Глава 4
Государь, вы станете
королем
– Государь, –
обратился к Генриху Рене, – я пришел поговорить с вами о том, что меня
давно интересует.
– О
духах? – улыбаясь, спросил Генрих.
– Да,
государь, пожалуй… о духах! – ответил Рене, сделав какой-то странный знак
согласия.
– Говорите,
я слушаю: этот предмет всегда казался мне весьма увлекательным.
Рене
взглянул на Генриха, пытаясь, что бы тот ни говорил, прочитать его
непроницаемые мысли, но, увидав, что это дело совершенно безнадежное,
продолжал:
– Государь,
один мой друг должен на днях приехать из Флоренции: он усиленно занимается
астрологией…
– Да, –
прервал его Генрих. – я знаю, что это страсть всех флорентийцев.
– В
содружестве с крупнейшими учеными всего мира он составил гороскопы самых именитых
дворян Европы.
– Ах,
вот оно что! – сказал Генрих.
– А
так как род Бурбонов является знатнейшим из знатных, ибо ведет свое начало от
графа Клермона, пятого сына Людовика Святого, то вы, ваше величество, можете
быть уверены, что он составил и ваш гороскоп.
Генрих
стал слушать парфюмера еще внимательнее.
– А
вы помните этот гороскоп? – осведомился король Наваррский, пытаясь
равнодушно улыбнуться.
– О! –
кивнув головой, произнес Рене, – такие гороскопы, как ваш, не забывают.
– В
самом деле? – иронически пожав плечами, сказал Генрих.
– Да,
государь, ибо гороскоп утверждает, что вас ждет самая блестящая судьба.
Глаза
молодого короля невольно сверкнули молнией, тотчас погасшей в облаке
равнодушия.
– Все
эти итальянские оракулы – льстецы, – возразил Генрих. – а льстец и
обманщик – родные братья. Разве один из них не предсказал мне, что я буду
командовать войсками? Это я-то!
И Генрих
расхохотался. Но наблюдатель, менее занятый своими мыслями, нежели Пене, почувствовал
и понял бы, что это смех деланный.
– Государь, –
холодно сказал Рене, – гороскоп предвещает нечто большее.
– Он
предвещает, что во главе одного из этих войск я одержу победу?
– Больше
того, государь!
– Ну,
тогда я стану завоевателем, вот увидите, – сказал Генрих.
– Государь,
вы станете королем.
– Да
я и так король, – заметил Генрих, пытаясь успокоить неистово забившееся
сердце.
– Государь,
мой друг знает, что говорит: вы не только будете королем, вы будете царствовать.
– Понимаю, –
тем же насмешливым тоном продолжал Генрих, – вашему другу нужны пять экю –
ведь правда, Рене? Такое пророчество, особливо в наше время, сильно действует
на людей честолюбивых. Слушайте, Рене, я не богат, и потому сейчас я дам вашему
другу пять экю, а еще пять экю я дам ему, когда пророчество сбудется.
– Государь,
не забывайте, что вы заключили договор с Дариолой, – заметила г-жа де
Сов, – не давайте же слишком много обещаний.
– Сударыня,
я надеюсь, что, когда это время настанет, ко мне будут относиться, как к королю;
следовательно, если я сдержу хотя бы половину своих обещаний, все будут очень
довольны.
– Государь, –
сказал Рене. – я продолжаю.
– Как,
еще не все? – воскликнул Генрих. – Ну хорошо, если я стану
императором, я заплачу вдвое больше.
– Государь,
мой друг везет с собою из Флоренции ваш гороскоп; когда-то, будучи в Париже, он
составил и другой гороскоп, и оба показали одно и то же. А кроме того, мой друг
доверил мне одну тайну.
– Тайну,
важную для его величества? – оживленно спросила г-жа де Сов.
– Думаю,
что да, – ответил флорентиец.
«Он
подыскивает слова, – подумал Генрих, не приходя Рене на помощь. –
Трудненько же ему, сдается мне, выложить то, что у него на душе».
– Так
говорите же, в чем дело! – сказала г-жа де Сов.
– Дело
вот в чем, – начал флорентиец, взвешивая каждое слово, – дело в тех
слухах о разных отравлениях, которые недавно ходили при дворе.
Ноздри
короля Наваррского чуть-чуть расширились, и это был единственный признак, что
его внимание к разговору, принявшему неожиданный оборот, удвоилось.
– А
ваш флорентийский друг кое-что знает об этих отравлениях? – спросил
Генрих.
– Да,
государь.
– Как
же так, Рене? Вы доверяете мне чужую тайну, да еще такую страшную? –
спросил Генрих, стараясь говорить как можно более естественным тоном.
– Этому
Другу нужен совет вашего величества.
– Мой?
– Что
ж тут удивительного, государь? Вспомните старого солдата, участника сражения
при Акциуме; у него был судебный процесс, и он просил совета у императора
Августа.
– Август
был адвокатом, Рене, а я не адвокат.
– Государь,
когда мой друг доверил мне эту тайну, вы, ваше величество, еще принадлежали к
протестантской партии, вы были первым ее вождем, а вторым – принц Конде.
– Что
же дальше? – спросил Генрих.
– Мой
друг надеялся, что вы воспользуетесь вашим всемогущим влиянием на принца Конде
и попросите его не помнить зла.
– Объясните,
в чем дело. Рене, если хотите, чтобы я вас понял, – не меняя ни тона, ни
выражения лица, сказал Генрих.
– Ваше
величество, вы поймете меня с первого слова: мой друг знает во всех
подробностях, как пытались отравить его высочество принца Конде.
– А
разве принца Конде пытались отравить? – спросил Генрих с прекрасно
разыгранным изумлением. – В самом деле?.. Когда же?
Рене
пристально посмотрел на короля.
– Неделю
тому назад, государь, – коротко ответил он.
– Какой-нибудь
враг? – спросил король.
– Да, –
отвечал Рене, – враг, которого знаете вы, ваше высочество, и который знает
вас.
– Да,
да, мне кажется, я что-то слышал, – сказал Генрих, – но я не знаю
никаких подробностей, которые друг ваш собирается мне рассказать; расскажите
вы.
– Хорошо!
Принцу Конде кто-то прислал душистое яблоко, но, к счастью, в то время, когда
яблоко принесли, у принца был его врач. Он взял у посланца яблоко и понюхал,
чтобы узнать его запах и его доброкачественность. Через два дня на лице у врача
появилась гангренозная язва с кровоизлиянием, которая разъела ему все
лицо, – так поплатился он за свою преданность или за свою неосторожность.
– Но
я уже наполовину католик, – ответил Генрих, и, к сожалению, утратил всякое
влияние на принца Конде, так что ваш друг обратился ко мне напрасно.
– Ваше
величество, моему другу может помочь ваше влияние не только на принца Конде, но
и на принца Порсиана, брата того Порсиана, которого отравили.
– Знаете
что, Рене, – заметила Шарлотта. – от ваших рассказов бросает в дрожь!
Вы неудачно выбрали время, чтобы похлопотать за своего друга. Уже поздно, а
разговор ваш замогильный. Честное слово, ваши духи интереснее. – И
Шарлотта снова протянула руку к коробочке с опиатом.
– Сударыня, –
сказал Рене. – прежде чем испробовать опиат, послушайте, как могут воспользоваться
такими удобными случаями злоумышленники.
– Рене. –
сказала баронесса. – сегодня вы просто зловещи.
Генрих
нахмурил брови; он понимал, что у Рене есть какая-то цель, но не мог угадать,
какая, а потому решил довести этот разговор до конца, хотя он и пробуждал у
него скорбные воспоминания.
– А
вы знаете и подробности отравления принца Порсиана? – спросил Генрих.
– Да, –
ответил Рене. – Было известно, что на ночь он оставлял у постели зажженную
лампу; в масло подлили яд, и принц задохнулся от испарений.
Генрих
стиснул покрывшиеся потом пальцы.
– Значит, –
тихо сказал он. – тот, кого вы называете своим другом, знает не только
подробности отравления, но и отравителя.
– Да,
потому-то он и хотел узнать у вас, можете ли вы повлиять на здравствующего
принца Порсиана, чтобы он простил убийце смерть своего брата.
– Но
я еще наполовину гугенот и, к сожалению, не имею никакого влияния на принца Порсиана:
ваш Друг обратился бы ко мне напрасно.
– А
что вы думаете о намерениях принца Конде и принца Порсиана?
– Откуда
же я знаю их намерения. Рене? Насколько мне известно. Господь Бог не наградил
меня способностью читать в сердцах людей.
– Ваше
величество, вы могли бы спросить об этом самого себя, – спокойно произнес
Рене. – Не было ли в жизни вашего величества какого-нибудь события, столь
мрачного, что оно могло бы подвергнуть испытанию ваше чувство милосердия, и
столь прискорбного, что могло бы послужить пробным камнем для вашего
великодушия?
Слова
эти были сказаны таким тоном, что даже Шарлотта вздрогнула; в них заключался
столь прямой, столь ясный намек, что баронесса отвернулась, дабы скрыть краску
смущения и дабы не встретиться взглядом с Генрихом.
Генрих
сделал над собой огромное усилие; грозные складки, появившиеся у него на лбу, когда
говорил флорентиец, разгладились, и благородная сыновняя скорбь уступила место
раздумью.
– Мрачного
события… в моей жизни?.. – переспросил он. – Нет, Рене, не было; из
времен юности я помню только свое сумасбродство и беспечность, а кроме того,
более или менее острые нужды, которые возникают из потребностей нашей природы
или являются испытанием, ниспосланным нам Богом.
Рене
тоже сдерживал себя и внимательно смотрел то на Генриха, то на Шарлотту, как
будто желая вывести из равновесия первого и удержать вторую, так как Шарлотта,
чтобы скрыть свое смущение, вызванное этим разговором, повернулась лицом к
зеркалу и протянула руку к коробочке с опиатом.
– Скажите,
государь, если бы вы были братом принца Порсиана или сыном принца Конде и
кто-нибудь отравил бы вашего брата или убил вашего отца…
Шарлотта
чуть слышно вскрикнула и поднесла опиат к губам. Рене видел это, но на этот раз
ни словом, ни жестом не остановил ее, а только крикнул:
– Государь,
молю вас, ответьте ради Бога: что сделали бы вы, если бы вы были на их месте?
Генрих
собрался с духом, дрожащей рукой вытер лоб, на котором выступили капли холодного
пота, встал во весь рост и в полной тишине, когда Шарлотта и Рене затаили
дыхание, ответил:
– Если
бы я был на их месте и если бы я был уверен, что буду царствовать, то есть
представлять собой Бога на земле, я сделал бы то же, что сделал Бог, –
простил бы.
– Сударыня! –
вырывая опиат у г-жи де Сов, воскликнул Рене. – Отдайте мне коробочку! Я
вижу, мой приказчик принес ее вам по ошибке; завтра я пришлю вам другую.
|