 Увеличить |
Глава 66
После того как молодые люди познакомились поближе, дружески
рассказав друг другу подробности своей жизни, они стали думать, как лучше
добраться до Вены и какие следует принять предосторожности. Прежде всего они
вынули кошельки и сосчитали деньги. Консуэло все-таки оказалась богаче своего
спутника. Но их соединенных капиталов хватало только на то, чтобы без особых
лишений проделать путь пешком, не страдая от голода и не проводя ночи под
открытым небом. Ни о чем другом нечего было и мечтать, и Консуэло примирилась с
этим. Однако, невзирая на философски веселое настроение девушки, Иосиф был
озабочен и задумчив. — Что с вами? — спросила она. — Вы, быть
может, боитесь, что я окажусь для вас обузой в пути? А я готова биться об
заклад, что хожу лучше вас.
— Вы все должны делать лучше, — ответил он, —
но меня тревожит вовсе не это. Меня печалит и пугает мысль, что ваша молодость
и красота привлекут к вам алчные взоры встречных, а я мал и тщедушен и, при
всем желании отдать за вас жизнь, не в силах буду вас защитить.
— Есть о чем думать, бедный мой мальчик! Допустим, что
я достаточно хороша и могу привлечь взоры прохожих, но уважающая себя женщина
всегда сумеет внушить почтение своим умением держаться.
— Будь вы урод или красавица, будь вы молоды или стары,
дерзки или скромны — вы не можете чувствовать себя в безопасности на этих
дорогах, запруженных солдатами и всякого рода сбродом. С тех пор как заключен
мир, страна наводнена военными, возвращающимися по своим гарнизонам, особенно
добровольцами — любителями приключений, которые в погоне за легкой наживой
после демобилизации грабят прохожих, занимаются вымогательством у деревенских
жителей и вообще ведут себя в провинции, как в завоеванной стране. Бедность
наша является для нас в некотором роде защитой, но довольно того, что вы
женщина, чтобы пробудить их звериные инстинкты. Я серьезно думаю об изменении
маршрута. Вместо того чтобы идти на Писек и Будвейсс — места расквартирования
войск, через которые постоянно передвигаются демобилизованные солдаты и прочий
сброд, ничем от них не отличающийся, — мы поступим благоразумнее,
спустившись по течению Молдавы горными, более или менее пустынными ущельями,
где ничто не возбуждает жадности этих господ и не толкает их к разбою. Мы
пройдем вдоль реки до Рейхенау и вступим в Австрию через Фрейштадт. В
Австро-Венгрии мы будем под защитой полиции, менее беспомощной, чем чешская.
— Вы, значит, знакомы с этой дорогой?
— Я даже не знаю, существует ли она, но у меня в
кармане есть маленькая карта; покидая Пильзен, я предполагал — для разнообразия
— возвратиться через горы и постранствовать…
— Что ж, пусть будет так. Мысль ваша мне по
душе, — сказала Консуэло, рассматривая развернутую Иосифом карту. —
Везде есть тропинки для пешеходов и хижины, готовые приютить скромных людей с
тощим карманом. Действительно, эта горная цепь приведет нас к Молдаве, а дальше
она тянется вдоль реки.
— Это самая большая горная цепь Богемского Леса; там
расположены ее наиболее высокие вершины, которые служат границей между Баварией
и Богемией. Мы без труда доберемся до нее, придерживаясь этих вершин, —
они указывают на то, что справа и слева идут долины, спускающиеся к обеим
провинциям. Раз теперь, слава богу, ничто не влечет меня в этот замок
Великанов, который никак не найти, я не сомневаюсь, что сумею провести вас
верной и наикратчайшей дорогой.
— Идем же! — сказала Консуэло. — Я вполне
отдохнула. Сон и ваш чудесный хлеб вернули мне силы, и я думаю, что сегодня
смогу пройти еще добрых две мили. К тому же хочется как можно скорее уйти из этих
мест, где я все боюсь встретить кого-нибудь из знакомых.
— Постойте, — проговорил Иосиф, — у меня
мелькнула блестящая мысль!
— Посмотрим, какая!
— Если вам не претит переодеться мужчиной — ваше
инкогнито обеспечено, и вы избегнете во время наших ночлегов всех скверных
предположений, какие могут возникнуть по адресу девушки, путешествующей вдвоем
с молодым человеком.
— Мысль недурна, но вы забываете, что мы не так богаты,
чтобы делать покупки. Кроме того, где найти одежду по моему росту?
— Видите ли, самая мысль эта, пожалуй, не пришла бы мне
в голову, не имей я с собой всего, что нужно для ее выполнения. Мы с вами
одинакового роста, что делает больше чести вам, чем мне, а у меня в мешке есть
совсем новый костюм, который совершенно изменит вашу внешность. Вот история
этого костюма: мне прислала его моя милая мама; думая сделать мне полезный
подарок и желая, чтобы я был прилично одет, когда явлюсь в посольство на
занятия с барышнями, она решила заказать у себя в деревне изящнейший костюм по
нашей тамошней моде. Правда, костюм живописен и материя хорошая, вот увидите.
Но представляете, какое впечатление я произвел бы в посольстве и каким взрывом
смеха встретила бы меня племянница господина Метастазио, покажись я в этом
деревенском казакине и в этих широчайших штанах с буфами! Я поблагодарил бедную
маму за ее доброе намерение, а сам решил спустить костюм какому-нибудь
нуждающемуся крестьянину или странствующему актеру. Вот почему я и захватил его
с собой, но, к счастью, не нашел случая сбыть. Здешние жители утверждают, что
костюм старомоден, и спрашивают, польский он или турецкий.
— А вот случай и подвернулся! — воскликнула,
смеясь, Консуэло. Мысль ваша превосходна, и странствующая актриса вполне
удовольствуется вашим турецким костюмом, брюки в котором, кстати, очень похожи
на юбку.
Покупаю его у вас, правда, в долг, а еще лучше — с условием,
что вы отныне становитесь кассиром нашей «шкатулки», как выражается, говоря о
своей казне, прусский король, и будете оплачивать мои путевые расходы до Вены.
— Там видно будет, — проговорил Иосиф и положил
кошелек в карман, с твердым намерением не брать за костюм денег. — Теперь
остается убедиться, подойдет ли вам костюм. Я зайду вон в ту рощу, а вы идите
за скалу: там сколько угодно места, и вы сможете переодеться спокойно и в
полной безопасности.
— В таком случае выходите на сцену, — ответила
Консуэло, указывая на рощу, — а я удалюсь за кулисы.
Не успел ее почтительный спутник, держа данное им слово,
углубиться в рощу, как девушка, спрятавшись за скалу, занялась своим превращением.
Когда Консуэло вышла из убежища и взглянула в воду источника, послужившего ей
зеркалом, она не без некоторого удовольствия увидела в ней красивейшего
крестьянского мальчика, какого когда-либо породила славянская раса. Ее тонкую и
гибкую, как тростник, талию опоясывал широкий красный кушак, а стройная, словно
у серны, ножка скромно выглядывала повыше щиколотки из-под широких складок
шаровар. Черные волосы, которые она упорно не пудрила, были острижены во время
болезни и теперь кольцами вились вокруг ее лица. Она растрепала их рукой,
придав прическе небрежный вид, подобающий молоденькому пастушку. Как актриса,
Консуэло умела носить любой костюм, а мимический талант помог ей изобразить на
лице простодушие и глупость деревенского парня; она настолько преобразилась,
что к ней сразу вернулись беззаботность и мужество. Стоило Консуэло облечься в
театральный костюм, как она вошла в роль, — обычное явление у актеров,
— она совершенно перевоплотилась в изображаемый ею
персонаж, почувствовала себя беспечным, сильным и ловким мальчишкой, с
удовольствием предающимся невинному бродяжничеству.
Ей пришлось трижды свистнуть, пока наконец Гайдн, ушедший в
глубь рощи дальше, чем было нужно, не то из почтительности, не то из страха
перед соблазном заглянуть в расщелину скалы, вернулся к ней. Увидев
преображенную девушку, он вскрикнул от удивления и восторга; хотя он и ожидал
увидеть ее изменившейся, однако в первую минуту едва поверил собственным
глазам. Это превращение поразительно красило Консуэло, и юному музыканту она показалась
совсем иной.
Женская красота всегда возбуждает у юнцов двойственное
чувство — удовольствия и страха; а одежда, придающая женщине даже в глазах
людей искушенных, известную таинственность и загадочность, играет немалую роль
в беспокойном томлении юноши. Иосиф был чист душой и, что бы ни говорили
некоторые его биографы, юношей целомудренным и робким. Он был ослеплен, увидав
Консуэло, спящую у источника, раскрасневшуюся от заливавших ее солнечных лучей,
неподвижную, точно прекрасная статуя. Говоря с нею и слушая ее, он переживал
дотоле не испытанное волнение, которое приписывал восторгу и радости столь
счастливой встречи. Но сердце его учащенно билось все эти четверть часа,
которые он провел вдали от нее в лесу, во время ее таинственного переодевания. Сейчас
волнение снова охватило его, и, подходя к Консуэло, он решил скрыть под маской
беспечности и веселости неизъяснимое томление, пробуждавшееся в его душе.
Столь удачная перемена одежды, словно и в самом деле
превратившая девушку в юношу, внезапно изменила также и душевное состояние
Иосифа. На первый взгляд казалось, он был полон все того же братского порыва
живейшей дружбы, неожиданно разгоревшейся между ним и его милым попутчиком. Та
же жажда двигаться, видеть побольше новых мест, то же презрение опасностей,
могущих встретиться на пути, та же заразительная веселость — все, что
одушевляло в эту минуту Консуэло, захватило и его; и они легко, словно
перелетные пташки, понеслись вперед по лесам и долам.
Однако, пройдя несколько шагов и заметив за плечом у Консуэло
привязанный к палке узелок с вещами, к которым прибавилось только что снятое
женское платье, Иосиф позабыл, что должен считать ее мальчиком. Между ними по
этому поводу разгорелся спор: Консуэло доказывала, что он и так более чем
достаточно нагружен своей дорожной котомкой, скрипкой и тетрадью «Gradus ad
Pamassum»; Иосиф же решительно объявил, что положит узелок Консуэло в свою
котомку, а она ничего нести не будет. Девушке пришлось уступить, но во имя
правдоподобия ее роли и для соблюдения мнимого между ними равенства он
согласился, чтобы Консуэло несла на перевязи его скрипку.
— Знаете, — говорила она ему, добиваясь этой
уступки, — необходимо, чтобы у меня был вид вашего слуги или по крайней
мере проводника, ибо я крестьянин, в чем невозможно усомниться, а вы —
горожанин.
— Какой там горожанин, — отвечал, смеясь,
Гайдн, — ни дать ни взять подмастерье парикмахера Келлера!
Юноша был немного огорчен, что не может показаться перед
Консуэло в более изящном одеянии, чем его выцветший от солнца и несколько истрепавшийся
в дороге костюм.
— Нет, — сказала Консуэло, желая утешить
его, — у вас вид знатного юноши, который промотал денежки папаши и теперь
возвращается в отчий дом с подручным своего садовника, соучастником его
похождений.
— Мне кажется, нам лучше всего взять на себя роли,
наиболее подходящие к нашему положению, — возразил Иосиф. — Мы можем
выдавать себя только за тех, кем я, да и вы, являемся в данную минуту, —
то есть за бедных странствующих актеров. А так как обычно этого сорта люди
одеваются как могут, в то, что найдется или придется по карману, то нередко
можно встретить трубадуров вроде нас, таскающих по дорогам обноски
какого-нибудь маркиза или солдата; отчего бы и нам с вами не носить — мне
черный потертый костюм скромного учителишки, а вам — необычное в этом крае
одеяние венгерского крестьянина? Хорошо даже в случае расспросов сказать, что
мы недавно странствовали в тех местах. Я могу с видом знатока распространяться
о знаменитом селе Рорау, никому не ведомом, и о великолепном городе Гаймбурге,
до которого никому нет дела. Ну, а вас всегда выдаст ваше милое итальянское
произношение, и вы хорошо сделаете, если не будете отрицать, что вы итальянец и
певец по профессии.
— Кстати, нам надо с вами придумать себе прозвища,
таков обычай. Ваше уже найдено: поскольку я итальянец, я буду звать вас
Беппо, — это уменьшительное от Иосиф.
— Зовите как хотите. У меня то преимущество, что я не
известен ни под каким именем. Вы — другое дело: вам непременно надо прозвище.
Какое же вы себе выберете?
— Да первое попавшееся уменьшительное венецианское имя,
хотя бы Нелло, Мазо, Ренцо, Дзото… О нет, только не это! — воскликнула
она, когда у нее по привычке сорвалось с языка уменьшительное имя Андзолето.
— Почему же не это? — спросил Иосиф, уловивший, с
какою страстностью она отказывалась от этого имени.
— Оно принесло бы мне несчастье. Говорят, есть такие
имена.
— Ну, так как же мы окрестим вас?
— Бертони. Это распространенное итальянское имя и нечто
вроде уменьшительного от Альберт.
— Синьор Бертони! Хорошо звучит, — проговорил
Иосиф, силясь улыбнуться. Но то, что Консуэло вспомнила о своем знатном женихе,
кинжалом вонзилось в его сердце; и, глядя, как она идет впереди него легкой,
непринужденной походкой, он сказал себе в утешение: «А я ведь совсем забыл, что
она — мальчишка!»
|
