знал, что двор живет в замке, который он видел в ста шагах от себя, и его
пронизывающий взгляд как будто видел сквозь стены умирающего Карла.
Была пора
голубизны и золота: потоки солнечных лучей освещали далекие равнины и заливали
жидким золотом верхушки леса, гордившегося великолепием молодой листвы. Даже
серые камни донжона, казалось, были пропитаны мягким небесным теплом, дикие
цветы, занесенные в щели стены дуновением ветра, раскрывали свои венчики
красного и желтого бархата под поцелуями легкого дуновения воздуха. Но взгляд
Генриха не останавливался ни на зеленеющих равнинах, ни на белых и золотых
верхушках деревьев взгляд его переносился через пространство и, пылая
честолюбием, останавливался на столице Франции, которой было предназначено со
временем стать столицей мира.
– Париж! –
шептал король Наваррский. – Вот н – Париж, Париж, то есть радость,
торжество, слава, власть и счастье!.. Париж, где находится Лувр, и Лувр, где
находится трон. Подумать только, что отделяют меня от столь желанного Парижа
всего лишь камни, которые подползли к моим ногам и в которых вместе со мной
помещается и моя врагиня!
Переведя
взгляд с Парижа на Венсенн, он заметил слева от себя, в долине, осененной миндальными
деревьями в цвету, мужчину, на кирасе которого упорно играл луч солнца, и эта
пламеневшая точка летала в пространстве при каждом движении этого мужчины.
Мужчина
сидел верхом на горячем коне, держа в поводу другого, по-видимому, такого же
нетерпеливого.
Король
Наваррский остановил взгляд на всаднике и увидел, что он вытащил шпагу из
ножен, надел на ее острие носовой платок и стал махать платком, словно подавая
кому-то знак.
В ту же
минуту с холма напротив ему ответили таким же знаком, а затем весь замок был
словно опоясан порхающими платками.
Это был
де Myи со своими гугенотами: узнав, что король при смерти, и опасаясь
каких-либо злоумышлении против Генриха, они собрались, готовые и защищать, и
нападать.
Генрих
снова перевел взгляд на всадника, которого он заметил раньше, чем других, перегнулся
через балюстраду, прикрыл глаза ладонью и, отразив таким образом ослепительные
солнечные лучи, узнал молодого гугенота. – Де Муи! – крикнул он, как
будто де Муи мог его услышать.
От
радости, что окружен друзьями, Генрих снял шляпу и замахал шарфом.
Все
белые вымпелы вновь замелькали с особым оживлением, свидетельствовавшим о радости
его друзей.
– Увы!
Они ждут меня, а я не могу к ним присоединиться!.. – сказал Генрих. –
Зачем я не сделал этого, когда, пожалуй, еще мог!.. А теперь слишком поздно.
Он
жестом выразил свое отчаяние, на что де Муи ответил ему знаком, который
говорил: «Буду ждать».
В это
мгновение Генрих услыхал шаги, раздававшиеся на каменной лестнице. Он быстро
отошел. Гугеноты поняли причину его отступления. Шпаги снова ушли в ножны,
платки исчезли.
Генрих
увидел выходившую с лестницы на вышку женщину, прерывистое дыхание которой
свидетельствовало о быстром подъеме, и не без тайного ужаса, который он всегда
испытывал при виде ее, узнал Екатерину Медичи.
Позади
нее шли два стражника; на верхней ступеньке лестницы они остановились.
– Ого! –
прошептал Генрих. – Что-то новое и притом серьезное должно было случиться,
если королева-мать сама поднялась ко мне на вышку Венсеннского донжона.
Чтобы
отдышаться, Екатерина села на каменную скамейку, стоявшую у самых зубцов стены.
Генрих
подошел к ней с самой любезной улыбкой.
– Милая
матушка! Уж не ко мне ли вы пришли? – спросил он.
– Да, –
ответила Екатерина, – я хочу в последний раз доказать вам мое
расположение. Наступила решительная минута: король умирает и хочет поговорить с
вами.
– Со
мной? – затрепетав от радости, переспросил Генрих.
– Да,
с вами. Я уверена, что ему сказали, будто вы не только сожалеете о наваррском
престоле, но простираете свое честолюбие и на французский престол.
– Даже
на французский? – произнес Генрих.
– Это
не так, я знаю, но король этому верит, и нет ни малейшего сомнения, что
разговор, который он намерен вести с вами, имеет целью устроить вам какую-то ловушку.
– Мне?
– Да.
Перед смертью Карл желает знать, чего он может опасаться и чего от вас ожидать,
и от вашего ответа на его предложения – обратите на это особое внимание – будут
зависеть его последние приказания, то есть ваша жизнь или ваша смерть.
– Но
что он может мне предложить?
– Почем
я знаю? Вероятно, что-нибудь невозможное.
– А
вы, матушка, не догадываетесь – что именно?
– Нет,
я могу только предполагать; например-… Екатерина остановилась.
– Ну
так что же?
– Я
предполагаю, что, так как он верит наговорам о ваших честолюбивых замыслах, он
хочет получить доказательство вашего честолюбия из ваших собственных уст.
Представьте себе, что вас будут искушать, как, бывало, искушали преступников,
чтобы вырвать у них признание без пытки; представьте себе, – продолжала
Екатерина, пристально глядя на Генриха, – что вам предложат управление
государством, даже регентство.
Невыразимая
радость разлилась в угнетенном сердце Генриха, но он понял ход Екатерины, и его
сильная и гибкая душа вся напряглась под этим натиском.
– Мне? –
переспросил он. – Но это была бы слишком грубая ловушка предлагать мне
регентство, когда есть вы, когда есть мой брат герцог Алансонский…
Екатерина
закусила губы, чтобы скрыть свое удовлетворение.
– Значит,
вы отказываетесь от регентства? – живо спросила она.
«Король
уже умер, – подумал Генрих, – и она устраивает мне ловушку».
– Прежде
всего я должен выслушать французского короля, – ответил он, – вы же
сами сказали, что все, о чем мы сейчас говорили, – только предположение.
– Разумеется, –
заметила Екатерина, – но это все же не мешает вам открыть свои намерения.
– Ах,
Боже мой! – простодушно воскликнул Генрих. – Так как я ни на что не
притязаю, у меня нет никаких намерений!
– Это
не ответ, – возразила Екатерина и, чувствуя, что время не терпит, дала
волю своему гневу. – Так или иначе, отвечайте прямо!
– Я
не могу ответить прямо на предположения, ваше величество: определенное решение
– вещь настолько трудная, а главное – настолько серьезная, что надо подождать
настоящих предложений.
– Послушайте, –
сказала Екатерина, – мы не можем терять время, а мы теряем его в бесплодных
пререканиях, в увертках. Сыграем игру так, как подобает королю и королеве. Если
вы согласитесь принять регентство, вы погибли.
«Король
жив», – подумал Генрих.
– Ваше
величество! – ответил он твердо. – Жизнь людей, жизнь королей в руках
Божиих! Бог вразумит меня. Пусть доложат его величеству, что я готов предстать
перед ним.
– Подумайте
хорошенько.
– За
те два года, что я был в опале, за тот месяц, что я был узником, у меня было время
все обдумать, и я обдумал, – с многозначительным видом ответил
Генрих. – Будьте добры, пройдите к королю первой и передайте ему, что я
следую за вами. Эти два храбреца, – добавил Генрих, указывая на двух
солдат, – позаботятся, чтобы я не убежал. Кроме того, я отнюдь не намерен
бежать.
Слова
Генриха прозвучали так твердо, что Екатерина прекрасно поняла: все ее попытки,
в какую бы форму она их ни облекала, не достигнут цели, и она поспешила
удалиться.
Как
только она скрылась из виду, Генрих подбежал к парапету и знаками сказал де Муи
«Подъезжайте поближе и будьте готовы ко всему».
Де Муи
было спешился, но тут он вскочил в седло и вместе с запасным конем галопом подскакал
и занял позицию на расстоянии двух мушкетных выстрелов от донжона.
Генрих
жестом поблагодарил его и спустился вниз.
На
первой площадке он встретил ожидавших его двух солдат.
Двойной
караул швейцарцев и легких конников охранял вход в крепостные дворы: чтобы
войти в замок или выйти из него, нужно было преодолеть двойную стену
Протазанов.
Там
Екатерина дожидалась Генриха.
Она
знаком приказала двум солдатам, сопровождавшим Генриха, отойти и положила руку
на его руку.
– В
этом дворе двое ворот, – сказала она, – вон у тех – видите? – за
покоями короля вас ждут Добрый конь и свобода, если вы откажетесь от
регентства, а у тех, в которые вы сейчас прошли… если вы послушаетесь голоса
вашего честолюбия… Что вы сказали?
– Я
хочу сказать, ваше величество, что если король назначит меня регентом, то
отдавать приказания солдатам буду я, а не вы. Я говорю, что если я выйду из
замка сегодня ночью, все эти алебарды, все эти мушкеты склонятся передо мной.
– Безумец! –
в отчаянии прошептала Екатерина. – Верь мне: не играй с Екатериной в страшную
игру на жизнь и на смерть.
– А
почему не играть? – спросил Генрих, пристально глядя на Екатерину. –
Почему не играть с вами, как с любым другим, если до сих пор выигрывал я?
– Что
ж, поднимитесь к королю, раз вы ничему не верите и ничего не желаете
слушать, – сказала Екатерина, одной рукой показывая на лестницу, а другой
играя одним из двух отравленных кинжальчиков, которые она носила в черных
шагреневых ножнах, ставших историческими.
– Проходите
первой, сударыня, – сказал Генрих. – Пока я не стану регентом, честь
идти впереди принадлежит вам.
Екатерина,
все намерения которой были разгаданы, больше не пыталась бороться и пошла
первой.
|
