Глава 2
Спальня королевы
Наваррской
Герцог
де Гиз вместе с невесткой, герцогиней Неверской, вернулся к себе во дворец на
улице Шом, что против улицы Брак, и, оставив герцогиню на попечение ее
служанок, прошел в свои покои, чтобы переодеться, взять ночной плащ и короткий
с острым кончиком кинжал, который назывался «Слово дворянина» и которым
заменяли шпагу; но, взяв со стола кинжал, герцог заметил маленькую записку,
всунутую между ножнами и клинком.
Он
развернул бумажку и прочитал:
«Надеюсь,
что герцог де Гиз сегодня ночью не вернется в Лувр; если же вернется, пусть на
всякий случай наденет добрую кольчугу и захватит добрую шпагу».
– Так,
так! – произнес герцог, оборачиваясь к лакею. – Странное
предупреждение. Робен! Кто приходил сюда в мое отсутствие?
– Только
один человек, ваша светлость.
– А
именно?
– Господин
дю Га.
– Так!
Так! То-то мне показалось, что почерк знакомый. А ты точно знаешь, что приходил
дю Га? Ты его видел?
– Не
только видел, но и разговаривал с ним, ваша светлость.
– Хорошо,
послушаюсь его совета. Шпагу и короткую кольчугу!
Лакей,
привыкший к подобного рода переодеваниям, принес и то и другое. Герцог надел
кольчугу из таких тоненьких колечек, что стальное плетение было не толще
бархата; поверх кольчуги надел серебристо-серый камзол – его излюбленное
сочетание цветов, – надел штаны, натянул высокие сапоги, доходившие до
середины бедер, на голову надел черный бархатный берет без пера и
драгоценностей, закутался в широкий темный плащ, прицепил к поясу кинжал и,
отдав шпагу пажу, составлявшему теперь всю его свиту, пошел по направлению к
Лувру.
Когда он
переступил порог своего дома, звонарь Сен-Жермен-Л'Осеруа пробил час ночи.
Несмотря
на поздний час и опасность ночных прогулок в те времена, отважный герцог совершил
свой путь без всяких приключений и, здрав и невредим, подошел к огромному,
страшному теперь тишиной и тьмой массиву Лувра, где все огни погасли.
Перед
королевским замком тянулся глубокий ров, куда выходили почти все комнаты августейших
особ, живших во дворце. Покои Маргариты находились в нижнем этаже.
Но и
нижний этаж, куда не трудно было бы проникнуть, благодаря глубокому рву
находился на высоте почти тридцати футов, следовательно – вне досягаемости для
любовников или воров; однако герцог де Гиз решительно спустился в ров.
В ту же
минуту стукнуло одно из окон нижнего этажа. Окно было забрано железной решеткой,
но чья-то рука вынула один из прутьев, заранее подпиленный, и спустила шелковый
шнур в образовавшуюся щель.
– Жийона,
это вы? – тихо спросил герцог.
– Да,
ваша светлость, – еще тише ответил женский голос.
– А
где Маргарита?
– Она
ждет вас.
– Отлично.
Герцог
сделал знак своему пажу; паж вынул из-под плаща узкую веревочную лестницу. Герцог
привязал ее к висящему шнуру, Жийона подтянула лестницу к себе и закрепила, а
герцог, прицепив шпагу к поясу, вскарабкался по лестнице и благополучно достиг
окна. После этого железный прут решетки стал на место, окно затвори-, лось, а
паж, раз двадцать сопровождавший своего господина к этим окнам, убедившись, что
герцог благополучно проник в Лувр, закутался в свой плащ и улегся спать под
стеной, на траве, покрывавшей ров.
Ночь
была мрачная; редкие, теплые, крупные капли падали из туч, насыщенных серой и
электричеством.
Герцог
следовал за своей провожатой, которая ни много, ни мало, была дочерью маршала
Франции Жака де Матиньона; она пользовалась особым доверием Маргариты, не
имевшей от нее никаких тайн; поговаривали, что в числе тайн, хранимых
неподкупной верностью Жийоны, были такие страшные, что заставляли ее хранить
все остальные.
В нижних
комнатах и в коридорах было совсем темно, лишь изредка мертвенно-бледная молния
освещала мрачные покои голубоватым светом, который тотчас потухал.
Провожатая
герцога вела его за руку все дальше и дальше, пока наконец они не дошли до
винтовой лестницы, выбитой в толще стены и упиравшейся в незримую потайную
дверь прихожей апартаментов Маргариты.
В
прихожей царил такой же непроглядный мрак, как и во всем нижнем этаже.
Войдя в
прихожую, Жийона остановилась.
– Вы
принесли то, что угодно королеве? – спросила она шепотом.
– Да, –
ответил герцог де Гиз, – но я отдам это только ее величеству в собственные
руки.
– Не
теряйте времени, входите! – раздался из темноты голос, при звуке которого
герцог, узнав голос Маргариты, вздрогнул.
Бархатная
лиловая, украшенная золотыми лилиями портьера приподнялась, и герцог увидел в
полумраке королеву, которая, не утерпев, вышла ему навстречу.
– Я
здесь, – произнес герцог, быстро проходя под портьерой, которая тотчас упала
за его спиной.
Маргарите
Валуа пришлось теперь самой быть проводницей герцога в своих покоях, хотя и
хорошо ему знакомых, а Жийона осталась у двери и, приложив палец к губам,
показывала своей августейшей госпоже, что кругом все тихо.
Словно
понимая ревнивую тревогу герцога, Маргарита ввела его в спальню и остановилась.
– Что
ж, герцог, вы довольны? – спросила она.
– Доволен?
А чем, позвольте вас спросить? – вопросом на вопрос отвечал он.
– А
доказательством того, – не без досады ответила Маргарита, – что я
принадлежу мужчине, который уже к вечеру дня свадьбы, в самую брачную ночь, так
мало обо мне думает, что даже не явился поблагодарить за честь если не моего
выбора, то согласия назвать его моим супругом.
– Не
беспокойтесь, он придет, тем более раз вы сами того хотите! – с грустью
возразил герцог.
– Генрих!
И это говорите вы, хотя прекрасно знаете, как это несправедливо! –
воскликнула Маргарита. – Если б у меня было желание, на которое вы
намекаете, разве я просила бы вас прийти сегодня в Лувр?
– Вы,
Маргарита, просили меня явиться в Лувр потому, что хотите уничтожить все, что
осталось от наших былых отношений, так как это былое живет не только в моем
сердце, но и в серебряном ларце, который я принес вам.
– Знаете,
что я вам скажу, Генрих? – сказала Маргарита, пристально глядя на
герцога. – Вы мне напоминаете не принца, а школьника! Это я стану
отрицать, что любила вас?! Это я захочу погасить пламя, которое, может быть, и
потухнет, но отблеск которого не угаснет никогда?! Любовь женщин, занимающих
такое положение, как я, может или озарить, или погубить свою эпоху. Нет, нет,
герцог! Вы можете оставить у себя и письма вашей Маргариты и ларчик, который
она вам подарила. Из всех писем, что в нем лежат, она требует только одно, да и
то потому, что оно опасно в равной мере для вас и для нее.
– Все
они в вашем распоряжении; берите то, какое вам угодно уничтожить.
Маргарита
стала быстро рыться в ларчике, трепетной рукой перебрала с десяток писем, пробегая
глазами только их первые строки: ей достаточно было взглянуть на обращение,
чтобы в ее памяти тотчас же возникло и содержание письма; но, просмотрев все
письма, она страшно побледнела, перевела глаза на герцога и сказала:
– Здесь
нет того письма, которое я ищу. Неужели вы потеряли его? Ведь… если передать
его…
– Какое
письмо вы ищете?
– То,
в котором я прошу вас немедленно жениться.
– Чтобы
оправдать свою измену? Маргарита пожала плечами.
– Нет,
чтобы спасти вам жизнь. Я говорю о письме, в котором писала вам, что король,
видя и нашу любовь, и мои старания расстроить ваш брак с инфантой
Португальской, вызвал нашего единокровного брата, герцога Ангулемского, и
сказал ему, показывая на две шпаги:
«Или вот
этой шпагой ты сегодня вечером убьешь герцога де Гиза, или вот этой я завтра же
убью тебя». Где это письмо?
– Вот
оно, – ответил герцог де Гиз, вынимая письмо из-за пазухи.
Маргарита
чуть не вырвала его у герцога, лихорадочно развернула, удостоверилась, что это
и есть то письмо, о котором шла речь, вскрикнула от радости и поднесла к свече.
Пламя уничтожило его мгновенно, но Маргаритка, словно боясь, что даже в пепле
смогут найти ее неосторожное предупреждение, растоптала и пепел.
Герцог
де Гиз все это время следил за лихорадочными движениями своей любовницы.
– Что
ж, Маргарита, теперь-то вы довольны? – спросил он, когда все кончилось.
– Да,
теперь, когда вы женились на принцессе Порсиан, брат простит нашу любовь; но он
никогда не простил бы мне разглашение тайны, подобной той, какую я, из слабости
к вам, была не в силах скрыть от вас.
– Да,
правда, – ответил герцог де Гиз, – в то время вы меня любили.
– Генрих,
я люблю вас по-прежнему, даже больше прежнего.
– Вы?
– Да,
я. Я никогда так не нуждалась в преданном и бескорыстном друге, как
теперь, – ведь я королева без королевства и безмужняя жена.
Молодой
герцог грустно кивнул головой.
– Я
говорила вам и теперь повторяю, Генрих, что мой муж меня не только не любит, но
презирает и даже ненавидит; впрочем, одно то, что вы находитесь у меня в
спальне, как нельзя лучше доказывает, что он меня презирает и ненавидит.
– Еще
не поздно: король Наваррский задержался, отпуская своих придворных, и если он
еще не пришел, то сейчас явится.
– А
я вам говорю, – с возрастающей досадой воскликнула Маргарита, – что
он не придет!
– Сударыня,
сударыня! – воскликнула Жийона, приподняв портьеру. – Король
Наваррский вышел из своих покоев.
– Я
знал, что он придет! – воскликнул герцог де Гиз.
– Генрих, –
решительно сказала Маргарита, сжимая руку герцога, – сейчас вы увидите,
верна ли я своему слову и можно ли положиться на мои обещания. Войдите в этот
кабинет.
– Позвольте
мне уйти, пока не поздно, а то при первой ласке короля я выскочу из кабинета –
и тогда горе ему!
– Вы
с ума сошли! Входите же, входите, говорят вам, я отвечаю за все!
Она
вовремя втолкнула герцога в кабинет: едва он успел затворить за собой дверь,
как король Наваррский, в сопровождении двух пажей, освещавших ему путь восемью
желтыми восковыми свечами в двух канделябрах, с улыбкой переступил порог.
Маргарита,
чтобы скрыть свое замешательство, сделала глубокий реверанс.
– Вы
еще не легли, сударыня? – спросил Беарнец с веселым и простодушным
выражением лица. – Уж не меня ли вы дожидались?
– Нет, –
отвечала Маргарита, – ведь вы еще вчера сказали мне, что вполне понимаете:
наш брак только политический союз, и вы никогда не станете принуждать меня к
супружеству.
– Превосходно!
Но ведь это нисколько не мешает нам поговорить! Жийона, заприте дверь и
оставьте нас одних.
Маргарита
уже села, но тут она встала и протянула руку к пажам, словно приказывая им
остаться.
– Может
быть, позвать и ваших женщин? – спросил король. – Если хотите, я это
сделаю, но должен вам признаться – я хочу сказать вам нечто такое, что
предпочел бы остаться с вами наедине.
С этими
словами король Наваррский направился к двери.
– Нет! –
воскликнула Маргарита, стремительно преграждая ему путь. – Нет, не надо, я
выслушаю вас!
Беарнец
знал теперь все, что ему нужно было знать; он бросил быстрый, но внимательный
взгляд на кабинет, словно хотел разглядеть сквозь портьеру его беспросветную
темную глубину, затем перевел глаза на бледную от страха красавицу жену.
– В
таком случае поговорим, – сказал он самым спокойным тоном.
– Как
будет угодно вашему величеству, – ответила молодая женщина, почти падая в
кресло, на которое указал ей муж.
Беарнец
сел рядом с ней.
– Что
бы там ни говорили, а по-моему, наш брак – счастливый брак, – продолжал
он. – Я – ваш, вы – моя.
– Но… –
испуганно произнесла Маргарита.
– Следовательно, –
продолжал король Наваррский, как бы не замечая ее смущения, – мы обязаны
быть добрыми союзниками, – ведь сегодня мы перед Богом дали клятву быть в
союзе. Не так ли?
– Разумеется.
– Я
знаю, как вы прозорливы, и знаю, сколько опасных пропастей разверзается на
дворцовой почве; я молод, и, хотя я никому не сделал зла, врагов у меня много.
Так вот, к какому лагерю я должен отнести ту, которая носит мое имя и которая
клялась мне в любви перед алтарем?
– Как
вы могли подумать…
– Я
ничего не думаю, я лишь надеюсь и хочу убедиться, что моя надежда имеет
основания. Ведь несомненно, наш брак – или политический ход, или ловушка.
Маргарита
вздрогнула, возможно, потому, что эта мысль приходила в голову и ей.
– Так
на чьей же вы стороне? – спросил Генрих Наваррский. – Король меня
ненавидит, герцог Анжуйский ненавидит, герцог Алансонский ненавидит, Екатерина
Медичи так ненавидела мою мать, что, конечно, ненавидит и меня.
– Ах,
что вы говорите?!
– Я
говорю правду, – произнес король, – я не хочу, чтобы кое-кто думал,
будто я заблуждаюсь относительно убийства де Муи и отравления моей матери, и
поэтому я был бы не прочь, если бы здесь оказался кто-нибудь еще, кто мог бы
меня слышать.
– Вы
прекрасно знаете, что здесь никого нет, кроме вас и меня, – ответила
быстро Маргарита, изо всех сил стараясь держаться как можно спокойнее и
веселее.
– Потому-то
я и говорю так откровенно, потому-то и решаюсь вам сказать, что я не обманываюсь
ни ласками царствующего дома, ни ласками лотарингского дома.
– Государь!
Государь! – воскликнула Маргарита.
– В
чем дело, душенька? – улыбнувшись, спросил Генрих.
– В
том, что такие разговоры очень опасны.
– Нет,
не опасны, коль скоро мы одни. Так я вам говорил… – продолжал король.
Для
Маргариты это было пыткой; ей хотелось остановить Беарнца на каждом слове,
слетавшем с его губ, но Генрих продолжал с показным добродушием:
– Я
говорил, что опасность грозит мне со всех сторон: мне угрожает король, мне
угрожает герцог Алансонский, мне угрожает герцог Анжуйский, мне угрожает
королева-мать, мне угрожают и герцог де Гиз, и герцог Майеннский, и кардинал
Лотарингский – словом, угрожают все. Такие вещи чувствуешь инстинктивно, вам
это понятно. И вот от всех этих угроз, которые не замедлят обратиться в
действие, я могу защититься с вашей помощью, потому что именно те люди, которые
ненавидят меня, любят вас.
– Меня? –
переспросила Маргарита.
– Да,
вас, – с полнейшим добродушием ответил Генрих Наваррский. – Вас любит
король Карл; вас любит, – подчеркнул он, – герцог Алансонский; вас
любит королева Екатерина; наконец, вас любит герцог де Гиз.
– Государь… –
пролепетала Маргарита.
– Ну
да! Что же удивительного, что вас любят все? А те, кого я назвал, – ваши
братья или родственники. Любить же своих родственников и своих братьев – значит
жить в духе Божьем.
– Хорошо,
но к чему вы клоните? – спросила совершенно подавленная Маргарита.
– Я
уже сказал, к чему: если вы станете моим – не скажу другом, но союзником, –
мне ничто не страшно: если же и вы будете моим врагом, я погиб.
– Вашим
врагом? О нет, никогда! – воскликнула Маргарита.
– Но
и другом – тоже никогда?
– Другом,
быть может, и стану.
– А
союзником?
– Несомненно!
Маргарита
повернулась к королю и протянула ему руку. Генрих взял ее руку, учтиво поцеловал
и удержал в своих руках не столько из нежности, сколько желая непосредственно
ощущать душевные движения Маргариты.
– Хорошо,
я верю вам и отныне считаю вас своим союзником, – сказал он. – Итак,
нас поженили, хотя мы друг друга не знали и не любили; женили, не спрашивая
тех, кого женят. Таким образом, у нас нет взаимных обязательств мужа и жены.
Как видите, я иду навстречу вашему желанию и подтверждаю то, что говорил вам
вчера. Но союз мы заключаем добровольно, к нему нас никто не принуждает; наш
союз – это союз двух честных людей, обязанных поддерживать и не бросать друг
друга; вы согласны с этим?
– Да, –
отвечала Маргарита, пытаясь высвободить руку.
– Хорошо, –
продолжал Беарнец, не спуская глаз с двери. – Так как лучшим
доказательством честного союза является полное доверие, то сейчас я расскажу
вам подробно, ничего не утаивая, план, который я составил, чтобы победить в
борьбе всех врагов.
– Государь… –
пролепетала Маргарита, невольно оглядываясь в свою очередь на кабинет, что
вызвало скрытую улыбку у Беарнца, довольного успехом своей хитрости.
– Вот
что я собираюсь сделать, – продолжал он, притворяясь, будто не замечает
замешательства молодой женщины. – Я…
– Государь! –
воскликнула она и, вскочив с места, схватила короля за локоть. – Дайте мне
передохнуть: волнение… жара… я задыхаюсь!
Маргарита
действительно так побледнела и так задрожала, что, казалось, вот-вот упадет на
ковер.
Генрих
подошел к окну в противоположной стороне комнаты и отворил его. Окно выходило
на реку.
Маргарита
подошла к мужу.
– Молчите!
Ради самого себя, государь, молчите! – чуть слышно произнесла она.
– Сударыня, –
сказал Беарнец, улыбаясь своей особенной улыбкой. – Ведь вы же сказали
мне, что мы одни!
– Да,
но разве вы не знаете, что можно пропустить сквозь стену или потолок слуховую
трубку и услышать все?
– Хорошо,
хорошо, – с чувством прошептал Беарнец. – Вы не любите меня, это
правда, но правда и то, что вы честная женщина.
– Что
вы хотите этим сказать?
– Я
хочу сказать, что будь вы способны на предательство, вы дали бы мне договорить,
потому что я выдавал только себя. Вы меня остановили. Теперь я знаю, что в
кабинете кто-то прячется, что вы неверная жена, но верная союзница, а
теперь, – с улыбкой закончил Беарнец, – надо признаться, для меня
гораздо важнее верность в политике, нежели в любви…
– Государь… –
смущенно вымолвила Маргарита.
– Хорошо,
хорошо, об этом поговорим после, когда узнаем друг друга лучше, – сказал
Генрих и уже громко спросил:
– Ну
как, теперь вам легче дышится?
– Да,
государь, – тихо ответила она.
– В
таком случае, – продолжал Беарнец, – я не хочу вас больше утруждать
своим присутствием. Я почел своим долгом прийти, чтоб засвидетельствовать вам
мое уважение и сделать первый шаг к нашей дружбе; соблаговолите принять и
уважение и дружбу так же, как я их предлагаю, – от всего сердца. Спите
спокойно, доброй ночи.
Маргарита
посмотрела на мужа с чувством признательности, светившимся в ее глазах, и
протянула ему руку.
– Согласна, –
сказала она.
– На
политический союз, искренний и честный? – спросил Генрих.
– Искренний
и честный, – повторила королева. Беарнец пошел к дверям, бросив на Маргариту
взгляд, увлекший ее, как зачарованную, вслед за мужем.
Когда
портьера отделила их от спальни, Генрих Наваррский с чувством прошептал:
– Спасибо,
Маргарита, спасибо! Вы истинная французская принцесса. Я ухожу спокойным. Я
обделен вашей любовью, зато я не буду обделен вашей дружбой. Полагаюсь на вас,
как и вы можете полагаться на меня… Прощайте!
Генрих
нежно поцеловал руку жены, затем бодрым шагом направился по коридору к себе,
шепотом рассуждая сам с собой:
– Что
за дьявол торчит у нее? Сам король, герцог Анжуйский, герцог Алансонский,
герцог де Гиз, – брат, любовник, тот и другой? По правде говоря, мне
теперь почти досадно, что я попросил свидания у баронессы, но раз уж я дал
слово и Дариола ждет меня… все равно. Боюсь только, что баронесса потеряет
оттого, что по дороге к ней я побывал в спальне у моей жены Марго, как называет
ее мой шурин Карл Девятый, – прелестное создание.
Генрих
Наваррский не очень решительно стал подниматься по лестнице, ведущей к покоям
г-жи де Сов.
Маргарита
провожала его глазами, пока он не исчез из виду, и только тогда вернулась в комнату.
В дверях кабинета стоял герцог, и эта картина вызвала в Маргарите чувство,
похожее на угрызения совести.
Суровое
выражение лица и сдвинутые брови герцога говорили о горьких размышлениях.
– Сегодня
Маргарита нейтральна, а через неделю Маргарита станет врагом, – произнес
он.
– Значит,
вы подслушивали? – спросила королева.
– А
что же мне было делать в этом кабинете?
– И,
по-вашему, я вела себя не так, как подобает королеве Наваррской?
– Не
так, как подобает возлюбленной герцога де Гиза.
– Я
могу не любить своего мужа, но никто не имеет права требовать, чтобы я предала
его, – отвечала королева. – Скажите честно, разве вы способны выдать
тайну вашей жены, принцессы Порсиан?
– Хорошо,
хорошо, – покачав головой, сказал герцог. – Пусть будет так. Я вижу,
что вы больше не любите меня так, как в те дни, когда вы рассказывали мне все, что
замышляет король против меня и моих сторонников.
– Король
был сильной стороной, а вы – слабой. Генрих слаб, а вы сильны. Как видите, я продолжаю
играть все ту же роль.
– Но
перешли из одного лагеря в другой.
– Я
получила на это право, когда спасла вам жизнь.
– Хорошо!
Когда любовники расходятся, они возвращают друг другу все свои дары, поэтому и
я, если мне представится случай, спасу вам жизнь, и мы, будем квиты.
С этими
словами герцог поклонился и вышел, а Маргарита не шевельнула пальцем, чтобы его
удержать. В передней герцог нашел Жийону, которая проводила его до окна в
нижнем этаже, а во рву нашел верного пажа, в сопровождении которого возвратился
домой.
Маргарита,
задумавшись, сидела у окна.
– Хороша
брачная ночь! – прошептала королева. – Муж сбежал, любовник бросил!
В это
время по ту сторону рва, по дороге от Деревянной башни к Монетному двору, шел,
подбоченясь, какой-то школяр и пел:
Почему,
когда на грудь
Я
хочу к тебе прильнуть
Иль
когда, вздыхая тяжко,
Я
ищу твои уста,
Ты
обычно и чиста
И
сурова, как монашка!..
Для
чего тебе беречь
Белизну
точеных плеч,
Этот
лик и это лоно?
Для
того ли, чтоб отдать
Всю
земную благодать
Ласкам
страшного Плутона!..
Дивный
блеск твоих ланит
Зев
могилы поглотит;
Но
когда и за могилой
Встретиться
придется нам,
Знать
никто не будет там,
Что
была моей ты милой!
Так
не мучь и не гони
И
скорее протяни,
Протяни
свои мне губки,
А
не то – пройдут года,
Пожалеешь
ты тогда,
Что
не сделала уступки!
Маргарита
с грустной улыбкой прислушивалась к этой песне; когда же голос школяра замер
вдали, она затворила окно и позвала Жийону, чтобы с ее помощью раздеться и
лечь.
|