Увеличить |
Глава X
О том, как Бюсси
отправился на поиски своего сна, все более и более убеждаясь, что этот сон был
явью
Бюсси и
герцог Анжуйский возвратились из Лувра в глубокой задумчивости: герцог опасался
последствий дерзкого разговора с королем, на который его подбил Бюсси, а мысли
Бюсси по-прежнему витали вокруг событий прошлой ночи.
– В
конце концов, – рассуждал он, направляясь к своему дворцу после того, как
распрощался с герцогом, превознеся до небес его мужественное и решительное
поведение, – в конце концов, вот что не подлежит сомнению: на меня напали,
я защищался, меня ранили; ведь рана в правом боку все еще дает себя знать и
побаливает довольно сильно. Итак, схватившись с миньонами, я видел стену
Турнельского дворца и зубчатые башни Бастилии так же хорошо, как сейчас вижу
там вдали крест на церкви Пти-Шан; это на площади Бастилии на меня напали,
немного не доходя до Турнельского дворца, между улицей Сен-Катрин и улицей
Сен-Поль, а я ехал в Сент-Антуанское предместье за письмом королевы Наваррской.
На меня напали там, возле двери с окошечком, через которое, после того как
дверь за мной закрылась, я смотрел на Келюса, а у того щеки были белые-белые, а
глаза горели. Я оказался в прихожей; в конце прихожей была лестница. Я почувствовал
первую ступеньку этой лестницы, потому что споткнулся о нее. Тогда я упал без
чувств. Потом начался мой сон. Потом меня привел в сознание холодный ветер: я
лежал на откосе рва у Тампля, возле меня стояли монах, мясник и еще – старуха.
Теперь,
почему же обычно я начисто и очень быстро забываю сны, а этот все ярче вспыхивает
в памяти, хотя время идет и та ночь все дальше и дальше от меня? Ах, –
сказал Бюсси, – вот в этом загадка…
Тут он
подошел к дверям своего дворца, остановился, прислонился к стене и закрыл
глаза.
– Смерть
Христова! – сказал он. – Невозможно, чтобы сон оставил в душе такой
отчетливый след. Я вижу комнату, фигуры на гобеленах, я вижу расписной потолок,
вижу кровать из резного дуба с занавесками из белого с золотом шелка, вижу
портрет, вижу белокурую даму, хотя, может быть, она и не сошла с портрета, тут
у меня полной ясности нет. Наконец, я вижу доброе и веселое лицо молодого
лекаря, которого привели ко мне с завязанными глазами; в общем, в моей голове
полным-полно всяких образов и подробностей. Перечислим еще раз: гобелены,
потолок, резная кровать, занавески из белого с золотом шелка, портрет, женщина,
лекарь. Ну-ка. Ну-ка! Я обязательно отправлюсь на поиски всего этого и буду
последней скотиной, если не разыщу.
А прежде
всего, – закончил Бюсси, – чтобы правильно взяться за дело,
наденем-ка мы костюм, более подходящий для ночного гуляки, и – к Бастилии.
Это
решение вряд ли можно было назвать разумным. Ибо какой рассудительный человек,
подвергнувшийся нападению в глухом закоулке и чудом избежавший смерти,
отправится на следующий день, примерно в тот же поздний час, на поиски места
происшествия? Однако Бюсси именно так и собирался поступить. Не раздумывая
больше, он поднялся в свои комнаты, приказал слуге, сведущему в искусстве
врачевания, которого он на всякий случай держал при себе, потуже перевязать
рану, натянул высокие сапоги, доходившие до половины бедер, выбрал самую надежную
шпагу, завернулся в плащ, сел в носилки, остановил их в конце улицы
Руа-де-Сисиль, вылез из носилок, наказал своим людям ожидать его возвращения и
зашагал по улице Сент-Антуан к площади Бастилии.
Было
около девяти часов вечера. Уже пробили сигнал гасить огни. Парижские улицы пустели.
Днем изредка выглядывало солнце и дул теплый ветер, поэтому все оттаяло, лужи
ледяной воды и ямы, полные грязи, превратили площадь Бастилии в почти непроходимую
местность, усеянную озерами и обрывами, ее огибала та прижавшаяся к стене
крепости дорога, о которой мы уже говорили.
Бюсси,
уяснив себе, где он находится, начал искать место, где под ним свалили коня, и,
как ему показалось, нашел его. Затем он восстановил в памяти свои отступления и
атаки и воспроизвел их. Он отступил к домам и обследовал каждый фасад, надеясь
найти ту дверь с нишей, к которой он прислонился, и с окошечком, через которое
смотрел на Келюса. Но у всех дверей были ниши, и почти в каждой из них было
прорезано окошечко, а за ним виднелась узкая темная прихожая. По воле судьбы,
три четверти всех входных дверей открывались в такие прихожие, и эта
предосторожность не покажется нам такой уж нелепой, если мы вспомним, что в те
времена парижские буржуа не знали, что такое консьерж.
– Черт
побери! – с глубокой досадой сказал Бюсси. – Пусть мне придется
постучать в каждую из этих дверей и расспросить всех хозяев, пусть я истрачу
тысячу экю, чтобы развязать языки всем лакеям и всем старухам, но я узнаю все,
что хочу узнать. Здесь пятьдесят домов, по десять домов в вечер составит пять
вечеров, и я пожертвую ими. Только придется подождать, пока земля не подсохнет.
Бюсси
уже заканчивал этот монолог, когда заметил вдали колеблющийся, бледный огонек,
который, отражаясь в лужах, как свет маяка в море, двигался в его сторону.
Огонек
приближался медленно и неравномерно; временами останавливался, порой отклонялся
– то влево, то вправо, иногда вдруг, остановившись, внезапно принимался что-то
вытанцовывать, уподобляясь блуждающему огню, затем спокойно двигался вперед, но
вскоре снова брался за свои выкрутасы.
– Решительно,
площадь Бастилии – необычное место, – сказал Бюсси. – Но будь что
будет, подождем.
И с
этими словами он устроился поудобнее: завернулся в плащ и спрятался в нишу
какой-то двери. Стояла темная-претемная ночь, и за четыре шага уже ничего
нельзя было различить.
Огонек
продолжал приближаться, описывая самые причудливые круги. Но, поскольку Бюсси
не был суеверен, он оставался в убеждении, что этот свет не принадлежит к
таинственным блуждающим огням, которые внушали такой страх путникам в Средние
века, а исходит всего-навсего от фонаря, подвешенного к пальцам какой-то руки,
а рука, в свою очередь, должна быть соединена с каким-то туловищем.
Действительно,
после нескольких секунд ожидания это предположение подтвердилось. Шагах в
тридцати от себя Бюсси заметил черный силуэт, длинный и тонкий, как столб,
постепенно силуэт принял очертания человеческой фигуры; человек этот держал в
левой руке фонарь и то вытягивал руку с фонарем перед собой, то отводил ее в
сторону, то опускал к ноге. Сначала Бюсси подумал, что незнакомец принадлежит к
почтенному братству пьяниц, так как только опьянением можно было объяснить его
странные телодвижения и то философское спокойствие, с которым он проваливался в
грязные ямы и шлепал по лужам.
Один раз
он даже поскользнулся на подтаявшем льду: Бюсси услышал глухой звук, увидел,
как фонарь стремительно полетел вниз, и подумал, что ночной гуляка, которого
ноги плохо держат, тщетно пытается сохранить равновесие.
Бюсси
уже ощущал к этому «служителю Бахуса», как назвал бы незнакомца мэтр Ронсар,
тот род сочувствия, который благородные сердца испытывают к пьяницам,
оказавшимся поздно ночью на улице, и чуть было не бросился ему на выручку, но
тут фонарь взмыл вверх с быстротой, свидетельствующей, что его владелец
обладает гораздо большей устойчивостью, чем это можно было предположить на
первый взгляд.
– Ну
вот, – пробормотал Бюсси, – кажется, впереди еще одно приключение.
И так
как фонарь возобновил поступательное движение и, по-видимому, направлялся прямо
к тому месту, где стоял Бюсси, молодой человек плотно прижался к стене.
Фонарь
приблизился еще на десять шагов, и в отбрасываемом им свете наш герой заметил
удивительную вещь – у человека, который нес фонарь, на глазах была повязка.
– Ей-богу! –
сказал Бюсси. – Что за дикая затея играть в «холодно-горячо» с фонарем в
руке, особенно в такое время и в такую распутицу? Неужели я опять сплю и вижу
сон?
Бюсси
выжидал. Человек с завязанными глазами сделал еще пять или шесть шагов.
– Господи
помилуй, – прошептал Бюсси, – по-моему, он разговаривает сам с собой.
Нет, он не пьяница и не сумасшедший. Он математик и пытается решить какую-то
задачу.
Эту
последнюю мысль нашему наблюдателю навеяли слова, которые бормотал человек с
фонарем.
– Четыреста
восемьдесят восемь, четыреста восемьдесят девять, четыреста девяносто, –
тихо отсчитывал он. – Должно быть, где-то здесь.
И
таинственный незнакомец, приподняв повязку, подошел к двери дома, возле
которого он оказался, и тщательно ее обследовал.
– Нет, –
сказал он, – дверь явно не та.
Затем
опустил повязку на глаза и снова зашагал, отсчитывая на ходу:
– Четыреста
девяносто один, четыреста девяносто два, четыреста девяносто три, четыреста
девяносто четыре… Здесь должно быть «горячо».
Он опять
приподнял повязку и, подойдя к двери, соседней с той, возле которой спрятался
Бюсси, осмотрел ее с не меньшим вниманием, чем первую.
– Гм!
Гм! – произнес он. – Вот эта вполне подходит. Нет… да, да… нет…
чертовы двери, они похожи друг на друга как две капли воды.
«К
такому выводу пришел и я, – сказал себе Бюсси, – этот математик
начинает внушать мне уважение».
Математик
надвинул повязку на глаза и продолжал свой путь.
– Четыреста
девяносто пять, четыреста девяносто шесть, четыреста девяносто семь, четыреста
девяносто восемь, четыреста девяносто девять… Если напротив меня есть
дверь, – сказал он, – то это и должна быть та самая…
Дверь
тут действительно имелась, и это была как раз та самая, в нише которой прятался
Бюсси, в результате чего, приподняв повязку, предполагаемый математик оказался
лицом к лицу с нашим героем.
– Ну
как? – поинтересовался Бюсси.
– Ой! –
удивился любитель ночных прогулок, отступая на шаг.
– Вот
тебе раз! – сказал Бюсси.
– Но
это невозможно! – воскликнул неизвестный.
– Как
видите, возможно, но случай и в самом деле необычный. Так, значит, вы тот самый
лекарь?
– А
вы тот самый дворянин?
– Тот
самый.
– Иисус!
Какая удача!
– Тот
самый лекарь, – продолжал Бюсси, – который вчера вечером перевязал
дворянина, получившего удар шпагой в бок?
– Верно.
– Все
так, я вас тотчас же узнал. Должен сказать, что рука у вас нежная, легкая и в
то же время очень умелая.
– Ах,
сударь, я не ожидал встретить вас здесь.
– А
что вы ищете?
– Дом.
– А-а,
вы ищете дом? – протянул Бюсси.
– Да.
– Стало
быть, вы знаете, где он?
– Как
же я могу это знать? – ответил молодой человек. – Ведь мне завязали
глаза, прежде чем отвести туда.
– Вас
туда отвели с завязанными глазами?
– Конечно.
– Но
вы уверены, что действительно приходили в этот самый дом?
– В
этот или в один из соседних. В какой именно – я не уверен, поэтому я и
разыскиваю…
– Прекрасно, –
сказал Бюсси, – значит, все это не сон!..
– Что
– все? Какой сон?
– Надо
вам признаться, любезный, мне казалось, что все это приключение, кроме удара шпагой,
разумеется, было просто сном.
– Я
вас понимаю, – сказал молодой врач, – этим вы меня не удивили,
сударь.
– Почему
не удивил?
– Я
сам думал, что во всем этом есть какая-то тайна.
– Да,
любезный, и эту тайну я хочу прояснить. Вы не откажетесь мне помочь, не правда
ли?
– Разумеется.
– По
рукам. Но прежде всего один вопрос.
– Слушаю.
– Как
вас зовут?
– Сударь, –
сказал молодой лекарь, – я не стану принимать ваши слова за намеренное
оскорбление. Я знаю, что, по доброму обычаю и по существующему порядку, в ответ
на ваш вопрос мне подобало бы гордо вскинуть голову и, подбоченившись,
спросить: «А вы, сударь, кем вы изволите быть?» Но у вас длинная шпага, а у
меня только мой ланцет, у вас вид знатного дворянина, а я, промокший до костей,
по пояс в грязи, я должен вам казаться каким-то проходимцем. Поэтому отвечу вам
просто и чистосердечно: меня зовут Реми ле Одуэн.
– Прекрасно,
сударь, тысячу раз благодарю. Что до меня, то я граф Луи де Клермон, сеньор де
Бюсси.
– Бюсси
д’Амбуаз! Герой Бюсси! – восторженно воскликнул юный медик. – Так вот
оно что! Сударь, вы тот самый знаменитый Бюсси, тот полковник, который,
который?.. О!
– Тот
самый, сударь. А теперь, когда мы выяснили, кто мы такие, сделайте милость,
удовлетворите мое любопытство, несмотря на то что вы весь вымокли и измазались
в грязи.
– И
в самом деле, – сказал молодой человек, сокрушенно разглядывая свои
короткие штаны, сплошь забрызганные грязью, – и в самом деле, мне, как
Эпаминонду Фиванскому,[29]
очевидно, придется провести три дня дома, ведь в моем гардеробе всего лишь одни
штаны и только один камзол. Но, простите, как мне показалось, вы соблаговолили
задать мне какой-то вопрос?
– Да,
сударь, я хотел бы у вас спросить, как вы попали в тот дом.
– Весьма
простым и в то же время очень сложным путем. Судите сами.
– Посмотрим.
– Господин
граф, извините меня, я был так потрясен, что обращался к вам, не называя вашего
титула.
– Какие
пустяки, продолжайте.
– Господин
граф, вот моя история: я живу на улице Ботрейи в пятистах двух шагах отсюда. Я
бедный ученик хирурга, но, могу вас заверить, рука у меня довольно умелая.
– Я
и сам имел случай в этом убедиться, – сказал Бюсси.
– Учился-то
я усердно, – продолжал молодой человек, – да вот пациентов не
приобрел. Меня зовут, как я уже говорил, Реми ле Одуэн; Реми – потому, что
такое имя дали мне при крещении, и Одуэн – потому, что я родился в
Нантей-ле-Одуэн. Семь или восемь дней тому назад за Арсеналом какого-то
бедолагу как следует полоснули ножом, я зашил ему кожу на животе и очень удачно
втиснул туда кишки, которые вывалились было наружу. Эта операция принесла мне
некоторую известность в округе, и, видимо, благодаря ей мне посчастливилось:
вчера ночью меня разбудил чей-то приятный голосок.
– Голос
женщины! – воскликнул Бюсси.
– Да,
но не спешите с выводами, граф, какой бы деревенщиной я ни был, все же я понял,
что это голос служанки. Я их знаю, ведь мне гораздо чаще приходилось иметь дело
со служанками, чем с госпожами.
– И
что же вы сделали?
– Я
поднялся и открыл дверь, но едва я высунул голову, как две маленькие, не слишком
нежные, но и не чересчур загрубелые ручки наложили мне на глаза повязку.
– И
вам при этом не сказали ни слова?
– Нет,
как же, мне было сказано: «Идите со мной, не пытайтесь разглядеть, куда я вас
веду, молчите, вот ваше вознаграждение».
– И
этим вознаграждением?..
– Оказался
кошелек с пистолями, который вложили мне в руку.
– Ага!
И что вы ответили?
– Что
я готов следовать за моей очаровательной проводницей. Я не знал, очаровательна
она или нет, но подумал, что маслом каши не испортишь.
– И
вы последовали за ней без возражений, не требуя никаких гарантий?
– Мне
часто приходилось читать в книгах о подобных историях, и я заметил, что для
врача они всегда кончаются чем-нибудь приятным. Итак, я последовал за
незнакомкой, как я уже имел честь вам доложить; меня вели по твердой земле, к
ночи подмерзло, и я насчитал четыреста, четыреста пятьдесят, пятьсот и,
наконец, пятьсот два шага.
– Хорошо, –
сказал Бюсси, – это было умно с вашей стороны. И вот теперь мы, по-вашему,
должны быть у той двери?
– Во
всяком случае, где-то поблизости от нее, потому что на сей раз я насчитал
четыреста девяносто девять шагов. Конечно, хитрая девчонка могла повести меня
окольным путем, – по-моему, она была способна выкинуть со мной подобную
штуку.
– Да,
допустим, она позаботилась о такой предосторожности, тем не менее, будь она
даже хитра, как сам дьявол, наверное, она все же сболтнула вам что-нибудь,
назвала какое-то имя?
– Никакого.
– Может
быть, вы сами что-нибудь приметили?
– Только
то, что можно приметить пальцами, приученными в иных случаях заменять глаза, то
есть – дверь, обитую гвоздями, прихожую за дверью, в конце прихожей – лестницу.
– Слева?
– Вот
именно. Я даже сосчитал ступеньки.
– Сколько
их было?
– Двенадцать.
– И
потом сразу вход?
– Думаю,
что сначала коридор: открывали три двери.
– Хорошо.
– А
потом я услышал голос. Ах, на сей раз это был голос госпожи, такой нежный и
мелодичный.
– Да,
да. Это был ее голос.
– Конечно,
ее.
– Ее,
ее, клянусь вам.
– Вот
уже кое-что, в чем вы можете поклясться. Дальше меня втолкнули в комнату, где лежали
вы, и разрешили снять повязку.
– Все
так.
– И
тогда я вас увидел.
– Где
я был?
– Вы
лежали на постели.
– На
постели с занавесками из белого шелка в золотых цветах?
– Да.
– А
стены комнаты были покрыты гобеленами?
– Правильно.
– А
на потолке написаны фигуры?
– Точно
так, а в простенке между окнами…
– Портрет?
– Вот
именно.
– Женщины
в возрасте от восемнадцати до двадцати лет?
– Да.
– Блондинки?
– Да,
несомненно.
– Прекрасной,
как ангел?
– Еще
прекрасней!
– Браво!
Ну и что вы сделали?
– Я
вас перевязал.
– И
отлично перевязали, даю слово!
– Старался,
как мог.
– Превосходно
перевязали, просто превосходно, милостивый государь, сегодня утром рана почти
закрылась и стала розовой.
– Это
благодаря бальзаму, который я составил; на мой взгляд, он отлично действует,
ибо, не зная, на ком мне его испробовать, я не раз протыкал себе кожу в самых
различных местах тела, и – честное слово! – через два-три дня дырки уже
затягивались.
– Любезный
господин Реми, – воскликнул Бюсси, – вы замечательный человек, я
полон всяческого расположения к вам… Но дальше, что было дальше? Рассказывайте.
– Дальше
вы снова потеряли сознание. Голос спросил меня, как вы себя чувствуете.
– Откуда
он спрашивал?
– Из
соседней комнаты.
– Значит,
самой дамы вы не видели?
– Нет,
не видел.
– Что
вы ей ответили?
– Что
рана не опасна и через двадцать четыре часа затянется.
– И
она была довольна?
– Ужасно.
Она воскликнула: «Боже мой, какое счастье!»
– Она
сказала: «Какое счастье!»? Милый господин Реми, я вас озолочу. Ну дальше,
дальше.
– Вот
и все, никакого дальше. Вы были перевязаны, а мне уже ничего не оставалось там
делать. Голос сказал мне: «Господин Реми…»
– Голос
знал ваше имя?
– Конечно,
все из-за того несчастного, которого проткнули ножом. Помните, я вам говорил?
– Верно,
верно; итак, голос сказал: «Господин Реми…»
– «Будьте
до конца человеком чести, не подвергайте опасности бедную женщину, поддавшуюся
чувству сострадания; завяжите себе глаза, позвольте отвести вас домой и не
пытайтесь подглядывать по дороге».
– Вы
обещали?
– Я
дал слово.
– И
вы сдержали его?
– Как
видите, – простодушно ответил молодой человек, – иначе я не искал бы
дверь.
– Ладно, –
сказал Бюсси, – это великолепная черта характера, показывающая, что вы
галантный кавалер, и хотя внутри у меня все кипит от злости, я не могу не
сказать: вот моя рука, господин Реми.
И
восхищенный Бюсси протянул руку молодому лекарю.
– Сударь! –
воскликнул пораженный Реми.
– Примите,
примите ее, вы достойны быть дворянином.
– Сударь, –
сказал Реми, – я вечно буду гордиться тем, что имел честь пожать руку
отважному Бюсси д’Амбуазу. А пока что совесть моя неспокойна.
– Это
почему же?
– В
кошельке оказалось десять пистолей.
– Ну
и что?
– Это
слишком много для лекаря, которому больные платят за визит пять су, а то и
совсем ничего не платят, и я разыскивал дом…
– Чтобы
вернуть кошелек?
– Вот
именно.
– Любезный
господин Реми, вы чересчур щепетильны, клянусь вам; эти деньги вы честно заработали,
они ваши по праву.
– Вы
думаете? – с явным облегчением спросил Реми.
– Я
отвечаю за свои слова, но дело в том, что расплачиваться с вами следовало вовсе
не этой даме, ведь я ее не знаю, и она меня тоже.
– Вот
еще одна причина вернуть деньги. Сами видите.
– Я
хотел вам сказать только, что и я тоже, и я ваш должник.
– Вы
мой должник?
– Да,
и я расквитаюсь с вами. Чем вы занимаетесь в Париже? Давайте рассказывайте. Поверьте
мне ваши тайны, любезный господин Реми.
– Чем
я занимаюсь в Париже? Да, в сущности, ничем, господин граф, но я мог бы кое-чем
подзаняться, имей я пациентов.
– Ну
что же, вам очень повезло; для начала я вам доставлю одного пациента: самого
себя. Поверьте, у вас будет большая практика! Не проходит дня, чтобы либо я не
продырявил самое прекрасное творение создателя, либо кто другой не подпортил
великолепный образчик его искусства в моем лице. Ну как, согласны вы заняться
штопанием дыр, которые будут протыкать в моей шкуре, или тех, которые я сам
проткну в чьей-нибудь оболочке?
– Ах,
господин граф, – сказал Реми, – у меня так мало заслуг…
– Напротив,
вы именно тот человек, которого мне надо, дьявол меня побери! Рука у вас легкая,
как у женщины, и с этим бальзамом Феррагюс…
– Сударь!
– Вы
будете жить у меня, у вас будут свои собственные апартаменты, свои слуги;
соглашайтесь или, даю слово, вы ввергнете меня в пучину отчаяния. К тому же
ваша работа еще не закончена: вам надо сменить мне повязку, любезный господин
Реми.
– Господин
граф, – отвечал молодой врач, – я в таком восторге, что не знаю, как
выразить свою радость. У меня будет работа! У меня будут пациенты!
– Ну
нет, ведь я вам сказал, что беру вас только для себя самого… ну и для моих
друзей, естественно. А теперь – вы ничего больше не вспомните?
– Ничего.
– Ну,
коли так, то помогите мне разобраться кое в чем, если это возможно.
– В
чем именно?
– Да
видите ли… вы человек наблюдательный: вы считаете шаги, вы ощупываете стены, вы
запоминаете голоса. Не знаете ли вы, почему после того, как вы меня перевязали,
я очутился на откосе рва у Тампля?
– Вы?
– Да…
я… Может быть, вы помогали меня переносить?
– Ни
в коем случае! Наоборот, если бы спросили моего совета, я решительно
воспротивился бы такому перемещению. Холод мог вам очень повредить.
– Тогда
я ума не приложу, как это случилось. Вам не угодно будет продолжить поиски вместе
со мной?
– Мне
угодно все, что угодно вам, сударь, но я боюсь, что от этого не будет проку,
ведь все дома тут на одно лицо.
– Тогда, –
сказал Бюсси, – надо будет посмотреть на них днем.
– Да,
но днем нас увидят.
– Тогда
надо будет собрать сведения.
– Мы
все разузнаем, монсеньор…
– И
мы добьемся своего. Поверь мне, Реми, отныне нас двое, и мы существуем не во
сне, а наяву, и это уже много.
|