Глава 9
Поясок королевы-матери
Карл
вернулся домой в прекрасном расположении духа, но после десятиминутного
разговора с матерью можно было подумать, что свою бледность и свой гнев она
передала сыну, а его веселость взяла себе.
– Ла
Моль, Ла Моль! – повторял Карл. – Надо вызвать Генриха и герцога
Алансонского. Генриха – потому, что этот молодой человек был гугенотом; герцога
Алансонского – потому, что Ла Моль состоит у него на службе.
– Что
ж, сын мой, позовите их, если хотите, но вы ничего не узнаете. Я боюсь, что
Генрих и Франсуа связаны друг с другом теснее, чем кажется. Допрашивать их –
это только возбуждать у них подозрения; я думаю, было бы лучше какое-нибудь
долгое и надежное испытание, рас тянутое на несколько дней. Если вы, сын мой,
дадите виновным вздохнуть свободно, если вы оставите их в заблуждении, что им
удалось обмануть вашу бдительность, тогда, осмелев и торжествуя, они
предоставят вам более удобный случай строго наказать их, и тут-то мы все и
узнаем.
Карл в
нерешительности ходил по комнате, стараясь избавиться от гнева, как лошадь от
удил, и судорожно сжатой рукой хватался за сердце, ужаленное подозрением.
– Нет,
нет, – сказал он наконец, – не стану я ждать! Вы не понимаете, что
значит ждать, когда чувствуешь, что тебя окружают призраки. Кроме того, все эти
щеголи наглеют день ото дня: ночью двое каких-то дамских угодников имели
дерзость оказать нам сопротивление и бунтовать против нас!.. Если Ла Моль
невиновен – тем лучше для него, но я был бы не прочь узнать, где он был ночью,
когда мою стражу избивали в Лувре, а меня избивали на улице Клош-Персе. Пусть позовут
ко мне сначала герцога Алансонского, а потом Генриха: я хочу допросить их
порознь. А вы можете остаться здесь, матушка.
Екатерина
села. При таком остром уме, каким обладала она, любое обстоятельство, повернутое
ее могучей рукой, могло привести ее к цели, хотя, казалось бы, оно не имеет
отношения к делу. Любой удар или производит звук, или высекает искру. Звук
указывает направление, искра светит.
Вошел
герцог Алансонский. Разговор с Генрихом Наваррским подготовил его к предстоящему
объяснению, и он был сравнительно спокоен.
Все его
ответы были вполне точны. Мать приказала ему не выходить из своих покоев, а потому
он ровно ничего не знает о ночных событиях. Но так как его покои выходят в тот
же коридор, что и покои короля Наваррского, то он сначала уловил звук, похожий на
звук отпираемой двери, потом – ругательства, потом – выстрелы. Только тогда он
осмелился приоткрыть дверь и увидел бегущего человека в вишневом плаще.
Карл с
матерью переглянулись.
– В
вишневом плаще? – переспросил король.
– В
вишневом плаще, – повторил герцог Алансонский.
– А
этот вишневый плащ не вызывает у вас никаких подозрений?
Герцог
Алансонский собрал все силы, чтобы ответить как можно естественнее.
– Должен
признаться вашему величеству: на первый взгляд мне показалось, что это плащ
одного из моих дворян, – ответил он.
– А
как зовут этого дворянина?
– Де
Ла Моль.
– А
почему же этот де Ла Моль не был при вас, как того требует его должность?
– Я
отпустил его, – ответил герцог.
– Хорошо!
Идите! – сказал Карл. Герцог Алансонский направился к той же двери, в
которую вошел.
– Нет,
не сюда, – сказал Карл, – а вон туда. И он указал на дверь в комнату
кормилицы. Карл не хотел, чтобы Франсуа и Генрих встретились. Он не знал, что
они виделись; правда, то была одна минута, но этой минуты было достаточно,
чтобы зять и шурин согласовали свои действия…
Когда
герцог вышел, по знаку Карла впустили Генриха. Генрих не стал ждать, чтобы Карл
начал его допрашивать.
– Ваше
величество, – заговорил он, – вы хорошо сделали, что послали за мной,
я и сам собирался идти к вам просить вас о правосудии.
Карл
нахмурил брови.
– Да,
о правосудии, – повторил Генрих. – Начну с благодарности вашему
величеству за то, что вечером вы взяли меня с собой; теперь я знаю, что вы
спасли мне жизнь. Но что я сделал? За что хотели меня убить?
– Не
убить, – поспешно сказала Екатерина, – а арестовать.
– Пусть
– арестовать, – ответил Генрих. – Но за какое преступление? Если я в
чем-нибудь виновен, то виновен утром так же, как был виновен вчера вечером.
Государь, скажите мне, какое преступление я совершил?
Карл, не
зная, что ответить, посмотрел на мать.
– Сын
мой, – вступила в разговор Екатерина, – у вас бывают подозрительные
люди.
– Допустим, –
сказал Генрих. – И эти подозрительные люди компрометируют и меня, не так
ли, ваше величество?
– Да,
Генрих.
– Назовите
же мне их! Назовите! Устройте мне с ними очную ставку!
– Верно! –
заметил Карл. – Анрио имеет право требовать объяснений.
– Я
этого и требую! – продолжал Генрих, чувствуя преимущество своего положения
и стремясь им воспользоваться. – Этого я и требую у моего доброго брата
Карла и у моей доброй матушки Екатерины. Разве я не был хорошим мужем с тех
пор, как женился на Маргарите? Спросите Маргариту. Разве я не был правоверным
католиком? Спросите моего духовника. Разве я не был любящим родственником? Спросите
всех, кто присутствовал на вчерашней охоте.
– Да,
это правда, Анрио, – сказал король, – но все же говорят, что вы в
заговоре.
– Против
кого?
– Против
меня.
– Государь,
если бы я вступил в заговор против вас, мне осталось бы только предоставить событиям
идти своим чередом, когда ваша лошадь с перебитой ногой не могла подняться, а
разъяренный кабан набросился на ваше величество.
– Смерть
дьяволу! А ведь он прав, матушка!
– Но
все-таки кто же был у вас ночью?
– В
такие времена, когда отнюдь не каждый осмеливается отвечать за себя, я не могу
отвечать за других. Я ушел из моих покоев в семь часов вечера, а в десять мой
брат Карл увел меня с собой, и всю ночь я провел с ним. Я не мог одновременно
быть с его величеством и знать, что происходит у меня в покоях.
– Это
правда, – отвечала Екатерина, – но правда и то, что кто-то из ваших
людей убил двух стражников его величества и ранил де Морвеля.
– Кто-то
из моих людей? – переспросил Генрих. – Кто же это? Назовите его!..
– Все
обвиняют де Ла Моля.
– Де
ла Моль вовсе не мой человек – он состоит на службе у герцога Алансонского,
которому рекомендовала его ваша дочь.
– Но,
может быть, у тебя все-таки был Ла Моль, Анрио? – спросил Карл.
– Почем
же я знаю, государь? Я не скажу ни «да», ни «нет». Де Ла Моль – человек очень милый,
услужливый, всецело преданный королеве Наваррской, он частенько приходит ко мне
с поручениями то от Маргариты, которой он признателен за рекомендацию герцогу
Алансонскому, то с поручением от самого герцога. Я не могу утверждать, что это
был не Ла Моль…
– Это
был он, – сказала Екатерина. – Его узнали по вишневому плащу.
– А
разве у Ла Моля есть вишневый плащ? – спросил Генрих.
– Да.
– А
у того человека, который так лихо расправился с двумя моими стражниками и с
Морвелем…
–..тоже
был вишневый плащ? – перебил короля Генрих.
– Совершенно
верно, – подтвердил Карл.
– Ничего
не могу сказать, – ответил Беарнец. – Но мне кажется, что если у меня
в покоях был не я, а, как вы утверждаете, Ла Моль, то следовало бы вызвать не
меня, а Ла Моля и допросить его. Однако, ваше величество, – продолжал
Генрих, – я хочу обратить ваше внимание на одно обстоятельство.
– На
какое?
– Если
бы я, видя приказ, подписанный королем, вместо того, чтобы подчиниться ему, оказал
бы сопротивление, я был бы виновен и заслужил бы любое наказание. Но ведь это
был не я, а какой-то незнакомец, которого приказ ни в малой мере не касался!
Его хотели арестовать незаконно – он стал защищаться; быть может, защищался он
чересчур усердно, но он был в своем праве!
– Однако… –
пробормотала Екатерина.
– Приказ
требовал арестовать именно меня? – спросил Генрих.
– Да, –
ответила Екатерина, – и государь подписал его собственноручно.
– А
значилось ли в приказе – в случае, если меня не будет, арестовать всякого, кто
окажется на моем месте?
– Нет, –
ответила Екатерина.
– В
таком случае, – продолжал Генрих, – до тех пор, пока не будет
доказано, что я заговорщик, а человек, находившийся у меня в комнате, мой
сообщник, – этот человек невиновен.
С этими
словами он повернулся к Карлу IX.
– Государь,
я никуда не выйду из Лувра, – обратился к нему Генрих. – Я даже готов
по одному слову вашего величества отправиться в любую государственную тюрьму, в
какую вам будет угодно меня направить. Но пока не будет доказано противного, я
имею право назвать себя, и я себя называю самым верным слугой, верноподданным и
братом вашего величества!
И тут
Генрих с таким достоинством, какого в нем доселе не замечали, поклонился Карлу
и удалился.
– Браво,
Анрио! – сказал Карл, когда король Наваррский вышел.
– Браво?
За то, что он вас высек? – заметила Екатерина.
– А
почему бы мне не аплодировать? Разве я не говорю «браво», когда мы с ним
фехтуем, и он наносит мне удары? Матушка, вы напрасно так пренебрежительно
отнеситесь к этому молодцу.
– Сын
мой, – ответила Екатерина, – я не пренебрежительно отношусь к нему, я
его боюсь.
– И
это напрасно, матушка! Анрио мне друг, и, как он справедливо заметил, если бы
он составлял против меня заговор, он дал бы кабану сделать свое дело.
– Да,
чтобы его личный враг, герцог Анжуйский, стал французским королем? –
спросила Екатерина.
– Матушка,
не все ли равно, по какой причине Анрио спас мне жизнь? Он спас меня – вот что
самое важное! И – смерть всем чертям! – я не позволю огорчать его. Что же
касается Ла Моля, то я сам поговорю о нем с герцогом Алансонским, у которого он
служит.
Этими
словами Карл IX предлагал матери удалиться. Она вышла, пытаясь придать определенную
форму своим смутным подозрениям.
Ла Моль,
из-за своей незначительности, был непригоден для ее целей.
У себя
Екатерина застала Маргариту – та ждала ее.
– А-а!
Это вы, дочь моя! – сказала она. – Я посылала за вами вчера вечером.
– Я
знаю, но меня не было дома.
– А
утром?
– Утром
я пришла сказать вашему величеству, что вы собираетесь совершить величайшую
несправедливость.
– Какую?
– Вы
собираетесь арестовать графа де Ла Моля?
– Вы
ошибаетесь, дочь моя! Я никого не арестовываю – приказы об аресте отдает
король, а не я.
– Не
будем играть словами, когда речь идет о таком серьезном деле! Ла Моля арестуют,
ведь так?
– Весьма
вероятно.
– По
обвинению в том, что сегодня ночью он находился в спальне короля Наваррского,
убил двух стражников и ранил Морвеля?
– Да,
его обвиняют в этом преступлении.
– Его
обвиняют в этом несправедливо, – сказала Маргарита, – де Ла Моль
невиновен.
– Де
Ла Моль невиновен? – воскликнула Екатерина, подскочив от радости и поняв,
что разговор с Маргаритой прольет свет на эти события.
– Да,
невиновен! – повторила Маргарита. – И не может быть виновен, потому
что он был не у короля.
– А
где же он был?
– У
меня, ваше величество.
– У
вас?!
– Да,
у меня.
За такое
признание принцессы крови Екатерина должна была бы испепелить ее грозным
взглядом, но она только скрестила руки на поясе.
– И
если… – после минутного молчания сказала Екатерина, – если де Ла Моля
арестуют и допросят…
–..он
скажет, где и с кем он был, – ответила Маргарита, хотя была твердо уверена
в противном.
– Если
так, вы правы, дочь моя: де Ла Моля арестовать нельзя.
Маргарита
вздрогнула: ей показалось, что в тоне, каким ее мать произнесла эти слова, заключался
таинственный и страшный смысл, но ей нечего было сказать, ибо просьба ее была
удовлетворена.
– Но
если у короля был не де Ла Моль, – сказала Екатерина, – значит, там
был кто-то другой? Маргарита промолчала.
– Вы
не знаете, кто этот другой, дочь моя? – спросила Екатерина.
– Нет,
матушка, – не очень уверенно ответила Маргарита.
– Ну,
не будьте же откровенны только наполовину!
– Повторяю,
ваше величество, я его не знаю, – невольно бледнея, стояла на своем
Маргарита.
– Хорошо,
хорошо, – с равнодушным видом сказала Екатерина, – мы это узнаем.
Идите, дочь моя, и будьте покойны: ваша мать стоит на страже вашей чести.
Маргарита
вышла.
«Ага!
Они заключили союз! – говорила себе Екатерина. – Генрих и Маргарита
сговорились: муж ослеп, чтобы жена онемела. Вы очень ловки, дети мои, и воображаете,
что очень сильны, но ваша сила в единении, а я разобью вас поодиночке. Кроме
того, настанет день, когда Морвель сможет говорить или писать, когда он назовет
имя или начертит шесть букв, – и тогда мы все узнаем. Да, но до тех пор
виновный будет в безопасности!.. Самое лучшее – это разъединить эту пару теперь
же».
И во
исполнение этого намерения Екатерина направилась к покоям сына, где и застала
его за разговором с герцогом Алансонским.
– А-а!
Это вы, матушка! – нахмурив брови, сказал Карл IX.
– Почему
вы не прибавили «опять»? Это слово было у вас на уме, Карл!
– То,
что у меня на уме, это мое дело, – ответил Карл грубым тоном, который
временами появлялся у него даже в разговоре с Екатериной. – Что вам от
меня надо? Говорите скорее!
– Вы
были правы, сын мой, – сказала Екатерина Карлу. – А вы, Франсуа,
ошиблись.
– В
чем? – спросили обе августейшие особы.
– У
короля Наваррского был не Ла Моль.
– А-а! –
бледнея, произнес Франсуа.
– А
кто же у него был? – спросил Карл.
– Пока
неизвестно, но станет известно, как только заговорит Морвель. Итак, отложим это
дело, которое не замедлит выясниться, и вернемся к Ла Молю.
– Но
при чем же тогда Ла Моль, матушка, если не он был у короля Наваррского?
– Да,
он не был у короля Наваррского, – отвечала Екатерина, – но он был у…
королевы Наваррской.
– У
королевы! – воскликнул Карл и разразился нервическим хохотом.
– У
королевы! – побледнев, как мертвец, пробормотал герцог Алансонский.
– Да
нет же! Нет! – возразил Карл. – Гиз говорил мне, что встретил носилки
Маргариты!
– Так
оно и было, – ответила Екатерина – где-то в городе у нее есть дом.
– На
улице Клош-Персе! – воскликнул Карл.
– О-о!
Это уж чересчур! – сказал герцог Алансонский, вонзая ногти себе в
грудь. – И его рекомендовала она мне!
– Ага!
Теперь я понял! – внезапно останавливаясь, сказал король. – Значит,
это он защищался от нас ночью и сбросил мне на голову серебряный кувшин!
Негодяй!
– Да,
да! Негодяй! – повторил Франсуа.
– Вы
правы, дети мои, – сказала Екатерина, не подавая виду, что ей понятно,
какое чувство побуждает каждого из сыновей произнести этот приговор. – Вы
правы: малейшая нескромность этого дворянина может вызвать страшный скандал и
погубить честь принцессы крови! А для этого ему достаточно выпить.
– Или
расхвастаться, – сказал Франсуа.
– Верно,
верно, – подхватил Карл. – Но мы не можем перенести это дело в суд,
если сам Анрио не согласится подать жалобу.
– Сын
мой, – сказала Екатерина, кладя руку Карлу на плечо и выразительно сжимая
его, чтобы обратить все внимание короля на то, что она собиралась предложить, –
выслушайте хорошенько то, что я хочу вам сказать. Это преступление может
повлечь за собой скандал. Но не судьи и не палачи наказывают за такого рода
оскорбление величества. Будь вы простые дворяне, мне было бы нечему учить
вас, – вы оба люди храбрые, но вы принцы крови, и вы не можете скрестить
ваши шпаги со шпагой какого-то дворянинишки! Обдумайте способ мести, приемлемый
для принцев крови.
– Смерть
всем чертям! – воскликнул Карл. – Вы правы, матушка! Я что-нибудь
соображу.
– Я
помогу вам, брат мой! – вскричал герцог Алансонский.
– А
я, – сказала Екатерина, развязывая черный шелковый поясок, который тройным
кольцом обвивал ее талию и свешивался до колен двумя концами с
кисточками, – я ухожу, но вместо себя я оставляю вот это. И она бросила
свой поясок к ногам принцев.
– А-а!
Понимаю, – воскликнул Карл.
– Так
этот поясок… – заговорил герцог Алансонский, поднимая его с пола.
–..и
наказание и тайна, – торжествующе сказала Екатерина. – Но не мешало
бы впутать в это дело и Генриха, – прибавила она и вышла.
– Черт
возьми! Нет ничего легче! – сказал герцог Алансонский. – Как только
мы скажем Генриху, что жена ему изменяет… – Обратившись к королю, он
спросил:
– Итак,
вы согласны с мнением матушки?
– Вполне! –
ответил Карл, не подозревая, что всаживает тысячу кинжалов в сердце
герцога. – Это рассердит Маргариту, зато обрадует Анрио.
Он
позвал офицера своей стражи и приказал сообщить Генриху, что король просит его
к себе, но тотчас передумал:
– Нет,
не надо, я сам пойду к нему. А ты, Алансон, предупреди Анжу и Гиза.
Выйдя из
своих покоев, он пошел но маленькой винтовой лестнице, по которой поднимались
на третий этаж и которая вела к покоям Генриха.
|