Увеличить |
Глава 8
Жемчужина
Пока шел
вышеприведенный разговор, Ла Моль и Коконнас стояли у дверей на часах, Ла Моль
– немного грустный, Коконнас – немного встревоженный.
У Ла
Моля было время поразмыслить, а у Коконнаса – как нельзя лучше помочь ему.
– Что
ты думаешь обо всем этом, друг мой? – спросил Ла Моль.
– Я
думаю, – отвечал пьемонтец, – что это какая-то дворцовая интрига.
– А
если придется, ты примешь в ней участие?
– Дорогой
мой, – отвечал Коконнас, – выслушай меня внимательно и постарайся
извлечь пользу из того, что я тебе скажу. Во всех интригах разных принцев, во
всех королевских кознях мы можем, особенно мы с тобой, только промелькнуть, как
тени; там, где король Наваррский потеряет кусок пера от шляпы, а герцог
Алансонский – лоскут плаща, мы с тобой потеряем жизнь. Для королевы ты лишь
прихоть, а королева для тебя – мечта, не больше. Сложи голову за любовь, мой
дорогой, но не за политику.
Совет
был мудрый. Ла Моль выслушал его печально, как человек, который чувствует, что,
стоя на распутье между рассудком и безрассудством, он изберет путь
безрассудства.
– Для
меня королева – не мечта, Аннибал, я люблю ее, и – к счастью или к несчастью –
люблю всей душой. Ты скажешь, что это безрассудство! Да, я безумец, согласен!
Но ты, Коконнас, человек благоразумный, и ты не должен страдать из-за моих
глупостей и моей злой судьбы. Ступай к нашему герцогу и не бросай на себя тень.
Коконнас,
поразмыслив с минуту, поднял голову.
– Дорогой
мой, – заговорил он, – все, что ты говоришь, совершенно справедливо;
ты влюблен, ну и веди себя как влюбленный. Я же честолюбив и, как честолюбец,
считаю, что жизнь дороже поцелуя женщины. Когда мне придется рисковать жизнью,
я поставлю свои условия. И ты, бедный мой Медор,[39] постарайся поставить
свои.
С этими
словами Коконнас протянул Ла Молю руку и ушел, обменявшись с товарищем улыбкой
и взглядом.
Минут
через десять после того, как он покинул свой пост, дверь отворилась, из двери
осторожно выглянула Маргарита, взяла Ла Моля за руку и, не говоря ни слова,
отвела его в самую дальнюю комнату, собственноручно и весьма тщательно затворяя
двери, что свидетельствовало о серьезности предстоящего разговора.
Войдя в
комнату, она остановилась, потом села на стул черного дерева и, взяв за руки Ла
Моля, привлекла его к себе.
– Теперь,
мой милый друг, когда мы одни, поговорим серьезно, – сказала она.
– Серьезно,
государыня? – переспросил Ла Моль.
– Или
любовно! Да, да, так вам больше нравится? Серьезные вопросы могут быть и в
любви, особенно если это любовь королевы.
– В
таком случае поговорим о предметах серьезных, но с условием, что вы, ваше
величество, не будете сердиться на меня, если я заговорю с вами безрассудно.
– Я
буду сердиться только в том случае, Ла Моль, если вы будете говорить мне
«государыня» или «ваше величество». Для вас, дорогой, я просто Маргарита.
– Да,
Маргарита! Да, жемчужина моя![40]
– страстно глядя на королеву, воскликнул молодой человек.
– Так-то
лучше! – сказала Маргарита. – Итак, вы ревнуете, мой красавец?
– О,
до потери рассудка!
– А
еще как?..
– До
безумия, Маргарита!
– К
кому же вы ревнуете?
– Ко
всем.
– А
все-таки?
– Прежде
всего к королю.
– По-моему,
после того, что вы видели и слышали, на этот счет вы можете быть спокойны.
– Затем
к этому де Муи, которого я впервые видел сегодня утром и который уже сегодня вечером
стал довольно близким вам человеком.
– К
де Муи?
– Да.
– Откуда
у вас такие подозрения?
– Выслушайте
меня… Я узнал его по росту, по цвету волос, по бессознательному чувству
ненависти! Ведь это он сегодня утром был у герцога Алансонского?
– Хорошо,
но какое же это имеет отношение ко мне?
– Герцог
Алансонский – ваш брат, и, говорят, вы очень его любите; вы, вероятно,
намекнули ему на потребности вашего сердца, а он, по придворному обычаю,
отнесся к вашему желанию благосклонно и ввел к вам де Муи. Было ли только счастливой
для меня случайностью то, что король Наваррский оказался здесь одновременно с
ним? Не знаю. Но, во всяком случае, будьте со мной откровенны, государыня:
такая любовь, как моя, сама по себе имеет право требовать откровенности как
награды. Видите, я у ваших ног. Если ваше чувство ко мне – мимолетная прихоть,
я возвращаю вам ваше слово, ваше обещание, вашу любовь, возвращаю герцогу
Алансонскому его милости и мою должность дворянина из его свиты и иду искать
смерти под стенами осажденной Ла-Рошели, если любовь не убьет меня раньше, чем
я туда попаду!
Маргарита
с улыбкой слушала эти исполненные очарования слова, любуясь его движениями,
исполненными изящества; потом задумчиво склонила красивую голову на свои
горячие руки.
– Вы
любите меня? – спросила она.
– О
государыня! Больше жизни, больше спасения моей души, больше всего на свете! А
вы, вы… меня не любите.
– Несчастный
безумец! – прошептала она.
– Да,
да! – стоя на коленях, воскликнул Ла Моль. – Я говорил вам, что я
безумец!
– Итак,
дорогой Ла Моль, главная цель вашей жизни – любовь?
– Одна-единственная,
государыня.
– Хорошо,
пусть будет так! Все остальное я постараюсь сделать дополнением к этой любви.
Вы меня любите, вы хотите остаться при мне?
– Я
молю Бога только об этом – никогда не разлучать меня с вами.
– Хорошо!
Вы не расстанетесь со мной, Ла Моль, – вы мне необходимы.
– Я
вам необходим? Солнцу необходим светляк?
– А
если я вам скажу, что я люблю вас, – будете ли вы всецело мне преданы?
– А
разве я уже не всецело вам предан?
– Да,
но у вас, прости меня, Господь, все еще есть какие-то сомнения.
– О,
я виноват, я неблагодарен, или, вернее, – как я уже сказал, а вы
согласились, – я безумец! Но зачем господин де Муи был у вас сегодня
вечером? Почему я его видел сегодня утром у герцога Алансонского? Зачем этот
вишневый плащ, это белое перо, это стремление подражать моим манерам? Ах, не
вам я не верю, а вашему брату!
– Несчастный! –
сказала Маргарита. – Да, несчастный, если вы думаете, будто герцог Франсуа
простирает свою любезность до того, что подсылает вздыхателей к своей сестре!
Вы безумец: вы говорите, что вы ревнивы, а вы попросту недогадливы! Так знайте,
Ла Моль, что герцог Алансонский завтра же убил бы вас своими руками, если бы
узнал, что сегодня вечером вы были у меня, у моих ног, а я, вместо того чтобы
выгнать вас вон, говорила: Ла Моль, останьтесь, потому что я люблю вас,
красивый юноша! Понимаете? Я вас люблю! И я повторяю, что он вас убил бы!
– Великий
Боже! – воскликнул Ла Моль, отшатываясь и с ужасом глядя на
Маргариту. – Неужели это возможно?
– Все
возможно, друг мой, в наше время и при таком дворе. И еще одно: не ради меня
явился в Лувр де Муи, надев ваш плащ и скрыв лицо под вашей шляпой, а ради
герцога Алансонского. Но ввела его сюда я, приняв за вас. Он знает нашу тайну,
Ла Моль, и его надо пощадить.
– Я
предпочел бы убить его, – заметил Ла Моль, – это проще и надежнее.
– А
я, мой храбрый друг, – возразила королева, – предпочитаю, чтобы он
был здрав и невредим, а вы узнали бы все, ибо его жизнь не только полезна нам,
но и необходима. Выслушайте меня и хорошенько подумайте, прежде чем ответить:
так ли вы меня любите, Ла Моль, чтобы порадоваться, когда я стану настоящей
королевой, иными словами, властительницей действительно существующего
королевства?
– Увы,
государыня, я люблю вас достаточно сильно, чтобы каждое ваше желание стало моим,
хотя бы оно составило несчастье всей моей жизни!
– Хорошо!
Хотите помочь осуществить мое желание и обрести еще большее счастье?
– Тогда
я потеряю вас! – воскликнул Ла Моль, закрывая лицо руками.
– Вовсе
нет! Напротив: из первого моего слуги вы станете моим первым подданным. Вот и
все.
– Здесь
не место выгодам… не место честолюбию! Не унижайте сами того чувства, какое я
питаю к вам, государыня… Только преданность, одна преданность – и больше
ничего!
– Благородная
душа! – сказала Маргарита. – Хорошо! Я принимаю твою преданность и сумею
отплатить за нее.
Она
протянула обе руки Ла Молю – тот покрыл их поцелуями.
– Так
как же? – спросила Маргарита.
– Сейчас
отвечу, – сказал Ла Моль. – Да, Маргарита, я начинаю понимать тот
смутный для меня проект, о котором шла речь среди нас, гугенотов, еще до дня
святого Варфоломея; ради его осуществления и меня в числе многих, более
достойных, отправили в Париж. Вы хотите создать настоящее Наваррское
королевство вместо мнимого; к этому вас побуждает король Генрих. Де Муи в
заговоре с вами, так ведь? Но при чем тут герцог Алансонский? Где для него
трон? Я его не вижу. Неужели герцог Алансонский столь преданный вам… друг, что
помогает вам, ничего не требуя в награду за опасность, какой он себя
подвергает?
– Друг
мой, герцог участвует в заговоре ради самого себя. Пусть заблуждается: он будет
отвечать своею жизнью за нашу жизнь.
– Но
я состою при нем, разве я могу предать его?
– Предать?
А где же тут предательство? Что он вам доверил? Не он ли вас предал, когда отдал
де Муи ваш плащ и шляпу, чтобы тот мог свободно проходить к нему? Вы говорите:
«Я состою при нем»! Но при мне вы состояли раньше, чем при нем, мой милый друг!
И разве он доказал вам свою дружбу, а не я – свою любовь?
Ла Моль
вскочил, бледный, как будто пораженный громом.
– О-о!
Коконнас предсказывал мне это, – прошептал он. – Интрига обвивает
меня своими кольцами… и задушит!
– Так
как же? – спросила Маргарита.
– Вот
мой ответ, – сказал Ла Моль. – Там, на другом конце Франции, где ваше
имя прославлено, где всеобщая молва о вашей красоте дошла до меня и пробудила в
моем сердце смутное желание неизвестного, – там говорят, что вы любили не
один раз и что каждый раз ваша любовь оказывалась роковой для тех, кого вы
любили, – их уносила смерть, словно ревнуя к вам.
– Ла
Моль!..
– Не
перебивайте, дорогая Маргарита, жемчужина моя! Говорят еще, будто сердца верных
вам друзей вы храните в золотых ларчиках,[41]
иногда благоговейно смотрите на печальные останки и с грустью вспоминаете о
тех, кто вас любил. Вы вздыхаете, моя дорогая королева, глаза ваши туманятся,
значит, это правда. Так пусть я буду самым любимым, самым счастливым из ваших
возлюбленных. Всем остальным вы пронзили только сердце, и вы храните их сердца;
у меня вы берете больше – вы кладете мою голову на плаху… Поклянитесь же,
Маргарита, поклянитесь мне жизнью здесь же, что если я умру за вас, как говорит
мне мрачное предчувствие, и палач отрубит мне голову, вы сохраните ее и иногда
коснетесь ее губами. Поклянитесь, Маргарита, и за обещание такой награды от
моей королевы я буду нем, стану, если потребуется, изменником и подлецом, иными
словами, буду предан вам беззаветно, как подобает вашему возлюбленному и сообщнику.
– О,
какая скорбная, безумная мечта, мой дорогой! – сказала Маргарита. –
Какая роковая мысль, мой любимый!
– Клянитесь
же…
– Вы
хотите, чтобы я поклялась?
– Да,
вот на этом серебряном ларчике с крестом на крышке. Клянитесь!
– Хорошо! –
сказала Маргарита. – Если, не дай Бог, твои мрачные предчувствия осуществятся,
любимый мой, клянусь тебе этим крестом, что, пока я жива, ты, живой или
мертвый, будешь со мной; если я не спасу тебя от гибели, которая тебя настигнет
из-за меня, – да, я знаю, только из-за меня, – я дам твоей бедной
душе это утешение, которого ты требуешь и которого заслуживаешь.
– Еще
одно, Маргарита. Теперь я могу спокойно умереть, но я могу и не погибнуть –
ведь наше дело может увенчаться успехом, и тогда король Наваррский станет
королем, а вы – королевой. Тогда король увезет вас с собой, и ваш договор о раздельной
супружеской жизни нарушится, а это повлечет за собой нарушение нашего договора.
Слушайте же, моя милая, моя горячо любимая Маргарита: одно ваше слово успокоило
меня на случай моей смерти, а теперь успокойте меня на случай, если я останусь
жив.
– О
нет, не бойся, я твоя душой и телом! – воскликнула Маргарита, снова
протягивая руку к ларчику и кладя ее на крест. – Если отсюда уеду я, со
мной уедешь и ты; если король откажется взять тебя с собой, я с ним не поеду.
– Но
вы не решитесь ему противиться!
– Мой
любимый Гиацинт,[42]
ты не знаешь Генриха! Генрих сейчас думает только о троне, а ради этого он
готов пожертвовать всем, чем обладает, и уж подавно тем, чем не обладает.
Прощай!
– Вы
меня гоните? – с улыбкой спросил Ла Моль.
– Час
поздний, – ответила Маргарита.
– Да,
но куда же мне идти? У меня в комнате де Муи и герцог Алансонский!
– Ах
да, верно, – с обаятельной улыбкой сказала Маргарита. – Да и мне надо
еще многое рассказать вам о заговоре.
С этой
ночи Ла Моль стал уже не просто фаворитом королевы: он получил право высоко
нести голову, которой было уготовано, и живой и мертвой, такое сладостное
будущее.
Но
временами голова клонилась долу, лицо бледнело, и горькое раздумье прокладывало
борозду между бровями молодого человека, некогда веселого – теперь счастливого!
|