Глава 10
Мстительные замыслы
Генрих,
воспользовавшись короткой передышкой, которую он получил благодаря своей выдержке
на допросе, забежал к г-же де Сов. Здесь он застал Ортона, уже совсем
оправившегося от своего обморока. Ортон мог рассказать только то, что какие-то
люди ворвались к нему и что их командир оглушил его, ударив эфесом шпаги.
Участь Ортона никого тогда не беспокоила. Екатерина, увидав его распростертым
на полу, подумала, что он убит.
Но Ортон
пришел в себя как раз в промежуток времени между уходом королевы-матери и
появлением командира ее охраны, которому было приказано очистить комнату, и
нашел убежище у г-жи де Сов.
Генрих
попросил Шарлотту приютить у себя юношу до получения вестей от де Муи, который
не мог не написать ему из тех мест, где он скрывался. Тогда он отправит с
Ортоном свой ответ де Муи и, таким образом, сможет рассчитывать не на одного, а
на двух преданных ему людей.
Этот
план был принят, и Генрих вернулся к себе; рассуждая сам с собой, он принялся
ходить взад и вперед по комнате, как вдруг дверь отворилась и вошел король.
– Ваше
величество! – воскликнул Генрих, бросаясь к нему навстречу.
– Собственной
персоной… Честное слово, Анрио, ты отличный малый, я начинаю любить тебя все
больше и больше.
– Ваше
величество, вы слишком добры ко мне, – ответил Генрих.
– У
тебя только один недостаток, Анрио.
– Какой? –
спросил Генрих. – Может быть, вы, ваше величество, имеете в виду, что я
предпочитаю соколиной охоте охоту с гончими? В этом вы не раз меня упрекали.
– Нет,
нет, Анрио, я говорю не об этом недостатке, а о другом.
– Если
вы, ваше величество, объясните мне, в чем дело, я постараюсь
исправиться, – отвечал Генрих, увидав по улыбке Карла, что он в хорошем
расположении духа.
– Дело
в том, что глаза у тебя хорошие, а видишь ты ими плохо.
– Может
быть, государь, я, сам того не замечая, стал близорук?
– Хуже,
Анрио, хуже: ты ослеп.
– Ах,
вот оно что! – сказал Беарнец. – Но, быть может, это несчастье
случается со мной, когда я закрываю глаза?
– Вот,
вот! Именно так с тобой и случается, – сказал Карл. – Как бы то ни
было, я их тебе открою.
– «И
сказал Бог: да будет свет, и был свет». Вы, ваше величество, являетесь
представителем Бога на земле, – следовательно, вы можете сотворить на
земле то, что Бог творит на небе. Я слушаю.
– Когда
вчера вечером Гиз сказал, что встретил твою жену с каким-то дамским угодником,
ты не хотел верить!
– Государь, –
отвечал Генрих, – как же я мог поверить, что сестра вашего величества
способна поступить столь опрометчиво?
– Когда
же он сказал тебе, что твоя жена отправилась на улицу Клош-Персе, ты опять не поверил!
– Но
как же я мог предполагать, что принцесса крови рискнет своим добрым именем?
– Когда
мы осаждали дом на улице Клош-Персе и в меня попали серебряным кувшином, Анжу
облили апельсиновым компотом, а Гиза угостили кабаньим окороком, неужели ты не
видел там двух женщин и двух мужчин?
– Государь,
я ничего не видел. Вы, ваше величество, наверно, помните, что в это время я допрашивал
привратника.
– Да,
но зато я, черт возьми, видел!
– А-а!
Если вы, ваше величество, видели сами, тогда, конечно, дело другое!
– Да,
я видел двух мужчин и двух женщин. И уж теперь я не сомневаюсь, что одной из
этих женщин была Марго, а одним из мужчин – Ла Моль.
– Однако
если Ла Моль был на улице Клош-Персе, значит, его не было здесь, –
возразил Генрих.
– Нет,
нет, здесь его не было, – согласился Карл. – Но сейчас дело не в том,
кто был здесь, – это мы узнаем, когда болван Морвель сможет говорить или
писать. Дело в том, что Марго тебя обманывает.
– Пустяки!
Не верьте злым языкам, государь, – сказал Генрих.
– Говорят
тебе, что ты не близорук, а просто слеп! Тысяча чертей! Поверь мне хоть раз в
жизни, упрямец! Говорят тебе, что Марго тебя обманывает, и сегодня вечером мы
задушим предмет ее любви!
Генрих
подскочил от неожиданности и с изумлением посмотрел на шурина.
– Признайся,
Генрих, что в глубине души ты не против этого. Марго, конечно, раскричится, как
сто тысяч ворон, но, честное слово, тем хуже для нее. Я не хочу, чтобы ты
страдал. Пусть Анжу наставляет рога принцу Конде, – тут я закрываю глаза:
Конде – мой враг, а ты – мой брат, больше того – мой друг.
– Но,
государь…
– Я
не желаю, чтобы тебя унижали, чтобы над тобой издевались; довольно ты служил
мишенью для всяких волокит, которые приезжают сюда из провинции, чтобы
подбирать крошки с нашего стола и увиваться за нашими женами. Пусть только
посмеют явиться сюда или, вернее, появиться снова, черт бы их всех побрал! Тебе
изменили, Анрио, – это может случиться со всяким, – но, клянусь, ты
получишь сногсшибательное удовлетворение, и завтра люди скажут: «Тысяча чертей!
Должно быть, король Карл очень любит своего брата Анрио, если ночью заставил Ла
Моля вытянуть язык!».
– Государь!
Значит, это и впрямь дело решенное? – спросил Генрих.
– Это
продумано, решено и подписано. Этому щеголю не придется жаловаться на судьбу! В
поход отправимся я, Анжу, Алансон и Гиз: король, два принца крови и
владетельный герцог, не считая тебя.
– Как
– не считая меня?
– Ну
да, ты-то ведь будешь с нами!
– Я?!
– Да.
Мы будем душить этого молодчика, а ты пырни его кинжалом, да хорошенько пырни,
по-королевски!
– Государь,
я смущен вашей добротой, – отвечал Генрих, – но откуда вы все это
знаете?
– А-а?
Ни дна ему, ни покрышки! Наверное, этот бездельник сам похвалялся! Он бегает к
ней то в Лувре, то на улицу Клош-Персе. Они вместе сочиняют стихи, – хотел
бы я почитать стихи этого франтика: верно, какие-нибудь пасторали; они болтают
о Бионе и Мосхе, толкуют то о Дафнисе, то о Коридоне.[54] Так вот, возьми-ка у
меня кинжал получше.
– Государь,
поразмыслив… – начал Генрих.
– Что
еще?
–..вы,
ваше величество, поймете, почему я не могу принять участие в этом походе. Мне кажется,
что мое участие будет неприличным. Я – лицо слишком заинтересованное в этом
деле, и мое вмешательство люди истолкуют как чрезмерную жестокость. Вы, ваше
величество, мстите за честь сестры фату, оклеветавшему женщину своим
хвастовством, – это понятно всякому, и Маргарита, невинность которой для
меня, государь, несомненна, не будет обесчещена. Но если вмешаюсь я, дело
примет совсем другой оборот; мое участие превратит акт правосудия в акт мести.
Это будет уже не казнь, а убийство, и моя жена окажется женщиной не
оклеветанной, но виновной.
– Черт
возьми! Генрих, ты златоуст! Я только что говорил матери, что ты умен, как
дьявол.
Карл
одобрительно посмотрел на зятя, который ответил на этот комплимент поклоном.
– Как
бы то ни было, ты доволен, что тебя избавят от этого франтика? – продолжал
Карл. – Что ни сделает ваше величество – все благо, – ответил король
Наваррский.
– Ну
и отлично, предоставь мне сделать это дело за тебя, и, будь покоен, оно будет
сделано не хуже.
– Полагаюсь
на вас, государь, – ответил Генрих.
– Да!
А в котором часу он обычно бывает у твоей жены?
– Часов
в девять вечера.
– А
уходит от нее?
– Раньше,
чем прихожу к ней я, судя по тому, что я ни разу его не застал.
– Приблизительно?..
– Часов
в одиннадцать.
– Хорошо!
Сегодня ступай к ней в полночь; все уже будет кончено.
Сердечно
пожав руку Генриху и еще раз пообещав ему свою дружбу, Карл вышел, насвистывая
любимую охотничью песенку.
– Господи
Иисусе Христе, – сказал Беарнец, провожая Карла глазами. – Или я
глубоко заблуждаюсь, или весь этот дьявольский замысел исходит от
королевы-матери. В самом деле, она только и думает о том, как бы поссорить нас
с женой, а ведь мы такая прелестная пара!
И Генрих
рассмеялся, как смеялся лишь тогда, когда его никто не видел и не слышал.
Часов в
семь вечера, после того как произошли все эти события, красивый молодой человек
принял ванну, выщипал волоски между бровями и, напевая песенку, стал весело
прогуливаться перед зеркалом в одной из комнат Лувра.
Рядом
спал или, вернее сказать, потягивался на кровати другой молодой человек. Первый
был тот самый Ла Моль, о котором днем так много говорили, второй – его друг,
Коконнас.
В самом
деле: страшная гроза прошла над головой Ла Моля так незаметно, что он не слышал
раскатов ее грома, не видел сверкания молний. Возвратясь домой в три часа утра,
он до трех часов дня пролежал в постели: то спал, то мечтал и строил замки на
том зыбучем песке, который зовется будущим; наконец он встал, провел час у
модных банщиков, пообедал у Ла Юрьера и по возвращении в Лувр закончил свой
туалет, намереваясь, как всегда, нанести визит королеве Наваррской.
– Так
ты говоришь, что уже пообедал? – зевая спросил Коконнас.
– Пообедал,
право, с большим аппетитом.
– Почему
же ты не взял меня с собой, эгоист?
– Ты
так крепко спал, что, по правде говоря, мне не хотелось тебя будить. А знаешь
что? Поужинай вместо обеда. Главное, не забудь спросить у Ла Юрьера того
легкого анжуйского вина, которое он получил на днях.
– Хорошее?
– Одно
могу сказать: прикажи, чтобы его подали.
– А
ты куда?
– Я, –
спросил Ла Моль, донельзя удивленный, что его друг задает ему этот
вопрос. – Как куда? Ухаживать за моей королевой!
– Постой,
постой! – сказал Коконнас. – А не пойти ли мне пообедать в наш домик
на улицу Клош-Персе?
Пообедаю
остатками от вчерашнего, и кстати, там есть аликантское вино, которое хорошо
подбадривает.
– Нет,
Аннибал, после того, что произошло ночью, это будет неосторожно, мой Друг! А кроме
того, с нас взяли слово, что одни мы туда ходить не будем!.. Дай-ка мне мой
плащ!
– Верно,
верно, я и забыл, – согласился Коконнас. – Но куда к черту
запропастился твой плащ?.. А-а! Вот он.
– Да
нет. Ты даешь мне черный, а я прошу вишневый. В нем я больше нравлюсь королеве.
– Честное
слово, его нигде нет, – оглядевшись по сторонам, сказал Коконнас. –
Ищи сам, я не могу его найти.
– Как
не можешь? Куда же он девался? – спросил Ла Моль.
– Может
быть, ты его продал…
– Зачем?
У меня осталось еще шесть экю.
– Ну,
надень мой.
– Вот
так так! Желтый плащ и зеленый камзол! Я буду похож на попугая.
– Честное
слово, на тебя трудно угодить! Делай как знаешь.
Но в ту
самую минуту, когда Ла Моль, перевернув все вверх дном, начал сыпать проклятиями
по адресу воров, проникающих даже в Лувр, вошел паж герцога Алансонского с
драгоценным и вожделенным плащом в руках.
– Ага!
Вот он! Наконец-то! – воскликнул Ла Моль.
– Это
ваш плащ, сударь? – спросил паж. – Да?.. Его высочество герцог
посылал взять его у вас, чтобы убедиться, каков оттенок вашего плаща, по поводу
которого он держал пари.
– Мне
он был нужен только потому, что я собираюсь уходить, но если его высочеству
угодно оставить его у себя еще на некоторое время…
– Нет,
граф, все уже ясно.
Паж
вышел; Ла Моль застегнул плащ.
– Ну
как? Что ты решил? – спросил Ла Моль.
– Понятия
не имею.
– А
я тебя застану здесь вечером?
– Что
я могу тебе ответить?
– Так
ты не знаешь, что будешь делать через два часа?
– Я
прекрасно знаю, что буду делать я, но не знаю, что мне прикажут делать.
– Герцогиня
Неверская?
– Нет,
герцог Алансонский.
– В
самом деле, – сказал Ла Моль, – я заметил, что с некоторого времени
он стал к тебе чрезвычайно благосклонен.
– Чрезвычайно, –
подтвердил Коконнас.
– В
таком случае, твое будущее обеспечено, – со смехом сказал Ла Моль.
– Фу!
Младший сын! – воскликнул Коконнас.
– У
него столь страстное желание сделаться старшим, что небо, может быть, и
совершит для него чудо, – возразил Ла Моль. – Итак, ты не знаешь, где
будешь вечером?».
– Нет.
– Тогда
иди к черту… или, лучше сказать, ну тебя к Богу!
«Этот Ла
Моль – ужасный человек, – сам с собой рассуждал Коконнас, – вечно он
требует, чтобы ты сказал, где будешь вечером! Разве можно это знать заранее? А
впрочем, похоже на то, что мне хочется спать».
И
Коконнас опять улегся в постель. А Ла Моль полетел к покоям королевы. В уже
знакомом нам коридоре он встретил герцога Алансонского.
– А-а!
Это вы, господин де Ла Моль? – спросил герцог.
– Да,
ваше высочество, – почтительно кланяясь, отвечал Ла Моль.
– Вы
уходите из Лувра?
– Нет,
ваше высочество, я иду засвидетельствовать мое почтение ее величеству королеве
Наваррской.
– А
в котором часу вы уйдете от нее, господин де Ла Моль?
– Вам
угодно что-нибудь мне приказать, ваше высочество?
– Нет,
не сейчас. Мне надо будет поговорить с вами вечером.
– В
котором часу?
– Приблизительно
между девятью и десятью.
– Буду
иметь честь явиться в этот час к вашему высочеству.
– Хорошо,
я полагаюсь на вас.
Ла Моль
раскланялся и пошел своей дорогой.
«Иногда
этот герцог вдруг бледнеет, как мертвец… Странно!..» – подумал он.
Он
постучал в дверь к королеве; Жийона, словно поджидавшая его прихода, провела
его к Маргарите.
Маргарита
сидела за какой-то работой, видимо, очень утомительной; перед ней лежала бумага,
пестревшая поправками, и том Исократа.[55]
Она сделала Ла Молю знак не мешать ей дописать раздел; довольно быстро его
закончив, она отбросила перо и предложила молодому человеку сесть рядом с нею.
Ла Моль
сиял. Никогда еще не был он таким красивым, никогда не был таким веселым.
– Греческая! –
бросив взгляд на книгу, воскликнул он – Торжественная речь Исократа! Зачем она
вам понадобилась?.. Ага! вижу на бумаге латинское заглавие: «Ad Sarmatiae
legates reginae Margaritae concio!».[56]
Так вы собираетесь держать перед этими варварами торжественную речь на латыни?
– Ничего
не поделаешь: ведь они не знают французского, – ответила Маргарита.
– Но
как вы можете готовить ответную речь, не зная, что скажут они?
– Женщина
более кокетливая, чем я, ввела бы вас в заблуждение и сказала бы, что она импровизирует,
но вас, мой Гиацинт, я обмануть не способна: мне заранее сообщили их речь, и я
на нее отвечаю.
– А
разве польские послы приедут так скоро?
– Они
не приедут, они уже приехали утром.
– И
об этом никто не знает?
– Они
приехали инкогнито. Их торжественный въезд в Париж перенесен, кажется, на послезавтра.
Во всяком случае, то, что я сделала сегодня вечером, – сделала в духе
Цицерона, – вы услышите, – продолжала Маргарита с легким оттенком
педантического удовлетворения. – Но оставим эти пустяки. Поговорим лучше о
том, что было с вами.
– Со
мной?
– Да,
с вами.
– А
что со мной было?
– Вы
напрасно храбритесь, я вижу что вы слегка побледнели.
– Вероятно,
я слишком много спал, и в этой вине я чистосердечно раскаиваюсь.
– Полно,
полно! Не прикидывайтесь, я все знаю.
– Будьте
добры, жемчужина моя, объяснить мне, в чем дело, потому что я ничего не знаю.
– Скажите
откровенно: о чем вас расспрашивала королева-мать?
– Королева-мать?
Меня?! Разве она собиралась говорить со мной?
– Как?!
Разве вы с ней не виделись?
– Нет.
– Ас
королем Карлом?
– Нет.
– Ас
королем Наваррским?
– Нет.
– Но
с герцогом Алансонским-то вы виделись?
– Да,
сию минуту я встретился с ним в коридоре.
– И
что он вам сказал?
– Что
ему нужно отдать мне какие-то распоряжения между девятью и десятью часами вечера.
– И
это все?
– Все.
– Странно!
– Что
же тут странного, скажите мне наконец!
– Странно
то, что вы не слыхали никаких разговоров.
– Да
что случилось?
– А
случилось то, несчастный, что сегодня вы весь день висели над пропастью.
– Я?
– Да,
вы!
– Но
почему же?
– Слушайте.
Вчера ночью де Муи застали в покоях короля Наваррского – его хотели арестовать;
де Муи убил трех человек и убежал; его не узнали, но обратили внимание на
пресловутый вишневый плащ.
– И
что же?
– А
то, что этот вишневый плащ, который однажды ввел в заблуждение меня, теперь
ввел в заблуждение и других; вас подозревают и даже обвиняют в этом тройном
убийстве. Утром вас хотели арестовать, судить и, быть может, – кто
знает? – приговорить к смертной казни; ведь вы, чтобы спасти себя, не
признались бы, где вы были, не правда ли?
– Сказать,
где я был? – воскликнул Ла Моль. – Выдать вас, мою прекрасную
королеву! О, вы совершенно правы: я умер бы, распевая песни, ради того, чтобы
ваши прекрасные глаза не уронили ни одной слезинки!
– Увы,
несчастный граф! Мои прекрасные глаза плакали бы горько!
– Но
почему же утихла эта гроза?
– Догадайтесь.
– Откуда
же мне знать?
– Была
только одна возможность доказать, что вы не были в комнате короля Наваррского.
– Какая?
– Сказать,
где вы были.
– И
что же?
– Я
и сказала.
– Кому?
– Моей
матери.
– И
королева Екатерина…
– Королева
Екатерина знает, что вы мой любовник.
– Ваше
величество! После того, что вы для меня сделали, вы можете требовать от меня, вашего
слуги, чего угодно! Маргарита, ваш поступок воистину прекрасен и велик!
Маргарита, моя жизнь принадлежит вам!
– Надеюсь:
ведь я вырвала ее у тех, кто хотел отнять ее у меня. Но теперь вы спасены.
– И
спасен вами! Моей обожаемой королевой! – воскликнул молодой человек.
В это
мгновение громкий треск заставил их вздрогнуть. Ла Моль, охваченный безотчетным
страхом, отпрянул. Маргарита вскрикнула и замерла на месте, неотрывно глядя на
разбитое окно.
Камень
величиной с яйцо пробил стекло, влетел в комнату и покатился по паркету.
Ла Моль
тоже увидел разбитое стекло и понял, почему раздался такой треск.
– Кто
этот наглец? – крикнул он и бросился к окну.
– Одну
минуту, – сказала Маргарита. – По-моему, к этому камню что-то привязано.
– В
самом деле, что-то, похожее на бумагу, – заметил Ла Моль.
Маргарита
подбежала к странному метательному снаряду и сорвала тонкий листок бумаги,
сложенный в узенькую ленточку и опоясывавший камень.
Бумага
была прикреплена ниткой, кончик которой уходил за окно сквозь пробитую дырку.
Маргарита
развернула письмо и прочла его.
– Ах,
несчастный! – воскликнула она и протянула записку Ла Молю, бледному и
неподвижному, стоявшему, как статуя Страха.
Со
сжавшимся от тяжелого предчувствия сердцем Ла Моль прочитал следующие строки:
«В
коридоре, который ведет к герцогу Алансонскому, длинные шпаги ждут господина де
Ла Моля. Может быть, он предпочтет выпрыгнуть из окна и присоединиться в Манте
к де Муи…».
– Э,
их шпаги не длиннее моей! – прочитав записку, сказал Ла Моль.
– Да,
но их может быть десять против одной!
– Но
кто мог прислать записку? Кто этот друг? – спросил Ла Моль.
Маргарита
взяла ее у молодого человека и внимательно посмотрела на нее горящими глазами.
– Почерк
короля Наваррского! – воскликнула она. – Если предупреждает он,
значит, действительно есть опасность! Бегите же, Ла Моль, бегите, прошу вас!
– А
как мне бежать? – спросил Ла Моль.
– В
окно! В ней же говорится – из окна!
– Приказывайте,
моя королева, я готов повиноваться, я прыгну, хотя бы мне двадцать раз
предстояло разбиться!
– Постойте,
постойте! – сказала Маргарита. – Мне кажется, к этой нитке что-то
прикреплено.
– Посмотрим, –
молвил Ла Моль.
Подтянув
предмет, Ла Моль и Маргарита, к несказанной своей радости, увидели конец лестницы,
сплетенной из конского волоса и шелка.
– Вы
спасены! – воскликнула Маргарита.
– Это
чудо, ниспосланное небом!
– Нет,
это доброе дело короля Наваррского.
– А
если, напротив, ловушка? – спросил Ла Моль. – Если эта лестница
порвется подо мной? А ведь сегодня вы сами признались, что любите меня!
Маргарита,
на лице которой заиграл было румянец радости, снова смертельно побледнела.
– Вы
правы, это возможно, – ответила она и бросилась к двери.
– Куда
вы? Зачем вы туда бежите? – крикнул Ла Моль.
– Хочу
убедиться своими глазами, что вас подстерегают в коридоре.
– Ни
в коем случае! Ни за что на свете! Чтобы они выместили свою злобу на вас?!
– Что
могут сделать, по-вашему, принцессе крови? Я вдвойне неприкосновенна – как женщина
и как королева!
Королева
произнесла эти слова с таким достоинством, что Ла Моль убедился и в ее полной
безопасности и в необходимости предоставить ей свободу действий.
Охранять
Ла Моля Маргарита поручила Жийоне. Полагаясь на его сообразительность и
предоставив возможность в зависимости от обстоятельств решать самому – бежать
или ждать ее возвращения, она вышла в коридор, одно из ответвлений которого
вело к библиотеке и к нескольким гостиным и шло все дальше и дальше к покоям
короля, королевы-матери и к потайной лесенке, по которой поднимались к покоям
герцога Алансонского и Генриха. Хотя пробило только девять часов, все лампы
были потушены, так что в коридоре была кромешная тьма и лишь из ответвления
чуть брезжил слабый свет. Королева Наваррская шла твердым шагом. Но не успела
она пройти и трети коридора, как услыхала тихие голоса; стремление людей
приглушить голоса придавало их шепоту таинственный и жуткий характер. Но в ту
же минуту голоса как по команде затихли, даже чуть брезживший свет померк, и
все погрузилось во мрак.
Маргарита
продолжала свой путь прямо туда, где ее могла ждать опасность. С виду она была
спокойна, но судорожно стиснутые руки говорили о страшном нервном напряжении.
По мере того как она продвигалась вперед, зловещая тишина становилась все более
глубокой, и какая-то тень, похожая на тень руки, заслонила тусклый мерцающий
источник света.
Когда
она подошла к ответвлению коридора, тень мужчины внезапно сделала два шага вперед,
открыла серебряный, вызолоченный фонарик, осветила себя и крикнула:
– Вот
он.
Маргарита
лицом к лицу столкнулась с братом Карлом. Позади него стоял герцог Алансонский,
державший в руке шелковый шнурок. Еще дальше в непроглядной тьме стояли рядом
две тени, освещенные лишь отблеском на их обнаженных шпагах.
Маргарита
в мгновение ока охватила всю картину. Сделав над собой огромное усилие, она с
улыбкой обратилась к Карлу:
– Государь,
вы хотели сказать: «Вот она!» Карл сделал шаг назад. Все остальные продолжали
стоять неподвижно.
– Так
это ты, Марго! Куда ты идешь так поздно? – спросил он.
– Так
поздно? А разве уже такой поздний час? – спросила она.
– Я
тебя спрашиваю, куда ты идешь!
– Взять
книгу речей Цицерона – по-моему, я забыла ее у матушки.
– Идешь
так, без света?
– Я
думала, что коридор освещен.
– Ты
из своих покоев?
– Да.
– А
что ты делаешь вечером?
– Готовлю
торжественную речь польским послам. Ведь совет соберется завтра, и мы условились,
что каждый из нас представит свою речь вашему величеству.
– В
этом тебе никто не помогает? Маргарита собрала все свои силы.
– Мне
помогает господин Де Ла Моль, он человек очень образованный.
– Настолько
образованный, – вмешался герцог Алансонский, – что я просил его,
когда он кончит заниматься с вами, сестра, прийти ко мне и помочь советом: ведь
я отнюдь не так образован, как вы.
– Так
это его вы ждали здесь? – самым естественным тоном спросила Маргарита.
– Да, –
с раздражением ответил герцог Алансонский.
– Тогда
я сейчас пришлю его к вам, брат мой, – сказала Маргарита. – Мы уже
кончили.
– А
ваша книга? – спросил Карл.
– Я
пошлю за ней Жийону. Братья переглянулись.
– Идите, –
сказал Карл, – а мы продолжим обход.
– Обход! –
повторила Маргарита. – А кого вы ищете?
– Красного
человечка, – ответил Карл. – Разве вы не знаете красного человечка,
который иногда приходит в древний Лувр? Брат Алансон уверяет, что видел его, и
мы идем его разыскивать.
– Желаю
удачи! – сказала Маргарита. Возвращаясь к себе, она оглянулась. На стене
коридора она увидела четыре тени, которые, видимо, совещались. В одну секунду
она очутилась у своей двери.
– Открой,
Жийона, открой! – сказала она.
Жийона
открыла дверь.
Маргарита
вбежала к себе в комнату и увидела Ла Моля; он ждал ее со шпагой в руке, решительный,
спокойный.
– Бегите,
бегите, не теряя ни минуты! – сказал; она. – Они ждут вас в коридоре
и хотят убить.
– Вы
приказываете? – спросил Ла Моль.
– Я
требую! Чтобы нам увидеться потом, сейчас мы должны расстаться.
Пока
Маргарита ходила на разведку, Ла Моль успел прикрепить лестницу к железному
пруту в окне; теперь он сел верхом на подоконник, но прежде чем поставить ногу
на первую ступеньку, нежно поцеловал руку королевы.
– Если
эта лестница – ловушка и я умру за вас, Маргарита, не забудьте ваше обещание!
– Это
не обещание, это клятва, Ла Моль! Не бойтесь ничего. Прощайте!
Ободренный
этими словами, Ла Моль не слез, а соскользнул по лестнице.
В ту же
минуту раздался стук в дверь.
Маргарита
следила за опасным приключением Ла Моля и обернулась лишь тогда, когда своими
глазами убедилась, что Ла Моль коснулся земли.
– Ваше
величество, ваше величество! – повторяла Жийона.
– Что
такое? – спросила Маргарита.
– Король
стучится в дверь!
– Откройте.
Жийона открыла дверь.
Четверо
принцев, которым, конечно, надоело ждать, стояли на пороге.
Карл
вошел в комнату. Маргарита с улыбкой направилась к брату.
Король
быстрым взглядом оглядел комнату.
– Что
вы ищете, брат мой? – спросила Маргарита.
– Я
ищу… ищу… А, чтоб! Ищу господина де Ла Моля! – ответил Карл.
– Господина
де Ла Моля?
– Да!
Где он?
Маргарита
взяла брата за руку и подвела к окну.
В это
время два всадника уже галопом скакали прочь, приближаясь к деревянной башне;
один из них снял с себя шарф, и белый атлас в знак прощания зареял в ночи; эти
два человека были Ла Моль и Ортон.
Маргарита
показала Карлу на этих двух человек.
– Что
это значит? – спросил король.
– Это
значит, – отвечала Маргарита, – что герцог Алансонский может спрятать
в карман свой шелковый шнурок, а господа Анжу и Гиз – вложить шпаги в ножны:
господин де Ла Моль сегодня ночью не пойдет по коридору!
|