Глава ХLIV,
в которой Шико засыпает
За
объяснением миньонов с анжуйцами наблюдал сначала король – в Лувре, а затем
Шико. Генрих волновался у себя в покоях, с нетерпением ожидая возвращения своих
друзей после их прогулки с господами из Анжу.
Шико
издали следил за этой прогулкой, подмечая глазом знатока то, что никто не мог
бы понять лучше его. Уяснив себе намерения Бюсси и Келюса, он свернул к домику
Монсоро.
Монсоро
был человеком хитрым, но провести Шико ему, конечно, было не под силу: гасконец
принес графу глубочайшие соболезнования короля, как же мог граф не оказать ему
прекрасный прием?
Шико
застал главного ловчего в постели.
Недавнее
посещение Анжуйского дворца подорвало силы еще не окрепшего организма, и Реми,
подперев кулаком подбородок, с досадой ждал первых признаков лихорадки, которая
угрожала снова завладеть своей жертвой.
Тем не
менее Монсоро оказался в состоянии поддерживать разговор и так ловко скрывал
свою ненависть к герцогу Анжуйскому, что никто другой, кроме Шико, ничего бы и
не заподозрил. Но чем больше скрытничал и осторожничал граф, тем больше
сомневался Шико в его искренности.
«Нет, –
говорил себе гасконец, – он не стал бы так распинаться в своей любви к
герцогу Анжуйскому без какой-то задней мысли».
Шико,
разбиравшийся в больных, захотел также убедиться, не является ли лихорадка
графа комедией, наподобие той, которую разыграл перед ним в свое время Николя
Давид.
Но Реми
не обманывал, и, проверив пульс Монсоро, Шико подумал: «Этот болен
по-настоящему и не в силах ничего сделать. Остается господин де Бюсси,
посмотрим, на что способен он».
Шико
поспешил ко дворцу Бюсси и обнаружил, что дворец сияет огнями и весь окутан запахами,
которые исторгли бы из груди Горанфло вопли восторга.
– Не
женится ли, случаем, господин де Бюсси? – спросил Шико у слуги.
– Нет,
сударь, – ответил тот. – Господин де Бюсси помирился с несколькими
придворными сеньорами и отмечает примирение обедом, отличнейшим обедом, уж
поверьте мне.
«С этой
стороны его величеству тоже пока ничего не грозит, – подумал Шико, –
разве что Бюсси их отравит, но я считаю его неспособным на такое дело».
Шико
возвратился в Лувр и в оружейной палате увидел Генриха, который шагал из угла в
угол и сыпал проклятиями.
Король
отправил к Келюсу уже трех гонцов. Но все они, не понимая, почему беспокоится
его величество, заглянули по пути в заведение, которое содержал господин де
Бираг-сын и где каждый носящий королевскую ливрею всегда мог рассчитывать на
полный стакан вина, ломоть ветчины и засахаренные фрукты.
Этим
способом Бираги сохраняли милость короля.
При
появлении Шико в дверях оружейной Генрих издал громкое восклицание.
– О!
Дорогой друг, – сказал он, – ты не знаешь, что с ними?
– С
кем? С твоими миньонами?
– Увы!
Да, с моими бедными друзьями.
– Должно
быть, они в эту минуту лежат пластом, – ответил Шико.
– Убиты?! –
вскричал Генрих, и глаза его загорелись угрозой.
– Да
нет. Боюсь, что они смертельно…
– Ранены?
И, зная это, ты еще смеешься, нехристь!
– Погоди,
сын мой, смертельно-то смертельно, да не ранены, а пьяны.
– Ах,
шут… как ты меня напугал! Но почему клевещешь ты на этих достойных людей?
– Совсем
напротив, я их славлю.
– Все
зубоскалишь… Послушай, будь серьезным, молю тебя. Ты знаешь, что они вышли
вместе с анжуйцами?
– Разрази
господь! Конечно, знаю.
– Ну
и чем же это кончилось?
– Ну
и кончилось это так, как я сказал: они смертельно пьяны или близки к тому.
– Но
Бюсси, Бюсси?
– Бюсси
их спаивает, он очень опасный человек.
– Шико,
ради бога!
– Ну
так уж и быть: Бюсси угощает их обедом, твоих друзей. Это тебя устраивает, а?
– Бюсси
угощает их обедом! О! Нет, невозможно. Заклятые враги…
– Вот
как раз если бы они друзьями были, им незачем было бы напиваться вместе. Послушай-ка,
у тебя крепкие ноги?
– А
что?
– Сможешь
ты дойти до реки?
– Я
смогу дойти до края света, только бы увидеть подобное зрелище.
– Ладно,
дойди всего лишь до дворца Бюсси, и ты увидишь это чудо.
– Ты
пойдешь со мной?
– Благодарю
за приглашение, я только что оттуда.
– Но,
Шико…
– О!
Нет и нет. Ведь ты понимаешь, раз я уже видел, мне незачем идти туда
убеждаться. У меня и так от беготни ноги стали на три дюйма короче – в живот
вколотились; коли я опять туда потащусь, у меня колени, чего доброго, под самым
брюхом окажутся. Иди, сын мой, иди!
Король
устремил на шута гневный взгляд.
– Нечего
сказать, очень мило с твоей стороны, – заметил Шико, – портить себе
кровь из-за таких людей. Они смеются, пируют и поносят твои законы. Ответь на
все это, как подобает философу: они смеются – будем и мы смеяться; они обедают
– прикажем подать нам что-нибудь повкуснее и погорячее; они поносят наши законы
– ляжем-ка после обеда спать.
Король
не мог удержаться от улыбки.
– Ты
можешь считать себя настоящим мудрецом, – сказал Шико. – Во Франции
были волосатые короли, один смелый король, один великий король, были короли
ленивые; я уверен, что тебя нарекут Генрихом Терпеливым… Ах! Сын мой, терпение
такая прекрасная добродетель… за неимением других!
– Меня
предали! – сказал король. – Предали! Эти люди не имеют понятия о том,
как должны поступать настоящие дворяне.
– Вот
оно что? Ты тревожишься о своих друзьях, – воскликнул Шико, подталкивая
короля к залу, где им уже накрыли на стол, – ты их оплакиваешь, словно
мертвых, а когда тебе говорят, что они не умерли, все равно продолжаешь плакать
и жаловаться… Вечно ты ноешь, Генрих.
– Вы
меня раздражаете, господин Шико.
– Послушай,
неужели ты предпочел бы, чтобы каждый из них получил по семь-восемь хороших
ударов рапирой в живот? Будь же последовательным!
– Я
предпочел бы иметь друзей, на которых можно положиться, – сказал Генрих
мрачно.
– О!
Клянусь святым чревом! – ответил Шико. – Полагайся на меня, я здесь,
сын мой, но только корми меня. Я хочу фазана и… трюфелей, – добавил он,
протягивая свою тарелку.
Генрих и
его единственный друг улеглись спать рано. Король вздыхал, потому что сердце
его было опустошено. Шико пыхтел, потому что желудок его был переполнен.
Назавтра
к малому утреннему туалету короля явились господа де Келюс, де Шомберг, де
Можирон и д’Эпернон. Лакей, как обычно, впустил их в опочивальню Генриха.
Шико еще
спал, король всю ночь не сомкнул глаз. Взбешенный, он вскочил с постели и,
срывая с себя благоухающие повязки, которыми были покрыты его лицо и руки,
закричал:
– Вон
отсюда! Вон!
Пораженный
лакей пояснил молодым людям, что король отпускает их. Они переглянулись,
пораженные не менее его.
– Но,
государь, – пролепетал Келюс, – мы хотели сказать вашему величеству…
– Что
вы уже протрезвели, – завопил Генрих, – не так ли?
Шико
открыл один глаз.
– Простите,
государь, – с достоинством возразил Келюс, – ваше величество
ошибаетесь…
– С
чего бы это? Я же не пил анжуйского вина!
– А!
Понятно, понятно!.. – сказал Келюс с улыбкой. – Хорошо. В таком
случае…
– Что
в таком случае?
– Соблаговолите
остаться с нами наедине, ваше величество, и мы объяснимся.
– Ненавижу
пьяниц и изменников!
– Государь! –
вскричали хором трое остальных.
– Терпение,
господа, – остановил их Келюс. – Его величество плохо выспался, ему
снились скверные сны. Одно слово, и настроение нашего высокочтимого государя
исправится.
Эта
дерзкая попытка подданного оправдать своего короля произвела впечатление на
Генриха. Он понял: если у человека хватает смелости произнести подобные слова,
значит, он не мог совершить ничего бесчестного.
– Говорите, –
сказал он, – да покороче.
– Можно
и покороче, государь, но это будет трудно.
– Конечно…
чтобы ответить на некоторые обвинения, приходится крутиться вокруг да около.
– Нет,
государь, мы пойдем прямо, – возразил Келюс и бросил взгляд на Шико и
лакея, словно повторяя Генриху свою просьбу о частной аудиенции.
Король
подал знак: лакей вышел. Шико открыл второй глаз и сказал:
– Не
обращайте на меня внимания, я сплю, как сурок.
И, снова
закрыв глаза, он принялся храпеть во всю силу своих легких.
|