Глава 4
Венсеннскии лес
По
приказу Карла IX Генрих в тот же вечер был препровожден в Венсеннский лес. Так
называли в те времена знаменитый замок, от которого теперь остались лишь
развалины, но этого колоссального фрагмента вполне достаточно, чтобы дать
представление о его былом величии.
Путешествие
совершалось в носилках. По обеим сторонам шагали четверо стражников. Де Нансе,
имея при себе королевский приказ, открывавший Генриху двери темницы-убежища,
шагал впереди.
Перед
потайным ходом в донжон[76]
кортеж остановился. Де Нансе спешился, открыл запертые на замок носилки и
почтительно предложил королю сойти.
Генрих
повиновался без единого слова. Любое жилище казалось ему надежнее, чем Лувр:
десять дверей, закрываясь за ним, в то же время укрывали его от Екатерины
Медичи.
Августейший
узник прошел по подъемному мосту, охраняемому двумя солдатами, прошел в три
двери нижней части донжона и в три двери нижней части лестницы, затем,
предшествуемый де Нансе, поднялся на один этаж. Тут командир охраны, видя, что
Генрих собирается подняться выше, сказал:
– Ваше
величество! Остановитесь здесь.
– Ага! –
останавливаясь, сказал Генрих. – По-видимому, меня удостаивают второго
этажа.
– Государь! –
сказал де Нансе. – С вами обращаются как с венценосной особой.
«Черт их
возьми! – подумал Генрих. – Два-три этажа выше нисколько меня не
унизили бы. Тут слишком хорошо: это может вызвать подозрения».
– Ваше
величество! Не угодно ли вам последовать за мной? – спросил де Нансе.
– Господи
Иисусе! – воскликнул король Наваррский. – Вы прекрасно знаете,
сударь, речь здесь идет отнюдь не о том, что мне угодно и чего мне не угодно, а
о том, что приказывает мой брат Карл. Есть приказ – следовать за вами?
– Да,
государь.
– В
таком случае я следую за вами.
Они
пошли по длинному проходу вроде коридора, выходившему в довольно просторный зал
с темными стенами, который имел крайне мрачный вид.
Генрих
беспокойно огляделся вокруг.
– Где
мы? – спросил он.
– Мы
проходим по допросной палате, ваше величество.
– А-а! –
произнес король и принялся разглядывать зал еще внимательнее.
В этом
помещении было всего понемногу: кувшины и станки для пытки водой, клинья и молоты
для пыток сапогами; кроме того, почти весь зал опоясывали каменные сиденья для
несчастных, ожидавших пытки, а над сиденьями, на уровне сидений и у изножия
сидений были вделаны в стены железные кольца, но вделаны не симметрично, а так,
как того требовал тот или иной род пытки. Сама близость этих колец к сиденьям
достаточно ясно указывала, что они здесь для того, чтобы привязывать к ним
части тела тех, кто будет занимать эти места.
Генрих
пошел дальше, не сказав ни слова, но и не упустив ни одной подробности этого
гнусного устройства, запечатлевшего, так сказать, на этих стенах повесть о
страданиях.
Внимательно
глядя вокруг, Генрих не посмотрел под ноги и споткнулся.
– А
это что такое? – спросил он, указывая на какой-то желоб, выдолбленный в
сырых каменных плитах, заменявших пол.
– Это
сток, государь.
– Разве
здесь идет дождь?
– Да,
государь, кровавый.
– Ага!
Прекрасно, – сказал Генрих. – Мы еще не скоро дойдем до моей камеры?
– Вы
уже пришли, ваше величество, – произнесла какая-то тень, вырисовывавшаяся
во мраке, но становившаяся по мере того, как к ней приближались, все более
зримой и ощутимой.
Генриху
этот голос показался знакомым, а сделав несколько шагов, он узнал и лицо.
– Ба!
Да это вы, Болье! – сказал он. – За каким чертом вы сюда явились?
– Государь!
Я только что получил должность коменданта Венсеннской крепости.
– Что
ж, дорогой друг, ваш дебют делает вам честь: вы заполучили узника-короля – это
отнюдь не плохо.
– Простите,
государь, – возразил Болье, – но до вас я уже принял двух дворян.
– Каких?
Ах, простите, быть может, я нескромен? В таком случае будем считать, что я ничего
не сказал.
– Ваше
величество! У меня нет предписания соблюдать тайну. Это господин де Ла Моль и
господин де Коконнас.
– Ах,
верно! Я видел, что они арестованы. Как эти несчастные дворяне переносят свое
несчастье?
– Совсем
по-разному: один весел, другой печален; один распевает, другой вздыхает.
– Кто
же из них вздыхает?
– Господин
де Ла Моль, государь.
– Честное
слово, мне понятнее тот, кто вздыхает, чем тот, который распевает. Судя по
тому, что я видел, тюрьма – место отнюдь не веселое. А на каком этаже их
поместили?
– На
самом верхнем – на пятом.
Генрих
вздохнул. Ему самому хотелось попасть туда.
– Что
ж, господин де Болье, будьте любезны показать мне мою камеру. Я очень устал сегодня
днем и потому так тороплюсь попасть в нее.
– Пожалуйте,
ваше величество, – сказал Болье, указывая на распахнутую дверь.
– Номер
второй, – прочел Генрих. – А почему не первый?
– Он
уже предназначен, ваше величество.
– Ага!
Как видно, вы ждете узника познатнее меня!
– Я
не сказал, ваше величество, что этот номер предназначен для узника.
– А
для кого же?
– Пусть
ваше величество не настаивает, а то я вынужден буду промолчать и тем самым не
оказать вам должного повиновения.
– Ну,
это Другое дело, – сказал Генрих и задумался глубже, чем прежде: номер
первый явно заинтересовал его.
Впрочем,
комендант не изменил своей первоначальной вежливости. С бесконечными ораторскими
изворотами он поместил Генриха в его камеру, принес тысячу извинений за
возможные неудобства, поставил у двери двух солдат и вышел.
– Теперь,
пойдем к другим, – сказал комендант тюремщику.
Тюремщик
пошел первым. Они двинулись в обратный путь, прошли допросную палату, коридор и
очутились опять у лестницы; следуя за своим проводником, де Болье поднялся на
три этажа.
Поднявшись
тремя этажами выше, тюремщик открыл одну за другой три двери, каждая из которых
была украшена двумя замками и тремя огромными засовами.
Когда он
начал отпирать третью дверь, из-за нее послышался веселый голос.
– Эй!
Черт побери! – крикнул голос. – Отпирайте скорее хотя бы для того,
чтобы проветрить! Ваша печка до того нагрелась, что здесь того и гляди
задохнешься!
Коконнас,
которого читатель, несомненно, уже узнал по его любимому ругательству, одним
прыжком перемахнул пространство от своего места до двери.
– Одну
минутку, почтеннейший дворянин, – сказал тюремщик, – я пришел не для
того, чтобы вас вывести, я пришел для того, чтобы войти к вам, а за мной идет
господин комендант.
– Господин
комендант? Зачем? – спросил Коконнас.
– Навестить
вас.
– Господин
комендант делает мне много чести. Милости просим! – ответил Коконнас.
Де Болье
в самом деле вошел в камеру и сразу смахнул сердечную улыбку Коконнаса ледяной
учтивостью, присущей комендантам крепостей, тюремщикам и палачам.
– У
вас есть деньги, сударь? – обратился он к узнику.
– У
меня? Ни одного экю, – ответил Коконнас.
– Драгоценности?
– Одно
кольцо.
– Разрешите
вас обыскать?
– Черт
побери! – покраснев от гнева, воскликнул Коконнас. – Ваше счастье,
что и я, и вы в тюрьме!
– Все
нужно претерпеть ради службы королю.
– Так,
значит, – возразил пьемонтец, – те почтенные люди, которые грабят на
Новом мосту, служат королю так же, как и вы? Черт побери! До сих пор я был
очень несправедлив, сударь, считая их ворами!
– Всего
наилучшего, сударь, – сказал Болье. – Тюремщик! Заприте господина де
Коконнаса.
Комендант
ушел, забрав у Коконнаса перстень с великолепным изумрудом, который подарила
ему герцогиня Неверская на память о своих зеленых глазах.
– К
другому, – выйдя из камеры, сказал комендант.
Они
миновали одну пустую камеру и снова привели в действие три двери, шесть замков
и девять засовов, Когда последняя дверь отворилась, первое, что услышали
посетители, был вздох.
Эта
камера была мрачнее той, из которой только что вышел де Болье. Четыре длинные
узкие бойницы с решеткой прорезывали стену, все уменьшаясь, и слабо освещали
это печальное обиталище. В довершение всего железные прутья перекрещивались
достаточно искусно, чтобы глаз натыкался на тусклые линии решетки, и мешали
узнику хотя бы сквозь бойницы видеть небо.
Стрельчатые
нервюры, выходившие из каждого угла камеры, постепенно соединялись в центре
потолка и образовывали розетку.
Ла Моль
сидел в углу и даже не шевельнулся, как будто ничего не слышал.
– Добрый
вечер, господин де Ла Моль! – сказал Болье.
Молодой
человек медленно поднял голову, – Добрый вечер, сударь! – отозвался
он.
– Сударь!
Я пришел обыскать вас, – продолжал комендант.
– Не
нужно, – ответил Ла Моль. – Я вам отдам все, что у меня есть.
– А
что у вас есть?
– Около
трехсот экю, вот эти драгоценности и кольца.
– Давайте,
сударь, – сказал комендант.
– Вот
они.
Ла Моль
вывернул карманы, снял кольца и вырвал из шляпы пряжку.
– Больше
ничего нет?
– Ничего,
насколько мне известно.
– А
это что висит у вас на шее на шелковом шнурке? – спросил комендант.
– Это
не драгоценность, сударь, это образок.
– Дайте.
– Как?
Вы требуете?..
– Мне
приказано не оставлять вам ничего, кроме одежды, а образок не одежда.
Ла Моль
сделал гневное движение, которое, по контрасту с отличавшим его скорбным и величественным
спокойствием, показалось страшным даже этим людям, привыкшим к бурным проявлениям
чувств.
Но он
тотчас взял себя в руки.
– Хорошо,
сударь, – сказал он, – сейчас вы увидите то, что просите.
Повернувшись,
словно желая подойти ближе к свету, он вытащил мнимый образок, представлявший
собой не что иное, как медальон, в который был вставлен чей-то портрет, вынул
портрет из медальона и поднес его к губам. Несколько раз поцеловав его, он
сделал вид, что уронил его на пол, и, изо всех сил ударив по нему каблуком,
разбил на тысячу кусочков.
– Сударь!.. –
воскликнул комендант.
Он
наклонился и посмотрел, не может ли он спасти что-либо от вдребезги разбитого
неизвестного предмета, который намеревался утаить от него Ла Моль, но миниатюра
в буквальном смысле слова превратилась в пыль.
– Король
хотел получить эту драгоценность, – сказал Ла Моль, – но у него нет
никаких прав на портрет, который был в нее вставлен. Вот вам медальон, можете
его взять.
– Сударь!
Я буду жаловаться королю, – объявил Болье.
Ни слова
не сказав узнику на прощание, он вышел в бешенстве и предоставил запирать двери
тюремщику.
Тюремщик
сделал несколько шагов к выходу, но, увидев, что Болье уже спустился по лестнице
на несколько ступенек, вернулся и сказал Ла Молю:
– Честное
слово, сударь, я хорошо сделал, что предложил вам сразу же вручить мне сто экю
за то, чтобы я дал вам поговорить с вашим товарищем, а если бы вы мне их не
дали, комендант забрал бы их вместе с этими тремястами, и уж тогда совесть не
позволила бы мне что-нибудь для вас сделать. Но вы заплатили мне вперед, а я
обещал вам, что вы увидитесь с вашим приятелем… Идемте… Честный человек держит
слово… Только, если можно, не столько ради себя, сколько ради меня, не говорите
о политике.
Ла Моль
вышел из камеры и очутился лицом к лицу с Коконнасом, ходившим взад и вперед
широкими шагами по середине своей камеры.
Они
бросились друг к Другу в объятия.
Тюремщик
сделал вид, что утирает набежавшую слезу, и вышел сторожить, чтобы кто-нибудь
не застал узников вместе, или, вернее, чтобы не застали на месте преступления
его самого.
– А-а!
Вот и ты! – сказал Коконнас. – Этот мерзкий комендант заходил к тебе?
– Как
и к тебе, я думаю.
– И
отобрал у тебя все?
– Как
и у тебя.
– Ну,
у меня-то было немного – перстень Анриетты, вот и все.
– А
наличные деньги?
– Все,
что у меня было, я отдал этому доброму малому – нашему тюремщику, чтобы он
устроил нам свидание.
– Ах,
вот как! – сказал Ла Моль. – Сдается мне, что он брал обеими руками.
– Стало
быть, ты тоже ему заплатил?
– Я
дал ему сто экю.
– Как
хорошо, что наш тюремщик негодяй!
– Еще
бы! За деньги с ним можно будет делать все что угодно, а надо надеяться, в
деньгах у нас недостатка не будет.
– Теперь
скажи: ты понимаешь, что с нами произошло?
– Прекрасно
понимаю… Нас предали.
– И
предал этот гнусный герцог Алансонский. Я был прав, когда хотел свернуть ему
шею.
– Так
ты полагаешь, что дело наше серьезное?
– Боюсь,
что да.
– Так
что можно опасаться… пытки?
– Не
скрою от тебя, что я уже думал об этом.
– Что
ты будешь говорить, если дойдет до этого?
– А
ты?
– Я
буду молчать, – заливаясь лихорадочным румянцем, ответил Ла Моль.
– Ты
ничего не скажешь?
– Да,
если хватит сил.
– Ну,
а я, ручаюсь тебе: если со мной учинят такую подлость, я много чего
наговорю! – сказал Коконнас.
– Но
чего именно? – живо спросил Ла Моль.
– О,
будь покоен, я наговорю такого, что господин д'Алансен на некоторое время
лишится сна.
Ла Моль
хотел ответить, но в это время тюремщик, без сомнения услышавший какой-то шум,
втолкнул друзей в их камеры и запер за ними двери.
|