Глава 3
Покои госпожи де Сов
Екатерина
не ошиблась: Генрих не изменил своим привычкам и каждый вечер отправлялся к
г-же де Сов. Сначала эти посещения Держались в глубочайшей тайне, но
мало-помалу осмотрительность Генриха ослабла, он перестал принимать меры
предосторожности, а потому Екатерине нетрудно было убедиться, что Маргарита
лишь называлась королевой Наваррской, а на самом деле ею была г-жа де Сов.
В начале
нашего повествования мы успели сказать два слова о покоях г-жи де Сов, но
дверь, открытая Дариолой королю Наваррскому, закрылась за ним накрепко, покои
г-жи де Сов и место таинственных любовных свиданий пылкого Беарнца остались нам
неведомы.
Такие
комнаты августейшие особы обыкновенно предоставляют во дворце своим придворным,
которых желают всегда иметь под рукой; покои эти были, разумеется, не столь
просторны и не столь удобны, как собственные городские квартиры. Как уже
известно читателю, покои г-жи де Сов помещались в третьем этаже, почти под
комнатами Генриха, и дверь из них выходила в коридор, дальний конец которого
освещался готическим окном с маленькими стеклами в свинцовом переплете,
пропускавшими лишь тусклый свет даже в самый ясный день. Зимою же после трех
часов дня приходилось зажигать лампу, но и зимой в лампу масла наливали столько
же, сколько летом, и к десяти часам вечера она гасла, обеспечивая любовникам в
эти зимние дни наибольшую безопасность свиданий.
Маленькая
передняя, обитая шелком с большими желтыми цветами, приемная, затянутая синим
бархатом, и спальня, где стояла кровать с витыми колонками и вишневым атласным
пологом, отделенная от стены узким проходом, и где висело зеркало в серебряной
оправе и две картины, изображавшие любовь Венеры и Адониса, составляли покои –
теперь сказали бы «гнездышко» – очаровательной придворной дамы королевы
Екатерины Медичи.
Если
поискать внимательнее, то в темном углу, напротив туалета со всеми
принадлежностями, можно было заметить дверцу в своего рода молельню. Там, на
возвышении, к которому вели две ступени, стояла скамеечка для
коленопреклонений. Там на стенах, как бы в противовес упомянутым картинам на
мифологические сюжеты, висели три-четыре картинки самого возвышенного,
духовного содержания. Между картинами, на золоченых гвоздиках висело женское
оружие, так как и женщины в ту эпоху – эпоху тайных интриг – носили при себе оружие
и, случалось, владели им не хуже мужчин.
Вечером,
на следующий день после описанной нами сцены у Рене, г-жа де Сов сидела у себя
в спальне на кушетке и говорила Генриху о своей любви к нему и о своем страхе
за него, доказывая и любовь, и страх той преданностью, какую она обнаружила в
ночь, последовавшую за Варфоломеевской, то есть в ночь, когда Генрих, как
помнит читатель, ночевал у своей жены, Генрих выражал ей свою признательность.
Г-жа де Сов в простом батистовом пеньюаре была очаровательна, а Генрих был ей
глубоко признателен.
В такой
обстановке Генрих, искренне влюбленный, предавался мечтам. А г-жа де Сов, воспылавшая
самой горячей любовью, начавшейся по приказанию Екатерины, пристально всматривалась
в Генриха, желая удостовериться, то ли, что губы, говорят его глаза.
– Генрих, –
молвила г-жа де Сов, – скажите откровенно: в ту ночь, когда вы спали в
кабинете ее величества королевы Наваррской, а в ногах у вас спал Ла
Моль, – вы не жалели о том, что этот достойный дворянин лежал между вами и
спальней королевы?
– Жалел,
душенька моя, – отвечал Генрих. – ведь я неминуемо должен был пройти
через ее спальню, чтобы попасть в ту комнату, где мне так – хорошо и где в эту
минуту я так счастлив.
Госпожа
де Сов улыбнулась.
– А
после вы туда ходили?
– И
всякий раз говорил вам об этом.
– И
вы не пойдете туда тайком от меня?
– Никогда.
– Поклянитесь.
– Поклялся
бы, будь я гугенотом, но…
– Что
«но»?
– Но
католическая религия, догматы которой я сейчас изучаю, научила меня, что
клясться не надо никогда.
– Сейчас
видно гасконца! – покачивая головой, сказала г-жа де Сов.
– Шарлотта,
а если бы я стал вас расспрашивать, вы ответили бы на мои вопросы?
– Конечно, –
ответила молодая женщина. – Мне нечего скрывать от вас.
– В
таком случае объясните мне, Шарлотта, как случилось, что, оказав мне отчаянное
сопротивление до моей женитьбы, вы после нее перестали быть жестокой по
отношению ко мне, беарнскому увальню, смешному провинциалу, к государю
настолько бедному, что он не может придать драгоценностям своей короны должный
блеск?
– Генрих,
вы требуете, чтобы я разгадала загадку, которую на протяжении трех тысячелетий
не могут разгадать философы всех стран, – отвечала Шарлотта. –
Генрих, никогда не спрашивайте женщину, за что она вас любит; довольствуйтесь
вопросом: «Вы меня любите?».
– Вы
меня любите, Шарлотта? – спросил Генрих, – Люблю, – ответила
г-жа де Сов с обаятельной улыбкой, кладя свою красивую руку на руку
возлюбленного. Генрих сжал ее руку.
– А
что, если бы разгадку, которую тщетно ищут философы на протяжении трех тысячелетий,
я нашел, по крайней мере, в вашей любви, Шарлотта? – преследуя свою мысль,
настаивал он.
Госпожа
де Сов покраснела.
– Вы
меня любите, – продолжал Генрих, – значит, мне больше нечего просить
у вас, и я считаю себя счастливейшим человеком в мире. Но ведь вы знаете:
любому счастью всегда чего-нибудь да не хватает. Даже Адам в раю не чувствовал
себя вполне счастливым и вкусил от злосчастного яблока, наградившего всех нас
любопытством, а потому всю жизнь мы стремимся узнать то, что нам неведомо.
Скажите же, душенька моя, и откройте мне неведомое: может статься, поначалу вам
приказала любить меня королева Екатерина?
– Генрих,
говорите тише, когда говорите о королеве-матери, – заметила г-жа де Сов.
– O-o! –
воскликнул Генрих так свободно и непринужденно, что обманул даже г-жу де
Сов. – Когда-то я и впрямь побаивался нашей дорогой матушки и не ладил с
нею, но теперь я – муж ее дочери…
– Муж
королевы Маргариты! – покраснев от ревности, сказала Шарлотта.
– Лучше
говорите тише, – сказал Генрих. – Теперь, когда я – муж ее дочери, мы
с королевой-матерью – лучшие друзья. Чего от меня хотели? По-видимому, чтобы я
стал католиком. Превосходно: меня коснулась благодать, и предстательством
святого Варфоломея я стал католиком. Теперь мы живем одной семьей, как хорошие
братья, как добрые христиане.
– А
королева Маргарита?
– Королева
Маргарита? – переспросил Генрих. – Что ж, она-то и является для всех
нас связующим звеном.
– Но
вы говорили мне, Генрих, что королева Наваррская на мою к ней преданность
ответила великодушием. Если вы сказали мне правду, если королева Маргарита в
самом деле относится ко мне великодушно, за что я ей очень признательна,
значит, она только звено, которое нетрудно разорвать. И вам не удержаться за
него, потому что мнимой близостью с королевой вам никого не провести.
– Однако
я держусь за него и езжу на этом коньке уже три месяца.
– Значит,
вы обманули меня, Генрих! – воскликнула г-жа де Сов. – Значит,
королева Маргарита – ваша жена на самом деле!
Генрих
улыбнулся.
– Знаете,
Генрих, – заметила г-жа де Сов, – эти улыбки выводят меня из себя, и,
хотя вы и король, иногда у меня возникает жестокое желание выцарапать вам
глаза!
– Значит,
мне все же удается кое-кого провести этой мнимой близостью, – заметил
Генрих, – коль скоро бывают случаи, когда вам хочется выцарапать мне
глаза, хотя я и король, значит, и вы верите в эту близость.
– Генрих,
Генрих! По-моему, сам Господь Бог не знает, что у вас на уме! – сказала
г-жа де Сов.
– Я
так рассуждаю, душенька моя, – сказал Генрих, – сначала Екатерина
приказала вам любить меня, потом заговорило ваше сердце, и теперь, когда
заговорили оба эти голоса, вы прислушиваетесь только к голосу сердца. Я тоже
люблю вас всей душой, и потому-то, если бы у меня и были тайны, я не поверил бы
их вам из боязни повредить вам… ведь дружба королевы-матери ненадежна – это
дружба тещи!
Совсем
не такого ответа ждала Шарлотта: каждый раз, как она пыталась проникнуть в бездны
души своего возлюбленного, ей казалось, что между ними опускается плотный
занавес и тотчас превращается в непроницаемую стену, отделяющую их Друг от
друга. Она почувствовала, что глаза у нее наполняются слезами, и, услыхав, что
часы бьют десять, сказала Генриху:
– Государь,
пора спать: завтра я должна очень рано явиться к королеве-матери.
– Сегодня
вы прогоняете меня, душенька? – спросил Генрих.
– Генрих,
мне грустно. А раз мне грустно, вам станет со мной скучно, и вы меня разлюбите.
Поймите, что лучше вам уйти.
– Хорошо! –
отвечал Генрих. – Раз вы этого хотите, Шарлотта, я уйду, но, ради Бога,
сделайте милость, разрешите присутствовать при вашем переодевании!
– Государь!
А как же королева Маргарита? Неужели вы заставите ее ждать, пока я буду переодеваться?
– Шарлотта, –
серьезным тоном сказал Генрих, – мы условились никогда не говорить о королеве
Наваррской, а сегодня мы проговорили о ней чуть ли не весь вечер.
Госпожа
де Сов вздохнула и села за туалетный столик. Генрих взял стул, пододвинул его к
своей возлюбленной, стал коленом на сиденье и оперся на спинку стула.
– Ну
вот, малютка Шарлотта, – сказал Генрих, – теперь я вижу, как вы
наводите красу, и притом наводите для меня, что бы вы там ни говорили. Боже
мой! Сколько тут разных разностей, сколько баночек с ароматными кремами,
сколько пакетиков с пудрой, сколько флаконов, сколько коробочек с помадой!
– Это
только кажется, что всего много, – со вздохом отвечала Шарлотта, – а
на самом деле очень мало; оказывается, и этого недостаточно, чтобы царить в
сердце вашего величества безраздельно.
– Послушайте!
Не будем возвращаться в область политики, – сказал Генрих. – Что это
за маленькая тоненькая кисточка? Не для того ли, чтобы подводить брови моему
Юпитеру Олимпийскому?
– Да,
государь, – с улыбкой ответила г-жа де Сов, – вы угадали.
– А
этот гребешок слоновой кости?
– Делать
пробор.
– А
эта прелестная серебряная коробочка с резной крышечкой?
– О,
это прислал мне Рене, государь; это его опиат, который он уже давно обещал
изготовить для смягчения моих губ, хотя вы, ваше величество, благоволите
находить их иногда достаточно нежными без всяких опиатов.
Тут
Генрих, как бы в знак согласия с очаровательной женщиной, лицо которой светлело
по мере того, как она возвращалась в царство кокетства, поцеловал ее в губы,
которые баронесса внимательно рассматривала в зеркале.
Шарлотта
протянула было руку к коробочке, служившей темой вышеприведенного разговора,
очевидно, желая, показать Генриху, как нужно накладывать на губы эту красную
помаду, как вдруг короткий стук в дверь заставил обоих влюбленных вздрогнуть.
– Сударыня,
кто-то стучится, – сказала Дариола, высунув голову из-за портьеры.
– Посмотри
– кто и доложи, – ответила г-жа де Сов.
Генрих и
Шарлотта тревожно переглянулись, и Генрих уже решил было скрыться в молельню,
где он не раз находил себе убежище, как снова появилась Дариола.
– Сударыня,
это парфюмер Рене.
При этом
имени Генрих нахмурился и невольно закусил губы.
– Если
хотите, я откажусь его принять, – сказала Шарлотта.
– Нет,
нет! – возразил Генрих. – Рене никогда не делает ничего, не продумав
своих действий заранее, и если он пришел к вам, значит, не без причины.
– Тогда,
может быть, вы спрячетесь?
– Ни
в коем случае, – отвечал Генрих, – Рене знает все на свете и,
конечно, прекрасно знает, что я здесь.
– Но,
может быть, вам, ваше величество, его общество тягостно?
– Мне?
Нисколько! – отвечал Генрих с усилием, которого при всем своем самообладании
он, однако, не мог скрыть. – Правда, отношения у нас были прохладные, но с
кануна святого Варфоломея они наладились.
– Впусти
его! – сказала г-жа де Сов Дариоле. Вошел Рене и одним взглядом осмотрел
всю комнату.
Госпожа
де Сов по-прежнему сидела за туалетным столиком.
Генрих
снова уселся на кушетке. Шарлотта сидела на свету, Генрих – в тени.
– Сударыня,
я явился принести вам мои извинения. – почтительно, но непринужденно
сказал Рене.
– А
в чем вы провинились, Рене? – спросила г-жа де Сов с той благосклонностью,
какую хорошенькие женщины всегда оказывают всем своим поставщикам, которые
теснятся вокруг них и помогают им стать еще более хорошенькими.
– В
том, что я давно уже обещал вам потрудиться для ваших красивых губок, и в том…
– Ив
том, что сдержали ваше обещание только сегодня, да? – спросила Шарлотта.
– Только
сегодня? – переспросил Рене.
– Да,
я получила эту коробочку только сегодня, да и то вечером.
– Ах
да! – произнес Рене, с каким-то странным выражением лица глядя на
коробочку с опиатом, стоявшую на столике перед г-жой де Сов и как две капли
воды похожую на те, что остались у него в лавке.
«Так я и
знал!» – подумал он.
– А
вы уже пользовались моим опиатом? – спросил он вслух.
– Нет
еще; я как раз собиралась испробовать его, когда вошли вы.
Лицо
Рене приняло задумчивое выражение, и это не ускользнуло от Генриха, от
которого, впрочем, мало что ускользало.
– Рене,
что с вами? – спросил король.
– Со
мной, государь? Ничего, – ответил парфюмер, – я смиренно жду, не
скажете ли вы мне что-нибудь, ваше величество, до того, как меня отпустит
баронесса.
– Полноте! –
с улыбкой сказал Генрих. – Вы и без слов прекрасно знаете, что я всегда
рад вас видеть.
Рене
посмотрел по сторонам, прошелся по комнате, словно исследуя зрением и слухом
все двери и обивку стен, и стал так, чтобы одновременно видеть и г-жу де Сов и
Генриха.
– Нет,
не знаю. – возразил он.
Изумительный
инстинкт Генриха Наваррского, подобно какому-то шестому чувству руководивший им
всю первую половину его жизни, полную опасностей, подсказал ему, что сейчас в душе
парфюмера происходит нечто необычное, похожее на борьбу, и, обратившись к
флорентийцу, стоявшему на свету, тогда как сам он оставался в тени, сказал:
– Рене,
почему вы пришли сюда об эту пору?
– Разве
я имел несчастье потревожить ваше величество? – спросил парфюмер, делая
шаг назад.
– Вовсе
нет. Но мне хочется задать вам один вопрос.
– Какой
вопрос, государь?
– Вы
думали, что застанете меня здесь?
– Я
был в этом уверен.
– Значит,
вы меня искали?
– Во
всяком случае, я счастлив вас видеть.
– Вы
хотите что-то сказать мне? – гнул свою линию Генрих.
– Быть
может, государь! – ответил Рене. Шарлотта покраснела: она задрожала от
страха при мысли, что парфюмер, который, по-видимому, хотел раскрыть Генриху
тайну, раскроет ему глаза на то, как она вела себя по отношению к Генриху
вначале; делая вид, что всецело занята своим туалетом и ничего не слышит, она
прервала их разговор.
– Ах.
Рене, поистине вы чародей! – открыв коробочку с опиатом, воскликнула
она. – У этой помады чудесный цвет, и, раз уж вы здесь, я хочу, из
уважения к вам, попробовать ваше изделие при вас!
Она
взяла коробочку и кончиком пальца захватила немного красноватой помады, чтобы
намазать ею губы.
Рене
вздрогнул.
Баронесса
с улыбкой поднесла палец к губа.
Рене
побледнел.
Генрих,
по-прежнему сидевший в полумраке, следил за всем происходящим жадным, напряженным
взором, не упустив ни движения г-жи де Сов, ни трепета Рене.
Пальчик
Шарлотты почти коснулся губ, как вдруг Рене схватил ее за руку в то самое мгновение,
когда Генрих вскочил, чтобы остановить ее.
Генрих
бесшумно опустился на кушетку.
– Простите,
сударыня, – принужденно улыбаясь, сказал Рене, – этот опиат нельзя
употреблять без особых наставлений.
– А
кто же даст мне эти наставления?
– Я.
– Когда?
– Как
только скажу кое-что его величеству королю Наваррскому.
Шарлотта
широко раскрыла глаза, ничего не поняв из таинственного разговора, который
велся в ее присутствии; она так и осталась сидеть с коробочкой опиата в руке,
глядя на кончик своего пальца, окрашенного помадой в карминный цвет.
Повинуясь
мысли, которая, как и все мысли молодого короля, преследовала две цели, одну –
явную, другую – тайную. Генрих встал и, подойдя к Шарлотте, взял ее руку и стал
поднимать вымазанный кармином пальчик к своим губам.
– Одну
минуту, – поспешно сказал Рене, – одну минуту! Соблаговолите,
сударыня, вымыть ваши прекрасные руки вот этим неаполитанским мылом, которое я
забыл прислать вам вместе с опиатом и которое имею честь принести лично.
Вынув из
серебряной коробочки прямоугольный кусок зеленоватого мыла, он положил его в
серебряный, золоченый тазик, налил в тазик воды и, встав на одно колено, поднес
его г-же де Сов.
– Честное
слово, мэтр Рене, я вас не узнаю! – сказал Генрих. – Своей
любезностью вы заткнете за пояс всех придворных волокит.
– Какой
прелестный запах! – воскликнула Шарлотта, намыливая свои прекрасные руки
жемчужной пеной, отделявшейся от душистого куска.
Рене до
конца выполнил обязанности услужливого кавалера и подал г-же де Сов салфетку из
тонкого фрисландского полотна, чтобы вытереть руки.
– Вот
теперь, ваше величество, – обратился к Генриху флорентиец, – вы
можете делать все что угодно.
Шарлота
протянула Генриху руку для поцелуя, затем уселась вполоборота, приготовляясь
слушать, что станет говорить Рене, а король Наваррский занял свое место,
глубоко убежденный, что в душе парфюмера происходит нечто необычайное.
– Итак? –
спросила Шарлотта.
Флорентиец,
видимо, собрал всю свою решимость и повернулся к Генриху.
|