Увеличить |
Глава 15
Граф, видя, что Консуэло равнодушна к деньгам, решил
возбудить ее тщеславие и предложил ей бриллианты и туалеты, но и от них она
отказалась. Сначала Дзустиньяни вообразил, что она угадала его тайные
намерения, но вскоре ему стало ясно, что в ней говорит исключительно гордость
простолюдинки: она не хотела наград, еще не заслуженных на сцене его театра.
Однако он заставил ее принять платье из белого атласа, под тем предлогом, что
неприлично выступать в его салоне в ситцевом платье, и потребовал, чтобы она из
уважения к нему рассталась со своей неприхотливой одеждой. Она подчинилась и
отдала свою прекрасную фигуру в руки модных портних, которые, конечно, не
преминули попользоваться на этом и не поскупились на материю. Превратившись
через два дня в нарядную даму, вынужденная принять еще жемчужное ожерелье,
которое граф поднес ей как плату за тот вечер, когда она так восхитила своим
пением его и его друзей, Консуэло все-таки была красива, хотя это и не шло к
характеру ее красоты, а нужно было лишь для того, чтобы пленять пошлые взоры.
Однако ей так и не удалось этого достигнуть. С первого взгляда Консуэло никого
не поражала и не ослепляла: она была бледна, да и в глазах ее — девушки
скромной и всецело погруженной в свои занятия — не было того блеска, который
постоянно горит во взгляде женщин, жаждущих одного — блистать. В лице ее,
серьезном и задумчивом, сказывалась вся ее натура. Наблюдая ее за столом, когда
она болтала о пустяках, вежливо скучая среди пошлости светской жизни, никто
даже и не подумал бы, что она красива. Но как только лицо это озарялось
веселой, детской улыбкой, указывавшей на душевную чистоту, все тотчас находили
ее милой. Когда же она воодушевлялась, бывала чем-нибудь живо заинтересована,
растрогана, увлечена, когда проявлялись ее богатые внутренние силы, она
мгновенно преображалась: огонь гениальности и любви загорался в ней, и тогда
она приводила в восторг, увлекала, покоряла, даже не отдавая себе отчета в
тайне своей мощи.
Графа удивляло и странно мучило его чувство к Консуэло; у
этого светского человека была артистическая душа, и Консуэло впервые заставила
задрожать и запеть ее струны. Но и теперь аристократ не понимал, сколь ничтожны
и бессильны были его способы завоевать эту женщину, так мало похожую на тех,
кого ему удалось развратить.
Он вооружился терпением и решил прибегнуть к помощи чувства
соперничества: он пригласил Консуэло в театр, в свою ложу, надеясь, что успех
Кориллы пробудит в ней честолюбие. Но результат получился совсем не тот, какого
он ожидал. Консуэло вышла из театра равнодушная, молчаливая, усталая от грома
рукоплескании, но совсем не захваченная ими. В Корилле она не нашла настоящего
таланта, благородной страсти, мощи. Она считала себя достаточно сведущей, чтобы
судить об этом искусственном, сделанном таланте, загубленном в самом начале
беспорядочной жизнью и эгоизмом. Равнодушно поаплодировала она примадонне,
проронила несколько сдержанных слов одобрения, но не захотела разыгрывать
пустой комедии — восторгаться соперницей, не возбудившей в ней ни страха, ни восторга.
На минуту графу показалось, что Консуэло в душе завидует если не таланту, то
успеху Кориллы.
— Успех этот ничто в сравнении с тем, который ожидает
вас, — сказал он ей, — он дает лишь слабое представление о победах,
ожидающих вас, если вы покажете себя публике такою, какой показали себя нам.
Надеюсь, вы не испуганы тем, что здесь видели?
— Нисколько, граф, — улыбаясь, ответила
Консуэло. — Эта публика не страшит меня, я даже и не думаю о ней. Я думаю
о том, что можно было бы еще сделать с той ролью, которую так блестяще
исполняет Корилла. Мне кажется, что в этой роли есть не использованные ею
эффекты.
— Как? Вы не думаете о публике?
— Нет, я думаю о партитуре, о намерениях композитора, о
характере роли, об оркестре, достоинства которого надо использовать, а
недостатки скрыть, постаравшись превзойти себя в некоторых местах. Я слушаю
хор, который не всегда на высоте: он, по-моему, требует более строгого
управления; обдумываю, в каких местах надо будет пустить в ход все свои
возможности, предусмотрительно приберегая для этого силы в местах менее
трудных. Как видите, граф, есть много такого, о чем стоит подумать, помимо
публики, которая ничего в этом не понимает и не может понимать.
Эти здравые взгляды и строгая оценка до того поразили графа,
что он не решился расспрашивать далее и со страхом спросил себя, какими
средствами может такой поклонник, как он, подчинить себе этот могучий ум.
К дебюту обоих молодых людей готовились по всем правилам,
практикующимся в подобных случаях. Между графом и Порпорой, между Консуэло и ее
возлюбленным шли бесконечные пререкания и споры. Старый учитель и его даровитая
ученица восставали против пышных объявлений, против того бесчисленного
множества мелких и пошлых приемов, которым в наше время дали развиться до
наглости и обмана. В то время в Венеции газеты не играли большой роли в этих
делах. Тогда не умели еще так искусно подбирать состав публики, не прибегали к
помощи рекламы, к выдуманным биографиям. Не была известна еще и могучая машина,
называющаяся клакерами. Тогда были в ходу серьезные происки и страстные
интриги, но все решала сама публика: одними она наивно увлекалась, к другим так
же стихийно была враждебна. И не всегда при этом главную роль играло искусство:
тогда — как и теперь — в храме Мельпомены боролись страсти и страстишки. Но
тогда не умели скрывать так искусно причины разногласий и относить их за счет
неподкупной любви к искусству. А за всем этим в конечном счете скрывались все
те же мелкие человеческие чувства — только цивилизация еще не прикрывала их
затейливой внешней оболочкой.
В такого рода делах Дзустиньяни вел себя скорее как
меценат-вельможа, чем как директор театра. Тщеславие было для него более
сильным двигателем, чем жадность у обычных любителей наживы. В своих салонах он
подготовлял публику, подогревая успех своих представлений. В его методах не
было поэтому ничего подлого или низкого — он вносил в них чисто ребяческое
самолюбие, стремление восторжествовать в своих любовных похождениях, умение
ловко использовать советы приятелей. И вот теперь он начал понемногу,
довольно-таки искусно, разрушать здание, некогда воздвигнутое его же
собственными руками, — здание славы Кориллы. Все видели, что он хочет
создать славу новой звезде, и ему приписывалось уже полное обладание тем
предполагаемым чудом, которое он собирался показать: бедная Консуэло еще и не
подозревала ничего насчет чувств графа к ней, а вся Венеция уже говорила, будто
ему опротивела Корилла и он собирается заместить ее, устроив дебют своей новой
любовнице. Многие добавляли: «Какое издевательство над публикой и какой вред
для театра! Его фаворитка — какая-то уличная певичка, ничего не знающая,
обладающая лишь красивым голосом и сносной наружностью».
Начались интриги сторонников Кориллы. Разыгрывая роль
соперницы, принесенной в жертву, она подбивала многочисленных своих поклонников
и их друзей расправиться с Zingarella (цыганочкой) за ее наглые происки.
Начались интриги и в защиту Консуэло. Тут хлопотали женщины, у которых Корилла
отбила или совратила мужей и возлюбленных; были здесь и мужья, предпочитавшие,
чтобы известная кучка венецианских донжуанов увивалась лучше вокруг новой
дебютантки, чем вокруг их собственных жен; наконец, в числе интригующих были
обманутые и отвергнутые любовники Кориллы, жаждавшие, чтобы успех ее соперницы
отомстил за них.
Истинные dilettanti di musica также разбились на два лагеря.
В одном были сторонники таких столпов музыки, как Порпора, Марчелло, Йомелли и
другие, предсказывающие, что с появлением на сцене превосходной исполнительницы
музыки туда вернутся и серьезные оперы и добрые старые традиции. В другом были
второстепенные композиторы, более легковесные произведения которых всегда
предпочитала Корилла: ее уход грозил их интересам. Вообще весь театр
Сан-Самуэле пришел в волнение: музыканты оркестра, боявшиеся, что их засадят за
давно забытые партитуры и придется взяться серьезно за работу, весь персонал,
предвидевший реформы, всегда связанные с переменами в труппе, даже машинисты
сцены, костюмерши, парикмахеры — все всполошились, все были за или против
дебюта. По правде говоря, в республике этим дебютом интересовались гораздо
больше, чем действиями нового правительства, возглавляемого дожем Пьетро
Гримальди, который недавно мирно заступил место своего предшественника, дожа
Луиджи Пизани.
Консуэло была в подавленном состоянии духа, ее огорчали и
промедление и все эти треволнения, связанные с ее начинающейся карьерой. Она
желала дебютировать сейчас же, без всяких приготовлений, как только разучит
новую оперу. Она совершенно не разбиралась в этой массе интриг, считала их скорее
опасными, чем полезными, и была убеждена, что может отлично обойтись без них.
Но граф знал глубже тайны театрального дела и, желая, чтобы его воображаемая
близость с Консуэло вызывала зависть, а не насмешки, делал все возможное, чтобы
завербовать ей как можно больше сторонников. Ежедневно он вызывал ее к себе и
представлял всей городской и провинциальной аристократии. Скромность и душевная
подавленность Консуэло плохо способствовали его планам; но стоило ей запеть, и
она одерживала блестящую, решительную, бесспорную победу.
Андзолето отнюдь не разделял отвращения своей подруги к
разным побочным средствам. Его успех далеко не был так обеспечен. Прежде всего
граф относился к нему не с таким интересом; затем тот тенор, которого ему
предстояло заменить, был первоклассный певец, и заставить забыть его было не
так-то легко. Правда, Андзолето тоже каждый вечер выступал у графа, и Консуэло
удивительно искусно умела выдвигать его в дуэтах; увлеченный и поддерживаемый
ее могучим талантом, далеко превосходившим его собственный, Андзолето часто
достигал большого совершенства. Ему много аплодировали, поощряли его, но
прекрасный голос юноши, возбуждавший восторг, как только он начинал петь, терял
при сравнении с голосом Консуэло, и не только слушатели находили в нем недостатки,
но и он сам с ужасом сознавал их. Тут бы ему с новым жаром приналечь на работу,
однако Консуэло никак не могла убедить его заниматься с ней по утрам на
Корте-Минелли, где она продолжала жить, несмотря на все уговоры графа,
предлагавшего устроить ее более прилично. Андзолето был до того поглощен
разными визитами, хлопотами, интригами, у него было столько мелких забот и
тревог, что он не мог найти ни времени, ни желания для работы.
Среди всех этих треволнений Андзолето пришел к выводу, что
наиболее опасным врагом для него является Корилла, и, зная, что граф с ней
больше не видится и нисколько ею не интересуется, решил побывать у нее, чтобы
склонить ее на свою сторону. Он слышал, что певица весело и с философской
иронией относится к измене графа и его мести, что она получила блестящее
предложение в Итальянскую оперу в Париже и ждет только провала своей соперницы,
в котором, по-видимому, уверена, а пока хохочет и издевается над мечтаниями
графа и его приближенных. Андзолето решил обезоружить этого страшного врага,
действуя лукаво и с осторожностью; и вот однажды, расфрантившись и надушившись,
он отправился к ней после полудня, в тот час, когда в венецианских дворцах
царит тишина, все отдыхают и посещения весьма редки.
|