Глава 8
Возвращение в Лувр
Когда
Екатерина решила, что в комнате короля Наваррского все сделано – трупы
стражников убраны, Морвель перенесен домой, ковры замыты, – она отпустила
своих придворных дам, так как дело шло к полуночи, и попыталась заснуть. Но
удар оказался слишком жестоким, а разочарование – слишком сильным. Ненавистный
Генрих, постоянно ускользавший из ее ловушек, обычно смертельных, казалось, был
храним какой-то непобедимой силой, которую Екатерина упорно называла случаем,
хотя какой-то голос в глубине ее души говорил ей, что настоящее имя этой силы –
судьба Мысль о том, что слух о неудачном покушении, распространившись по Лувру
и выйдя за его пределы, придаст Генриху и всем гугенотам еще большую
уверенность в их будущем, приводила ее в бешенство, и, если бы этот самый
случай, против которого она боролась столь несчастливо, свел ее сейчас с ее
врагом, она с помощью висевшего у нее на поясе флорентийского кинжальчика
несомненно победила бы судьбу, столь благосклонную к королю Наваррскому.
Часы
ночи, так медленно тянущиеся для тех, кто ждет или не спит, били одни вслед за
другими, а Екатерина все не смыкала глаз Целый мир новых замыслов развернулся в
ее уме, полном видений. Наконец на рассвете она встала с постели, сама оделась
и направилась в покои Карла IX.
Стража,
привыкшая к ее приходам в любое время дня и ночи, пропустила ее. Через переднюю
она прошла в Оружейную палату. Но там она застала только бодрствующую
кормилицу.
– Где
мой сын? – спросила королева.
– Ваше
величество! К нему запрещено входить до восьми часов.
– Запрещение
не касается меня, кормилица!
– Оно
касается всех. Екатерина усмехнулась.
– Да,
я знаю, – продолжала кормилица, – я хорошо знаю, что здесь ничто не
может воспрепятствовать вашему величеству; я только молю внять просьбе простой
женщины и не ходить дальше.
– Кормилица,
мне надо поговорить с сыном.
– Я
отопру только по приказу вашего величества.
– Откройте,
кормилица, я требую! – сказала Екатерина.
Услышав
этот голос, вызывавший большее уважение, а главное, больший страх, чем голос
самого Карла, кормилица подала Екатерине ключ, но Екатерине он был не нужен.
Она вынула из кармана свой ключ, быстро отперла дверь в покои сына, и под ее
нажимом дверь распахнулась.
Спальня
была пуста, постель не смята; борзая Актеон, лежавшая около кровати на медвежьей
шкуре, встала, подошла к Екатерине и принялась лизать ее руки цвета слоновой
кости.
– Вот
как! Он ушел из дому, – нахмурив брови, сказала королева – Что ж, я
подожду.
В
мрачной решимости она задумчиво села у окна, которое выходило на Лувровский
двор и из которого был виден главный вход.
В
течение двух часов она не сходила с места, неподвижная и белая, как мраморная
статуя, и наконец увидела, что в Лувр въезжает отряд всадников с Карлом и Генрихом
Наваррским во главе; она их узнала.
И тут
она поняла все. Вместо того чтобы препираться с ней из-за ареста своего зятя.
Карл увел его и этим спас.
– Слепец!
Слепец! Слепец! – прошептала она и снова принялась ждать.
Минуту
спустя в комнате послышались шаги со стороны Оружейной палаты.
– Государь,
хотя бы теперь, когда мы уже в Лувре, – говорил Генрих, – скажите
мне, почему вы меня увели и какую услугу вы мне оказали?
– Нет,
нет, Анрио! – со смехом ответил Карл. – Когда-нибудь ты, быть может,
узнаешь все, но пока что это тайна. Знай только одно: по всей вероятности,
сейчас у меня будет из-за тебя страшная ссора с матерью.
Карл
поднял портьеру и очутился лицом к лицу с Екатериной.
Из-за
его плеча выглянуло бледное и взволнованное лицо Беарнца.
– А-а!
Вы здесь, сударыня! – нахмурив брови, сказал Карл.
– Да,
сын мой. Мне надо с вами поговорить, – отвечала Екатерина.
– Со
мной?
– С
вами наедине.
– Что
делать? – сказал Карл, оборачиваясь к зятю. – Раз уж никак невозможно
избежать этого, то чем скорее, тем лучше.
– Я
оставляю вас, государь, – сказал Генрих.
– Да,
да, оставь нас одних, – ответил Карл. – Ты ведь теперь католик,
Анрио, так сходи к обедне и помолись за меня, а я останусь слушать проповедь.
Генрих
поклонился и вышел.
Карл сам
предупредил вопросы матери.
– Итак, –
сказал он, пытаясь обратить дело в шутку – вы ждали меня, чтобы побранить, так
ведь? Черт побери! Я непочтительно разрушил ваш замысел. Но – смерть
дьяволу! – не мог же я позволить арестовать и посадить в Бастилию
человека, который только что спас мне жизнь! Но и ссориться с вами мне тоже не
хотелось: я хороший сын. К тому же, – добавил он шепотом, – Господь
Бог карает детей, которые бранятся с матерью; пример – мой брат Франциск
Второй.[52]
Простите меня великодушно и признайтесь, что шутка недурна.
– Ваше
величество, вы ошибаетесь, – возразила Екатерина, – дело это совсем
не шуточное.
– Так
я и знал! Знал, что так вы и посмотрите на это, черт меня возьми!
– Государь,
ваш промах разрушил тщательно продуманный план, который должен был открыть нам
весьма многое.
– Ба!
План!.. Неужели какой-то провалившийся план может вас смутить – вас, матушка?
Вместо него вы придумаете двадцать новых, и я обещаю, что помогу вам.
– Даже
если бы вы и помогли мне, теперь слишком поздно: он предупрежден и будет начеку.
– Слушайте, –
сказал король, – давайте поговорим откровенно. Что вы имеете против Анрио?
– То,
что он заговорщик.
– Да,
я понимаю, в этом вы постоянно его обвиняете! Но кто же в той или иной степени
не занимается заговорами в этом прелестном королевском жилище, именуемом Лувр?
– Но
он – больше, чем кто-либо, и он тем опаснее, что об этом никто и не
подозревает.
– Скажите,
какой Лоренцино![53]
– сказал Карл.
– Послушайте, –
сказала Екатерина, помрачневшая при упоминании этого имени, вызывавшем у нее в
памяти одну из самых кровавых драм флорентийской истории, – вы можете
доказать мне, что я не права.
– Каким
образом, матушка?
– Спросите
Генриха, кто был у него в спальне сегодня ночью.
– В
его спальне… сегодня ночью?
– Да.
И если он вам скажет…
– То
что тогда?
– Тогда
я готова буду признать, что ошибалась.
– Но
если это была женщина, не можем же мы требовать…
– Женщина?
– Да.
– Женщина,
которая убила двух ваших стражников и ранила де Морвеля – быть может,
смертельно?
– Ого!
Это уже серьезно, – сказал король. – Значит, дело было кровавое?
– Трое
легли на месте.
– А
тот, кто их уложил?
– Убежал
цел и невредим.
– Клянусь
Гогом и Магогом! – сказал Карл. – Он молодец, и вы правы, матушка: я
должен знать, кто это такой.
– А
я заранее говорю вам, что не узнаете, – во всяком случае, не узнаете от
Генриха.
– А
от вас, матушка? Не мог же этот человек удрать, не оставив никаких следов?
Неужели никто не заметил чего-нибудь в его одежде?
– Заметили
только, что на нем был очень элегантный вишневый плащ.
– Так,
так! Вишневый плащ! – сказал Карл. – При дворе я знаю только один,
столь заметный, что бросается в глаза.
– Совершенно
верно, – сказала Екатерина.
– И
что же? – спросил Карл.
– Подождите
меня здесь, сын мой, – сказала Екатерина, – я проверю, как исполнены
мои приказания.
Екатерина
вышла, а Карл, оставшись один, начал рассеянно ходить взад и вперед по комнате,
насвистывая охотничью песенку, заложив одну руку за камзол и опустив другую,
которую лизала борзая, всякий раз как он останавливался.
А Генрих
ушел от шурина сильно встревоженный и, вместо того чтобы идти, как обычно, по
коридору, пошел по маленькой потайной лесенке, которая уж неоднократно
упоминалась и которая вела на третий этаж. Но, поднявшись всего на четыре
ступеньки, он увидел на первом повороте чью-то тень. Он остановился и взялся за
рукоять кинжала. И тут же узнал женщину; она схватила его за руку, и
прелестный, хорошо ему знакомый голос произнес:
– Слава
Богу, государь, вы целы и невредимы! Я так за вас боялась! Но, верно, Бог
услышал мои молитвы.
– Да
что случилось? – спросил Генрих.
– Вы
все поймете, когда войдете к себе. Не беспокойтесь об Ортоне, я приютила его у
себя.
Молодая
женщина быстро спустилась, как будто столкнулась с Генрихом, встретив его на
лестнице случайно.
– Странно! –
сказал себе Генрих. – Что же произошло? Что с Ортоном?
К
сожалению г-жа де Сов уже не могла слышать его вопросов: г-жа де Сов была уже
далеко.
Внезапно
наверху лестницы появилась другая тень: на сей раз это была тень мужчины.
– Tсc! –
произнес этот человек.
– А,
это вы, Франсуа?
– Не
называйте меня по имени.
– Что
случилось?
– Пройдите
к себе, и вы все узнаете, а потом проскользните в коридор, хорошенько осмотритесь,
не подглядывают ли за вами, и зайдите ко мне – дверь будет только притворена.
И он
исчез, подобно призраку в театре, который проваливается в люк.
– Вот
тебе раз! – прошептал Беарнец. – Загадка остается загадкой. Но раз
отгадка находится у меня, пойдем ко мне и там хорошенько все разглядим.
Однако
Генрих продолжал свой путь не без волнения; он обладал восприимчивостью, этим
суеверием юности. В его душе все отражалось ясно, как на гладкой поверхности, а
все, что он сейчас слышал, предвещало ему беду.
Он
подошел к двери в свои покои и прислушался. Оттуда не доносилось ни звука.
Кроме того, раз Шарлотта сказала, чтобы он шел к себе, значит, было ясно, что
бояться нечего. Он быстро заглянул в переднюю; она была пуста, ничто не
указывало ему на какое-то происшествие.
– А
Ортона-то в самом деле нет, – сказал он и прошел в следующую комнату.
Здесь
все объяснилось.
Хотя на
пол были вылиты реки воды, всюду виднелись большие красноватые пятна; одно
кресло было сломано; полог был изрезан ударами шпаги; венецианское зеркало было
пробито пулей, чья-то окровавленная рука, приложившись к стене, оставила на ней
страшный отпечаток, свидетельствовавший о том, что эта безмолвная комната была
свидетельницей борьбы не на жизнь, а на смерть.
Генрих
блуждающим взглядом пробежал по этим разнородным следам драки и провел рукой по
влажному от пота лбу.
– Да-а! –
прошептал он. – Теперь я понимаю, что за услугу оказал мне король;
какие-то люди приходили убить меня… А де Муи? Что они сделали с де Муи?
Мерзавцы! Они его убили!
Как
герцогу Алансонскому не терпелось поскорее рассказать Генриху о происшествии,
так и самому Генриху не терпелось узнать, что произошло. Бросив на окружающие
предметы последний мрачный взгляд, он выбежал из комнаты, выскочил в коридор,
убедился, что никого нет, толкнул приоткрытую дверь, тщательно запер ее за
собой и устремился к герцогу Алансонскому.
Герцог
ждал его в первой комнате. Он схватил Генриха за руку и, приложив палец к
губам, увлек его в кабинетик, помещавшийся в башенке, совершенно уединенный и
благодаря этому недоступный для шпионства.
– Ах,
брат мой, какая ужасная ночь! – сказал герцог.
– Да
что случилось? – спросил Генрих.
– Вас
хотели арестовать.
– Меня?
– Да,
вас.
– За
что?
– Не
знаю. Где вы были?
– Вчера
вечером король увел меня с собой в город.
– Значит,
ему было известно все, – сказал герцог Алансонский. – Но если вас не
было дома, кто же был у вас?
– А
разве кто-нибудь у меня был? – спросил Генрих таким тоном, словно ничего
не знал.
– Да,
у вас был какой-то мужчина. Услыхав шум, я побежал к вам на помощь, но было слишком
поздно.
– А
этого мужчину арестовали? – с тревогой спросил Генрих.
– Нет,
он опасно ранил Морвеля, убил двух стражников и убежал.
– Молодец
де Муи! – воскликнул Генрих.
– Так
это был де Муи? – быстро спросил герцог Алансонский.
Генрих
понял, что допустил промах.
– По
крайней мере, я так думаю, – ответил он, – потому что назначал ему
свидание с целью сговориться о вашем бегстве и сказать ему, что все мои права
на наваррский престол я уступаю вам.
– Если
это станет известно, мы погибли, – побледнев, сказал герцог Алансонский.
– Да,
Морвель, конечно, все расскажет.
– Морвель
получил удар шпагой в горло; хирург, который делал ему перевязку, сказал мне,
что недели полторы Морвель не сможет произнести ни одного слова.
– Неделя!
Для де Муи этого больше чем достаточно, чтобы оказаться в полной безопасности.
– В
конце концов это мог быть и не де Муи, – сказал герцог Алансонский.
– Вы
так думаете? – спросил Генрих.
– Да.
Ведь этот человек скрылся так быстро, что заметили только его вишневый плащ.
– В
самом деле, – сказал Генрих, – этот вишневый плащ скорее подходит
какому-нибудь дамскому угоднику, чем солдату. Никому и в голову не придет
заподозрить, что под вишневым плащом скрывается де Муи.
– Да, –
согласился герцог, – если кого и заподозрят, так скорее уж… Герцог
запнулся.
–..так
уж скорее Ла Моля, – подхватил Генрих.
– Разумеется!
Я и сам, глядя на бегущего, подумал было, что это Ла Моль.
– Ах,
и вы так подумали? Тогда вполне возможно, что это и впрямь был Ла Моль.
– А
он ничего не знает? – спросил герцог Алансонский.
– Ровно
ничего, во всяком случае, ничего важного, – ответил Генрих.
– Брат
мой, – сказал герцог, – теперь я уверен, что это был он.
– Черт
возьми! – сказал Генрих. – Если так, то это очень огорчит королеву:
она принимает в нем большое участие.
– Вы
говорите, участие? – переспросил озадаченный герцог.
– Конечно.
Разве вы забыли, Франсуа, что вам рекомендовала его ваша сестра?
– Верно, –
глухим голосом ответил герцог. – Потому мне и хотелось быть ему полезным,
а доказательством служит то, что я, опасаясь, как бы его вишневый плащ не
навлек на него подозрений, поднялся к чему и унес плащ к себе.
– Что
ж, это очень умно, – заявил Генрих. – Теперь я мог бы не только
побиться об заклад, но даже поклясться, что это был Ла Моль.
– Даже
на суде? – спросил Франсуа.
– Ну
конечно, – ответил Генрих. – Наверное, он приходил ко мне с
каким-нибудь поручением от Маргариты.
– Если
бы я был уверен, что могу опереться на ваше свидетельство, я даже выступил бы
против него как обвинитель, – сказал герцог Алансонский.
– Если
вы, брат мой, выступите с обвинением, то вы понимаете, что я не стану вас
опровергать.
– А
королева? – спросил герцог Алансонский.
– Ах
да! Королева!
– Надо
узнать, как поведет себя она.
– Это
я беру на себя.
– А
знаете, ей, пожалуй, выгодно будет поддержать нас. Ведь этот молодой человек
приобретет теперь громкую славу храбреца, и слава эта обойдется ему очень
дешево, – он купит ее в кредит. Правда, возможно и то, что она будет
стоить ему вместе с процентами и всего капитала.
– Ничего
не поделаешь, черт побери! – заметил Генрих. – Ничто не дается даром
в этом мире.
С
улыбкой помахав герцогу Алансонскому рукой, он осторожно высунул голову в
коридор; убедившись, что никто их не подслушивал, он быстро проскользнул на
потайную лесенку, которая вела в покои Маргариты.
Королева
Наваррская была взволнована не меньше мужа. Ночная вылазка против нее и герцогини
Неверской, затеянная королем, герцогом Анжуйским, герцогом де Гизом и Генрихом,
которого она тоже узнала, сильно ее встревожила. Несомненно, у них не было
никаких улик против нее; привратник, которого отвязали от решетки Ла Моль и
Коконнас, уверял, что не промолвил ни слова. Но четыре высоких особы, которым
два простых дворянина – Ла Моль и Коконнас – оказали сопротивление, свернули со
своей дороги не случайно, прекрасно зная, зачем они свернули. Остаток ночи
Маргарита провела у герцогини Неверской и вернулась в Лувр на рассвете. Она легла
в постель, но не заснула: она вздрагивала при малейшем шуме.
В
мучительной тревоге Маргарита вдруг услышала стук в потайную дверь и, узнав от
Жийоны, пришел, велела впустить посетителя.
Генрих
остановился на пороге; он нисколько не походил на оскорбленного мужа – на его
тонких губах играла его обычная улыбка и ни один мускул на лице не выдавал того
страшного волнения, которое он пережил несколько минут назад.
Глазами
он как бы спрашивал Маргариту, не позволит ли она ему остаться с ней наедине.
Маргарита поняла взгляд мужа и сделала Жийоне знак уйти.
– Я
знаю, как вы привязаны к вашим друзьям, я боюсь, что принес вам неприятное известие, –
заговорил Генрих.
– Какое,
сударь? – спросила Маргарита.
– Один
из самых милых наших людей сильно скомпрометирован.
– Кто
же это?
– Милейший
граф де Ла Моль.
– Граф
де Ла Моль скомпрометирован! Чем же?
– Как
участник событий минувшей ночи. Несмотря на умение владеть собой, Маргарита покраснела,
но в конце концов пересилила себя.
– Каких
событий? – спросила она.
– Как?
Неужели вы не слыхали страшного шума, какой поднялся в Лувре ночью? –
спросил Генрих.
– Нет.
– С
чем вас и поздравляю, – с очаровательным простодушием сказал
Генрих, – это говорит о том, как крепко вы спите.
– А
что же здесь произошло?
– А
то, что наша добрая матушка приказала Морвелю и шести стражникам арестовать
меня.
– Вас?
Вас?!
– Да,
меня.
– Но
на каком же основании?
– Кто
может знать основания, которыми руководствуется столь глубокий ум, как ум вашей
матушки? Я их уважаю, но не знаю.
– Так
вы не ночевали дома?
– Нет,
но, по правде говоря, случайно. Вы угадали, я не был дома. Вечером король
пригласил меня пойти с ним в город, но пока меня не было дома, там был Другой
человек.
– Кто
же этот человек?
– По-видимому,
граф де Ла Моль.
– Граф
де Ла Моль? – с изумлением переспросила Маргарита.
– Черт
возьми! Экий молодец этот малыш-провансалец! – продолжал Генрих. –
Представьте себе, он ранил Морвеля и убил двух стражников!
– Ранил
Морвеля и убил двух стражников? Быть не может!
– Как?
Вы сомневаетесь в его храбрости?
– Нет,
я только говорю, что де Ла Моль не мог быть у вас.
– Почему
же он не мог быть у меня?
– Да
потому, что… потому что… он был в другом месте, – смущенно ответила
Маргарита.
– А-а!
Если он может доказать свое алиби – тогда дело другое, – сказал
Генрих. – Он просто скажет, где он был, и вопрос будет исчерпан.
– Где
он был? – в смятении повторила Маргарита.
– Ну
да!.. Сегодня его арестуют и допросят. К сожалению, против него есть улики…
– Улики!
Какие же?
– Человек,
оказавший такое отчаянное сопротивление, был в вишневом плаще.
– Да,
такого плаща нет ни у кого, кроме Ла Моля… хотя я знаю и другого человека…
– Конечно,
знаете, я тоже… Но вот что получится: если у меня в спальне был не Ла Моль,
значит, это был другой человек в таком же вишневом плаще. А ведь вы знаете, кто
это?
– Боже
мой!
– Вот
где наш подводный камень! Вы его видите так же хорошо, как я, –
доказательством тому ваше волнение. А потому потолкуем теперь так, как говорят
люди о самой желанной в мире вещи – о престоле… и… о самом драгоценном благе –
о своей жизни… Если арестуют де Муи – мы погибли!
– Я
понимаю.
– А
де Ла Моль никого не скомпрометирует, если только вы не считаете его способным
сочинить какую-нибудь сказку. Ну, положим, он скажет, что был где-то с дамами…
почем я знаю?
– Если
вы опасаетесь только этого, – отвечала Маргарита, – то можете быть
спокойны… он ничего не скажет.
– Вот
как! – сказал Генрих. – Ничего не скажет, даже если ему придется
заплатить за молчание смертью?
– Не
скажет.
– Вы
уверены?
– Ручаюсь.
– Значит,
все складывается к лучшему, – вставая, сказал Генрих.
– Вы
уходите? – с волнением спросила Маргарита.
– Ну
конечно! Я сказал все, что хотел.
– А
вы идете…
– Постарайтесь
избавить всех нас от беды, в которую нас втянул этот сорванец в вишневом плаще.
– Боже
мой! Боже мой! Бедный юноша! – ломая руки, горестно воскликнула Маргарита.
– Этот
милый Ла Моль в самом деле очень услужлив, – уходя, сказал Генрих.
|