Глава 5
Восковая фигурка
Уже
восемь дней Карл был пригвожден к постели лихорадочной слабостью, перемежавшейся
сильными припадками, похожими на падучую болезнь. Иногда во время таких
припадков он испускал дикие крики, которые с ужасом слушали телохранители,
стоявшие на страже в передней, и которые гулким эхом разносились по древнему
Лувру, уже встревоженному зловещими слухами. Когда припадки проходили, Карл,
сломленный усталостью, с потухшими глазами, падал на руки кормилицы, храня
молчание, в котором чувствовалось одновременно и презрение, и ужас.
Рассказывать
о том, как мать и сын, не поверяя друг другу своих чувств, не только не встречались,
но даже избегали Друг друга; рассказывать о том, как Екатерина Медичи и герцог
Алансонский вынашивали в уме зловещие замыслы, – это все равно что
пытаться изобразить тот омерзительный клубок, который шевелится в гнезде
гадюки.
Генрих
сидел под замком у себя в камере, и на свидание с ним, по его личной просьбе к
Карлу, не получил разрешения никто, даже Маргарита. В глазах всех это была
полная немилость. Екатерина и герцог Алансонский дышали свободнее, считая
Генриха погибшим, а Генрих ел и пил спокойнее, надеясь, что о нем забыли.
Ни один
человек при дворе не подозревал об истинной причине болезни короля. Мэтр Амбруаз
Паре и его коллега Мазилло, приняв следствие за причину, нашли у него воспаление
желудка, и только. Вследствие этого они прописывали мягчительные средства, лишь
помогавшие действию того особого питья, которое назначил королю Рене. Карл
принимал его из рук кормилицы три раза в день и оно составляло основное его
питание.
Ла Моль
и Коконнас находились в Венсенне в одиночных камерах под строгим надзором.
Маргарита и герцогиня Неверская раз десять пытались проникнуть к ним или по
крайней мере передать им записку, но все было тщетно.
Однажды
утром Карл, которому становилось то лучше, то хуже, почувствовал себя бодрее и
пожелал, чтобы к нему впустили весь двор, который, по обычаю, являлся к королю
каждое утро, хотя вставания теперь не было. Таким образом, двери отворились, и
все могли заметить – по бледности щек, по желтизне лба цвета слоновой кости, по
лихорадочному блеску ввалившихся и обведенных черными кругами глаз – то
страшное разрушение, какое произвела в Карле неведомая болезнь, поразившая
молодого монарха.
Королевская
опочивальня быстро наполнилась любопытными и корыстными придворными.
Екатерину,
герцога Алансонского и Маргариту известили о том, что король принимает.
Все трое
пришли порознь, один вслед за другим. Спокойная Екатерина, улыбавшийся герцог
Алансонский и подавленная Маргарита.
Екатерина
села у изголовья сына, не заметив взгляда, каким он ее встретил.
Герцог
Алансонский встал у изножия кровати.
Маргарита
оперлась на стол и, посмотрев на бледный лоб, исхудалое лицо и ввалившиеся
глаза брата, не могла удержать ни вздоха, ни слез.
Карл, от
которого ничто не ускользало, увидел ее слезы, услышал ее вздох и незаметно сделал
Маргарите знак головой.
Благодаря
этому едва заметному знаку лицо несчастной королевы Наваррской прояснилось –
Генрих ничего не успел, а быть может, и не захотел сказать ей.
Она
боялась за мужа и трепетала за возлюбленного.
За себя
она нисколько не опасалась:, она слишком хорошо знала Ла Моля и была уверена,
что может на него положиться.
– Ну
как вы себя чувствуете, мой милый сын? – спросила Екатерина.
– Лучше,
матушка, лучше.
– А
что говорят ваши врачи.?
– Мои
врачи? О, это великие ученые! – разразившись хохотом, сказал Карл, –
По правде говоря, я получаю величайшее удовольствие, когда слушаю, как они
обсуждают мою болезнь. Кормилица! Дай мне попить.
Кормилица
принесла Карлу чашку с обычным его питьем.
– Что
же они дают вам принимать, сын мой?
– Ах,
сударыня, да кто же знает, что они там стряпают? – ответил король и с
жадностью проглотил питье.
– Было
бы превосходно, – заговорил Франсуа, – если бы брат мог встать и
выйти на солнце; охота, которую он так любит, подействовала бы на него как
нельзя лучше.
– Да, –
подтвердил Карл с усмешкой, разгадать значение которой герцог был
бессилен, – только в последний раз она подействовала на меня как нельзя
хуже.
Карл
произнес эти слова таким странным тоном, что разговор, в котором не принимали
участия присутствующие, на этом оборвался. Карл чуть кивнул головой. Придворные
поняли, что прием окончен, и вышли один за другим.
Герцог
Алансонский сделал движение, чтобы подойти к брату, но какое-то непонятное чувство
остановило его. Он поклонился и вышел.
Маргарита
схватила исхудавшую руку, которую протягивал ей брат, стиснула ее, поцеловала и
тоже ушла.
– Милая
Марго! – прошептал Карл.
Одна
Екатерина продолжала сидеть у изголовья. Оставшись с ней наедине, Карл отодвинулся
к проходу между стеной и кроватью с тем чувством ужаса, которое заставляет нас
отступить перед змеей.
У Карла,
которому многое объяснили признания Рене и, быть может, еще больше размышления
в тишине, не осталось даже такого счастья, как сомнение.
Он
отлично знал, отчего он умирает.
И
потому, когда Екатерина подошла к его постели и протянула ему руку, такую же
холодную, как ее взгляд, он вздрогнул от страха.
– Вы
остаетесь, матушка? – спросил он.
– Да,
сын мой, – ответила Екатерина, – мне надо поговорить с вами о важных
вещах.
– Говорите, –
сказал Карл, отодвигаясь еще дальше.
– Государь! –
заговорила королева. – Вы утверждали сейчас, что ваши врачи – великие ученые…
– Я
и сейчас это утверждаю.
– Но
что же они делают с тех пор, как вы заболели?
– По
правде говоря, ничего… Но если бы вы слышали, что они говорили… Честное слово,
стоит заболеть ради того, чтобы послушать их лекции.
– В
таком случае, сын мой, вы позволите мне сказать вам одну вещь?
– Ну
конечно! Говорите, матушка.
– Я
подозреваю, что все эти великие ученые ничего не понимают в вашей болезни.
– В
самом деле?
– Быть
может, они и видят следствия, но причина им непонятна.
– Возможно, –
сказал Карл, не понимая, к чему клонит мать.
– Таким
образом, они лечат симптомы, вместо того чтобы лечить болезнь.
– Клянусь
душой, по-моему, вы правы, матушка! – воскликнул изумленный Карл.
– Так
вот, сын мой, – продолжала Екатерина, – мое сердце и благо
государства не могут вынести, чтобы вы болели так долго, а кроме того, болезнь
может в конце концов тяжело повлиять на ваше душевное состояние, – вот
почему я собрала самых сведущих ученых.
– В
медицинской науке?
– Нет,
в науке более глубокой, в науке, которая позволяет проникнуть не Только в тело,
но и в Душу.
– Превосходная
наука, – заметил Карл. – Почему только этой науке не обучают
королей!.. Так, значит, ваши изыскания привели к какому-то результату? –
спросил он.
– Да.
– К
какому же?
– К
тому, какого я ожидала, и сейчас я принесла вам, ваше величество, средство,
которое должно исцелить и ваше тело, и ваш дух.
Карл
вздрогнул. Он подумал, что мать, находя, что он умирает слишком долго, решила сознательно
закончить то, что начала, сама того не зная.
– Где
же оно, это самое средство? – спросил Карл, приподнявшись на локте и глядя
на мать.
– Оно
в самой болезни, – ответила Екатерина.
– В
чем же заключается болезнь?
– Выслушайте
меня, сын мой, – сказала Екатерина. – Вы когда-нибудь слышали о том,
что бывают тайные враги, месть которых убивает жертву на расстоянии?
– Железом
или ядом? – спросил Карл, ни на секунду не спуская глаз с бесстрастного
лица матери.
– Нет,
средствами, не менее надежными и не менее страшными.
– Объяснитесь!
– Верите
ли вы, сын мой, в действие кабалистики и магии? – спросила флорентийка.
Карл
сдержал недоверчивую, презрительную улыбку.
– Твердо
верю, – ответил он.
– Так
вот, это и есть источник ваших страданий, – поспешно произнесла
Екатерина. – Некий враг вашего величества, не смея покуситься на вас
прямо, замыслил погубить вас тайно. Против особы вашего величества он направил
заговор, тем более страшный, что у него не было сообщников, и потому
таинственные нити этого заговора до сих пор оставались неуловимыми.
– Честное
слово, так оно и есть! – ответил Карл, возмущенный этой хитроумной ложью.
– А
вы поищите получше, сын мой, – сказала Екатерина, – вспомните некоторые
попытки к бегству, которое должно было обеспечить безнаказанность убийце.
– Убийце? –
воскликнул Карл. – Вы говорите – убийце? Стало быть, меня пытались убить,
матушка?
Екатерина
лицемерно закатила сверкающие глаза под свои морщинистые веки.
– Да,
сын мой. Вы, быть может, и сомневаетесь в этом, но я-то знаю наверно.
– Я
никогда не сомневаюсь в том, что говорите мне вы, – язвительно произнес
Король. – Каким же способом пытались меня убить? Мне это очень интересно!
– С
помощью магии, сын мой.
– Объяснитесь,
матушка, – сказал Карл, движимый отвращением к роли наблюдателя, которую
ему приходилось играть.
– Если
бы заговорщик, которого я вам назову… и которого в глубине души вы, ваше величество,
уже назвали сами… если бы он, всецело полагаясь на свои батареи, и будучи
уверен в успехе, успел скрыться, быть может, никто не узнал бы причину
страданий вашего величества, но, к счастью, государь, вас оберегал ваш брат.
– Какой
брат? – спросил Карл.
– Ваш
брат Алансон.
– Ах
да, верно! Я все забываю, что у меня есть брат, – с горьким смехом
прошептал Карл. – Так вы говорите…
– Я
говорю, что, к счастью, он раскрыл вашему величеству внешнюю сторону заговора.
Но он, неопытное дитя, искал лишь следов обыкновенного заговора, только
доказательств бегства молодого человека, я же искала доказательств дела,
гораздо более серьезного, потому что я знаю, сколь велик ум этого преступника.
– Вот
как! А ведь похоже на то, матушка, что вы говорите о короле Наваррском? –
спросил Карл – ему хотелось посмотреть, до каких пределов дойдет флорентийское
притворство.
Екатерина
лицемерно опустила глаза.
– Если
не ошибаюсь, я приказал арестовать его и отправить в Венсенн за бегство, о
котором вы упомянули, – продолжал король, – а он, значит, оказался
еще преступнее, чем я думал?
– Вы
чувствуете, как треплет вас лихорадка? – спросила Екатерина.
– Да,
конечно, – нахмурив брови, ответил Карл.
– Вы
чувствуете страшный жар, который сжигает вам внутренности и сердце?
– Да, –
все более мрачнея, ответил Карл.
– А
острые боли а голове, которые, как стрелы, ударяют вам в глаза и через них
проникают в мозг?
– Да,
да! О, я прекрасно это чувствую! О-о! Вы отлично описываете мою болезнь!
– А
ведь все это очень просто, – сказала флорентинка. – Смотрите…
И тут
она вытащила из-под накидки какой-то предмет и подала его королю.
Это была
фигурка из желтоватого воска дюймов в шесть высотой. На фигурке было платье с
золотыми звездочками, а поверх платья королевская мантия, тоже сделанная из
воска.
– Но
при чем тут статуэтка? – спросил Карл.
– Посмотрите,
что у нее на голове! – сказала Екатерина.
– Корона, –
ответил Карл.
– А
в сердце?
– Иголка.
– Разве
вы не узнаете себя, государь?
– Себя?
– Да,
себя, в короне и мантии.
– А
кто сделал эту фигурку? – спросил Карл, утомленный этой комедией. –
Разумеется, король Наваррский?
– Ничего
подобного, государь.
– Ничего
подобного?.. Тогда я вас не понимаю.
– Я
говорю «нет», – возразила Екатерина, – так как вы, ваше величество,
могли бы подумать, что он сделал ее сам. Я сказала бы «да», если бы вы, ваше
величество, задали мне вопрос по-другому.
Карл не
ответил. Он пытался проникнуть во все тайники этой темной души, которая все время
закрывалась перед ним в то самое мгновение, когда он полагал, что уже готов
прочитать ее.
– Государь! –
продолжала Екатерина. – Стараниями вашего генерального прокурора Лагеля
эта статуэтка была найдена на квартире человека, который во время соколиной
охоты держал наготове запасную лошадь для короля Наваррского.
– У
де Ла Моля? – спросил Карл.
– Да,
у него! Взгляните, пожалуйста, еще раз на стальную иглу, которая пронзает
сердце, и вы увидите, какая буква написана на вставленной в ушко бумажке.
– Я
вижу букву «М», – ответил Карл.
– Это
значит смерть – такова магическая формула, государь. Злоумышленник пишет, чего
он желает, когда наносит эту самую ранку. Если бы он хотел поразить вас
безумием, как это сделал герцог Бретонский с Карлом Шестым, он вонзил бы иголку
в голову и вместо «М» написал «F».[77]
– Итак, –
сказал Карл IX, – вы полагаете, матушка, что на мою жизнь покусился Ла
Моль?
– Да…
постольку, поскольку покушается на чье-либо сердце кинжал, но ведь кинжал
держит чья-то рука, которая его и направляет.
– Так
это и есть причина моей болезни? Значит, как только чары будут уничтожены, мой
недуг пройдет? Но каким образом этого достичь? – спрашивал Карл. –
Вы-то, конечно, это знаете, моя добрая матушка, – ведь вы занимаетесь этим
всю жизнь, а я в отличие от вас полный невежда и в кабалистике, и в магии.
– Смерть
злоумышленника разрушает чары. В тот день, когда чары будут разрушены, пройдет
и болезнь. Все это очень просто, – отвечала Екатерина.
– Вот
как? – удивленно спросил Карл.
– Неужели
вы этого не знаете?
– Разумеется,
нет! Я не колдун, – сказал король.
– Но
теперь-то вы убедились в этом, ваше величество? – спросила Екатерина.
– Конечно.
– Эта
убежденность победит вашу тревогу?
– Победит
окончательно.
– Вы
это говорите из любезности?
– Нет,
матушка, от души. Лицо Екатерины разгладилось.
– Слава
Богу! – воскликнула она; можно было подумать, что она верит в Бога.
– Да,
слава Богу! – насмешливо повторил Карл. – Теперь я знаю, кто виновник
моего недуга и, следовательно, кого надо наказать.
– И
мы накажем…
– Господина
де Ла Моля: ведь вы сказали, что виновник – он?
– Я
сказала, что он был орудием.
– Хорошо,
сначала Ла Моля – это самое главное, – ответил Карл. – Приступы,
которым я подвержен, могут вызвать в нашем окружении опасные подозрения. Чтобы
открыть истину, необходимо срочно все осветить.
– Итак,
господин де Ла Моль?..
–..прекрасно
подходит мне как виновник, я согласен. Начнем с него, а если у него есть сообщник,
он его выдаст.
– Да, –
прошептала Екатерина, – а если он не выдаст, то его заставят это сделать.
У нас есть для этого средства, которые действуют безотказно.
Затем
она встала и громко спросила Карла:
– Итак,
государь, вы позволяете начать следствие?
– Чем
раньше, тем лучше, матушка, – ответил Карл, – такова моя воля.
Екатерина
пожала руку сыну, не поняв, почему нервно вздрогнула его рука, пожимавшая ей
руку, и вышла, не услышав язвительного смеха короля, а за ним глухого,
страшного проклятия.
! Король
спросил себя: не опасно ли предоставлять свободу действий этой женщине, которая
в несколько часов может натворить таких дел, которых уже не поправишь?
Но в ту
минуту, когда он смотрел на портьеру, опускавшуюся за Екатериной, он услыхал
подле себя легкий шорох и, обернувшись, увидел Маргариту – она приподняла
стенной ковер, закрывавший коридор, который вел в комнату кормилицы.
Бледность
Маргариты, ее блуждающий взгляд, ее тяжело дышавшая грудь выдавали страшное
волнение.
– Государь,
государь! – воскликнула Маргарита, бросаясь к постели брата. – Вы же
знаете, что она лжет!
– Кто
«она»? – спросил Карл.
– Слушайте,
Карл! Это, разумеется, ужасно – обвинять родную мать! Но я подумала, что она
осталась у вас затем, чтобы погубить их окончательно. Клянусь вам жизнью, моей
и вашей, клянусь душой нас обоих, что она лжет!
– Погубить?!
Кого она хочет погубить?.. Оба инстинктивно говорили шепотом; можно было
подумать, что они боятся услыхать самих себя.
– Прежде
всего Анрио, вашего Анрио, который вас любит и который предан вам, как никто в
мире.
– Ты
так думаешь, Марго? – спросил Карл.
– Государь!
Я в этом уверена!
– Я
тоже, – отозвался Карл.
– Но
если вы в этом уверены, брат мой, – с удивлением сказала Маргарита, –
почему же вы приказали его арестовать и посадить в Венсенн?
– Потому
что он сам просил меня об этом.
– Он
сам вас просил, государь?
– Да,
Анрио человек своеобразный. Быть может, он ошибается, но, быть может, он и
прав: одно из его соображений заключается в том, что ему безопаснее быть у меня
в немилости, чем в милости, дальше от меня, чем ближе, в Венсенне, чем в Лувре.
– Ах,
вот как! Понимаю, – сказала Маргарита. – Так он там в безопасности?
– Еще
бы! Что может быть безопаснее для человека, за жизнь которого Болье отвечает
мне головой?
– Спасибо,
брат мой, спасибо за Генриха! Но…
– Но
что?
– Но
там есть и другой человек, государь… Быть может, я виновата, что он мне
небезразличен, но он мне небезразличен, вот и все.
– Кто
же этот человек?
– Государь!
Пощадите меня… Я едва ли посмела бы назвать его имя моему брату… и не посмею
назвать его королю.
– Это
де Ла Моль? – спросил Карл.
– Да! –
ответила Маргарита. – Однажды вы хотели убить его, государь, и только
чудом он избежал вашей королевской мести.
– А
ведь это было, Маргарита, когда он был виновен только в одном преступлении, но
теперь, когда он совершил два…
– Государь!
Во втором он не виновен.
– Бедная
Марго! Разве ты не слышала, что говорила наша добрая матушка? – спросил
Карл.
– Карл!
Я же сказала вам, что она лжет, – понизив голос, ответила Маргарита.
– Вам,
может быть, не известно о существовании некоей восковой фигурки, изъятой у де
Ла Моля?
– Конечно,
известно, брат мой.
– И
то, что эта фигурка проколота иглой в сердце, и то, что к этой иголке
прикреплен флажок с буквой «М»?
– И
это я знаю.
– И
то, что у этой фигурки на плечах королевская мантия, а на голове королевская
корона?
– Все
знаю.
– Что
же вы на это скажете?
– Скажу,
что эта фигурка с королевской мантией на плечах и с королевской короной на голове
изображает женщину, а не мужчину.
– Вот
что! – сказал Карл. – А игла, пронзающая сердце?
– Это
чародейство, которое должно пробудить любовь женщины, а не колдовство, которое
должно убить мужчину.
– А
буква «М»?
– Она
означает вовсе не смерть, как говорила вам королева-мать.
– Что
же она означает? – спросил Карл.
– Она
означает… означает имя женщины, которую любил де Ла Моль.
– А
как зовут эту женщину?
– Эту
женщину зовут Маргарита, брат мой, – сказала королева Наваррская, падая на
колени перед постелью короля; она взяла его руку в свои и прижала к этой руке
залитое слезами лицо.
– Тише,
сестра! – произнес Карл, оглядевшись вокруг сверкавшими из-под сдвинутых
бровей глазами. – Ведь если слышали вы, то и вас могут услышать!
– Мне
все равно! –; поднимая голову, воскликнула Маргарита. – Пусть меня
слышит хоть весь свет! Я всему свету скажу, что подло, воспользовавшись любовью
дворянина, марать его честное имя подозрением в убийстве!
– Марго!
А если я скажу тебе: я знаю так же хорошо, как ты, что правда и что неправда?
– Брат!
– Если
я скажу тебе, что де Ла Моль невиновен? – Так вы это знаете?
– Если
я скажу тебе, что знаю настоящего виновника?
– Настоящего
виновника? – воскликнула Маргарита. – Так, значит, преступление все
же совершено?
– Да.
Вольно или невольно, но преступление совершено.
– Против
вас?
– Против
меня.
– Не
может быть!
– Не
может быть?.. Посмотри на меня, Марго. Молодая женщина вгляделась в брата и
вздрогнула, увидев, как он бледен.
– Марго!
Мне не прожить и трех месяцев, – сказал Карл.
– Вам,
брат мой? Тебе, мой Карл? – воскликнула сестра.
– Марго!
Меня отравили. Маргарита вскрикнула.
– Молчи, –
сказал Карл, – необходимо, чтобы все думали, будто я умираю от колдовства.
– –
Но ведь вы знаете виновника?
– Знаю.
– Вы
сказали, что это – не Ла Моль?
– Нет,
не он.
– Конечно,
это и не Генрих!.. Боже правый! Неужели это…
– Кто?
– Мой
брат… Алансон?.. – прошептала Маргарита.
– Возможно.
– Или
же, или же… – Маргарита понизила голос, словно испугавшись того, что
сейчас скажет, – или же… наша мать?
Карл
промолчал.
Маргарита
посмотрела на него, прочла в его взгляде ответ, которого ожидала, и снова упала
на колени, едва не опрокинув кресла.
– Боже
мой! Боже мой! – шептала она. – Это немыслимо!
– Немыслимо! –
с визгливым смехом сказал Карл. – Жаль, что здесь нет Рене, – он
рассказал бы тебе целую историю.
– Кто?
Рене?
– Да.
Он рассказал бы тебе, например, как одна женщина, которой он ни в чем не смеет
отказать, попросила у него книгу об охоте из его библиотеки; как каждую
страницу этой книги пропитала сильным ядом; как этот яд, предназначенный, не
знаю для кого, проник, игрой случая или небесной карой, в другого человека, а
не в того, кому предназначался… Но так как Рене здесь нет, то если хочешь
взглянуть на эту книгу, так она там, в моей Оружейной, и надпись, сделанная рукою
флорентийца на этой книге, на страницах которой осталось достаточно яду, чтобы
уморить еще двадцать человек, скажет тебе, что книга была отдана его
соотечественнице из рук в руки.
– Тише,
Карл, теперь ты говори тише! – сказала Маргарита.
– Ты
сама видишь, как важно, чтобы все думали, будто я умираю от колдовства.
– Но
это же несправедливо, это ужасно! Пощадите! Пощадите! Вы же знаете, что он
невиновен!
– Да,
знаю, но надо, чтобы люди думали, будто он виновен. Переживи смерть своего возлюбленного
– это так мало для спасения чести французского королевского дома! Ведь я переживаю
свой конец безмолвно, чтобы со мной умерла и тайна.
Маргарита
поникла головой, поняв, что от короля нельзя ждать спасения Ла Моля, и вышла
вся в слезах, не возлагая больше надежды ни на кого, кроме себя самой.
А тем
временем, как и предвидел Карл, Екатерина не потеряла ни минуты; она написала
главному королевскому Прокурору Лагелю письмо, которое история сохранила все до
последнего слова и которое бросает на это дело кровавый свет:
«Господин
прокурор! Сегодня вечером мне передали за верное, что Ла Моль совершил
святотатство. В его парижской квартире найдено много предосудительных бумаг и
книг. Прошу Вас вызвать председателя суда и как можно скорее дать ему все необходимые
сведения по делу о восковой фигурке, пронзенной в сердце, – о преступлении
против короля.[78]
Екатерина».
|