Глава VI
О том, как Шико нанес
визит бюсси и что из этого воспоследовало
Назавтра
после этого дня или, скорее, этой ночи, около девяти часов утра, Бюсси спокойно
завтракал в компании Реми, и тот в своем качестве лекаря предписывал ему разные
подкрепляющие средства. Они беседовали о вчерашних событиях, и Реми пытался
вспомнить легенды, изображенные на фресках церквушки Святой Марии Египетской.
– Послушай,
Реми, – внезапно спросил его Бюсси, – тебе не показался знакомым тот
дворянин, которого окунули в чан на углу улицы Кокийер, когда мы там проходили?
– Разумеется,
господин граф, и даже до такой степени, что я с той минуты все стараюсь
вспомнить его имя.
– Значит,
ты его тоже не узнал?
– Нет.
Он был уже основательно синий.
– Мне
следовало бы выручить его, – сказал Бюсси, – долг порядочных людей
защищать друг друга от всякого сброда. Но, по правде, Реми, я был слишком занят
своими делами.
– Если
мы его и не узнали, – сказал Одуэн, – зато он наверняка нас узнал,
ведь мы-то были нашего естественного цвета. Мне показалось даже, что он злобно
на нас таращился и грозил нам кулаком.
– Ты
в этом уверен, Реми?
– За
то, что таращился, я головой отвечаю, а насчет кулака и угроз не совсем
уверен, – сказал Одуэн, знавший вспыльчивость Бюсси.
– В
таком случае, Реми, надо узнать, кто был этот дворянин. Я не могу оставить
безнаказанным подобное оскорбление.
– Постойте,
постойте, – вскрикнул вдруг Одуэн так, словно он только что выскочил из
ледяной воды или прыгнул в кипяток. – Ах, боже мой! Вспомнил! Я знаю, кто
это.
– Как
ты мог узнать?
– Я
слышал, что он ругался.
– Клянусь
смертью Христовой, всякий бы ругался в подобном положении!
– Да,
но он ругался по-немецки.
– А!
– Он
сказал: Gott verdamme.
– Значит,
это Шомберг.
– Он
самый, господин граф, он самый.
– Тогда,
дорогой Реми, готовь твои мази.
– Почему?
– Потому
что в скором времени придется тебе штопать его шкуру или мою.
– Вы
не будете настолько безумны, чтобы позволить убить себя сейчас, когда вы
наконец здоровы и так счастливы, – сказал Реми, подмигивая. – Какого
черта! Ведь святая Мария Египетская уже один раз вас воскресила, ей может и
прискучить сотворять чудо, за которое сам Христос брался всего лишь дважды.
– Совсем
напротив, Реми, – ответил граф, – ты себе и не представляешь, какое
это наслаждение – рисковать своей жизнью, когда ты счастлив. Уверяю тебя, что я
дерусь без всякой охоты после крупного проигрыша в карты, или после того, как я
застал мою любовницу на месте преступления, или когда я недоволен собой. И,
наоборот, каждый раз, когда кошелек мой туго набит, на сердце легко и совесть
моя чиста, я выхожу на поединок смело и с шутками. Именно тогда я бываю уверен
в своей руке и вижу противника насквозь. Я подавляю его своим везением. Я
нахожусь в положении человека, который счастливо играет в «пас-дис» и
чувствует, как ветер удачи метет к нему золото его соперника. Нет, именно в
такие минуты я блистателен, уверен в себе, именно тогда я делаю выпад правой
ногой. Сегодня я дрался бы великолепно, Реми, – сказал молодой человек и
протянул лекарю руку, – потому что, благодаря тебе, я счастлив!
– Минутку,
минутку, – сказал Одуэн, – тем не менее вам придется, если вы не
возражаете, отказаться от этого удовольствия. Одна прекрасная дама из числа
моих друзей поручила вас моим заботам и вынудила меня поклясться, что я сохраню
вас здоровым и невредимым; вынудила под предлогом, что вы обязаны ей жизнью и
поэтому не можете распоряжаться этой жизнью без ее согласия.
– Мой
добрый Реми, – сказал граф, погружаясь в те туманные мечтания, при которых
влюбленный воспринимает все, что совершается и говорится вокруг него, так, как
в театре мы видим декорации и актеров на сцене сквозь прозрачный занавес: неясно,
без отчетливых линий и ярких красок. Это чудесное состояние полусна, когда,
отдаваясь всей душой нежным мыслям о предмете вашей любви, вы одновременно
чувствами воспринимаете слова или жесты друга.
– Вы
называете меня «добрым Реми», – сказал Одуэн, – потому что я дал вам
возможность снова увидеть госпожу де Монсоро, но станете ли вы называть меня
«добрым Реми», когда окажетесь разлученным с нею, а, к несчастью, этот день
близок, если уже не настал.
– Что
ты сказал? – вскричал, встрепенувшись, Бюсси. – Не будем с этим
шутить, мэтр ле Одуэн!
– Э!
Сударь, я не шучу. Разве вы не знаете, что она уезжает в Анжу и что я сам тоже
обречен на страдания из-за разлуки с мадемуазель Гертрудой? Ах!..
Бюсси не
мог сдержать улыбки при виде притворного отчаяния Реми.
– Ты
ее очень любишь? – спросил он.
– Еще
бы… и она меня тоже… Если бы вы знали, как она меня колотит.
– И
ты ей это позволяешь?
– Из-за
любви к науке; благодаря Гертруде я был вынужден изобрести превосходную мазь от
синяков.
– В
таком случае тебе следовало бы послать несколько баночек Шомбергу.
– Не
будем больше говорить о Шомберге, пусть он сам о себе позаботится.
– Да,
и вернемся к госпоже де Монсоро или, вернее, к Диане де Меридор, потому что, знаешь…
– Бог
мой, конечно, знаю.
– Реми,
когда мы едем?
– А!
Я так и думал. Как можно позже, господин граф.
– Почему?
– Во-первых,
потому, что в Париже находится наш дорогой принц, глава анжуйцев, который
прошлым вечером ввязался, как мне кажется, в такие дела, что мы ему, очевидно,
понадобимся.
– Дальше?
– Дальше,
потому, что господин де Монсоро, словно по какой-то особой милости к нам небес,
ни о чем не подозревает, – во всяком случае, ни в чем не подозревает вас,
но может заподозрить кое-что, если вы исчезнете из Парижа в одно время с его
женой, которая ему не жена.
– Ну
и что? Какое мне дело до его подозрений?
– О!
Разумеется. Но мне-то до этого есть дело, и очень большое, любезный мой
господин. Я берусь штопать дыры от ударов шпаги, полученные на поединках,
потому что вы превосходно фехтуете и у вас никогда не бывает серьезных ран, но
я отказываюсь иметь дело с кинжальными ранами, нанесенными из засады, и в
особенности когда их наносят ревнивые мужья. Эти скоты в подобных случаях бьют
изо всех сил. Вспомните беднягу господина де Сен-Мегрена, так злодейски убитого
нашим другом, господином де Гизом.
– Чего
же ты хочешь, мой милый, коли мне на роду написано погибнуть от руки Монсоро!
– Значит?
– Значит,
он меня и убьет.
– А
через неделю, через месяц или через год госпожа де Монсоро станет женой своего
супруга, что приведет в бешенство вашу бедную душу, которая увидит это сверху
или снизу и не сможет ничему помешать, поскольку у нее не будет тела.
– Ты
прав, Реми, я хочу жить.
– В
добрый час! Но жить – это еще не все, поверьте мне, надо еще следовать моим
советам и быть любезным с Монсоро. Он сейчас ужасно ревнует к герцогу
Анжуйскому. Тот, пока вы тряслись от лихорадки у себя в постели, прогуливался
под окнами дамы, словно преуспевающий испанец, и был опознан по своему лютнисту
Орильи. Оказывайте всяческие любезности милейшему супругу, который не является
супругом, и даже не заикайтесь ему о его жене. Да вам это и ни к чему, вы и
сами все о ней знаете. Тогда он будет рассказывать повсюду, что вы единственный
дворянин, обладающий добродетелями Сципиона:[115]
стойкостью и целомудрием.
– Мне
кажется, ты прав, – сказал Бюсси. – Сейчас, когда я больше не ревную
к этому медведю, я его приручу. Ну и посмеемся же мы! Ах, Реми, теперь проси от
меня всего, что хочешь, мне все легко – я счастлив.
В эту
минуту кто-то постучался в дверь; собеседники замолчали.
– Кто
там? – спросил Бюсси.
– Монсеньор, –
ответил один из его пажей, – там внизу какой-то дворянин хочет говорить с
вами.
– Говорить
со мной в такую рань, кто же это?
– Высокий
господин, одетый в зеленый бархат и розовые чулки, немного смешной, но вид у
него человека порядочного.
– Гм, –
вслух подумал Бюсси, – не Шомберг ли это?
– Он
сказал: «Высокий господин».
– Верно.
Тогда, может быть, – Монсоро?
– У
этого вид человека порядочного.
– Ты
прав, Реми, это не может быть ни тот, ни другой. Впустите его.
Через
короткое время человек, о котором говорил паж, показался на пороге.
– Ах!
Бог мой! – вскричал Бюсси при виде посетителя и поспешно встал, а Реми,
как и подобает скромному другу, вышел в соседнюю комнату. – Господин
Шико! – воскликнул Бюсси.
– Он
самый, господин граф, – ответил ему гасконец.
Бюсси
уставился на него с тем изумлением, которое говорит яснее всяких слов: «Сударь,
зачем вы сюда пожаловали?» Поэтому Шико, несмотря на то что ему не было задано
этого вопроса, ответил очень серьезным тоном:
– Сударь,
я пришел, чтобы предложить вам небольшую сделку.
– Я
вас слушаю, сударь, – сказал Бюсси с недоумением.
– Что
вы мне обещаете, если я окажу вам важную услугу?
– Это
зависит от услуги, сударь, – ответил несколько свысока Бюсси.
Гасконец
прикинулся, что не замечает его пренебрежительного тона.
– Сударь, –
сказал он, усевшись и скрестив свои длинные ноги, – я вижу, что вы не
удостаиваете меня приглашением сесть.
Краска
бросилась в лицо Бюсси.
– Это
увеличивает размеры вознаграждения, которое мне будет полагаться после того,
как я окажу вам упомянутую услугу.
Бюсси
ничего не ответил.
– Сударь, –
не смущаясь, продолжал Шико, – вы знакомы с Лигой?
– Я
о ней много слышал, – ответил Бюсси, начиная проявлять к словам гасконца
некоторый интерес.
– В
таком случае, сударь, – сказал Шико, – вы должны знать, что это
объединение честных христиан, собравшихся для того, чтобы благоговейно
уничтожить своих ближних – гугенотов. Вы состоите в Лиге, сударь?.. Я – да.
– Но,
сударь?..
– Скажите
только «да» или «нет».
– Позвольте
мне удивиться, – сказал Бюсси.
– Я
имел честь спросить вас, состоите ли вы в Лиге; вы поняли меня?
– Господин
Шико, – сказал Бюсси, – я не люблю вопросов, смысла которых я не
понимаю, поэтому, будьте так любезны, перемените тему разговора, и ради
приличия я подожду еще несколько минут, прежде чем сказать вам, что, не любя
подобных вопросов, я, естественно, не люблю и людей, их задающих.
– Великолепно;
приличие есть приличие, как говорит ваш дорогой господин де Монсоро, когда он в
хорошем настроении.
При
имени Монсоро, которое гасконец обронил словно бы невзначай, Бюсси снова стал
внимательным.
– Гм, –
прошептал он, – не заподозрил ли Монсоро чего-нибудь и не прислал ли ко
мне этого Шико на разведку?..
И сказал
громко:
– Ближе
к делу, господин Шико, в нашем распоряжении всего несколько минут.
– Optime,[116] –
ответил Шико, – несколько минут – это много; за несколько минут можно
наговорить с три короба. Я, пожалуй, мог бы и не спрашивать вас, ведь если вы и
не принадлежите к святой Лиге, то, вне всякого сомнения, вступите в нее, и очень
скоро, учитывая, что монсеньор герцог Анжуйский в ней состоит.
– Герцог
Анжуйский! Кто это вам сказал?
– Он
сам в личной беседе со мной, как говорят или, вернее, пишут законники; как
писал, например, милейший и добрейший господин Николя Давид, светоч парижского
форума. Этот светоч теперь угас, и до сих пор неизвестно, кто же его задул. Так
вот, вы прекрасно понимаете, что если герцог Анжуйский принадлежит к Лиге, вам
этого тоже не избежать, ведь вы его правая рука, черт побери! Лига понимает
толк в деле и не согласится иметь своим главой однорукого.
– И
что же дальше, господин Шико? – сказал Бюсси, на этот раз значительно
более вежливым тоном.
– Дальше? –
переспросил Шико. – Дальше, если вы принадлежите к Лиге или подумают, что
вы к ней принадлежите, а так обязательно подумают, с вами случится то же, что
случилось с его королевским высочеством.
– Что
же случилось с его королевским высочеством? – воскликнул Бюсси.
– Сударь, –
сказал Шико, поднимаясь и принимая ту позу, которую незадолго до этого принимал
Бюсси, – сударь, я не люблю вопросов и – если вы разрешите мне продолжить
– не люблю людей, задающих вопросы, поэтому у меня большое желание предоставить
сделать с вами то, что сделали ночью с вашим господином.
– Господин
Шико, – сказал Бюсси с улыбкой, которая заключала в себе все извинения,
какие может принести дворянин, – говорите же, умоляю вас, где герцог?
– В
тюрьме.
– В
какой?
– В
своей опочивальне. И четверо моих добрых друзей не спускают с него глаз: господин
де Шомберг, которого вчера вечером выкрасили в синий цвет, как это вам
известно, потому что вы были свидетелем этой операции; господин д’Эпернон,
желтый с перепугу; господин де Келюс, красный от гнева, и господин де Можирон,
белый от скуки. Прелестное зрелище, особенно если учесть, что герцог начинает
зеленеть от страха. Вскоре мы сможем наслаждаться полной радугой, мы –
избранное общество Лувра.
– Значит,
сударь, – сказал Бюсси, – вы думаете, что моей свободе угрожает
опасность?
– Опасность…
дайте подумать, сударь. Я полагаю, что в эту минуту вас готовы… вас должны… вас
должны были бы арестовать.
Бюсси
содрогнулся.
– Как
вы смотрите на Бастилию, господин де Бюсси? Это прекрасное место для размышлений,
и господин Лоран Тестю, ее комендант, весьма недурно кормит своих пташек.
– Меня
отправят в Бастилию?! – воскликнул Бюсси.
– По
чести, так! У меня тут где-то в кармане даже вроде бы приказ есть препроводить
вас туда, господин де Бюсси; хотите поглядеть?
И Шико
действительно извлек из своей штанины, в которую могли бы поместиться три таких
ляжки, как у него, составленный по всей форме королевский приказ,
предписывающий взять под стражу господина Луи де Клермона, сеньора де Бюсси
д’Амбуаз, в любом месте, где он будет обнаружен.
– Редакция
господина де Келюса, – сказал Шико, – прекрасно написано.
– Так,
значит, сударь, – воскликнул Бюсси, тронутый поступком Шико, – вы мне
в самом деле оказываете услугу?
– Мне
кажется, да, – сказал гасконец, – и вы того же мнения, сударь?
– Сударь, –
сказал Бюсси, – заклинаю вас, ответьте мне, как человек благородный: вы
спасаете меня сегодня, чтобы погубить когда-нибудь в другой раз? Ведь вы любите
короля, а король меня не любит.
– Господин
граф, – сказал Шико, приподнимаясь на своем стуле и кланяясь, – я
спасаю вас, чтобы вас спасти. А теперь можете думать о моем поступке все, что
вам будет угодно.
– Но,
бога ради, чему обязан я подобной милостью?
– Разве
вы забыли, что я просил вас о вознаграждении?
– Это
верно.
– Так
что же?
– Ах,
сударь, с радостью!
– Значит,
вы, в свою очередь, сделаете то, о чем однажды я попрошу вас?
– Слово
Бюсси! Если только это будет в моих силах.
– Прекрасно,
этого с меня достаточно, – сказал Шико, вставая. – Теперь садитесь на
коня и исчезайте, а я передам приказ о вашем аресте тому, кто имеет право исполнить
его.
– Так
вы не должны были сами арестовать меня?
– Да
что вы! За кого вы меня принимаете? Я – дворянин, сударь.
– Но
я покидаю моего господина.
– Не
упрекайте себя, он первый вас покинул.
– Вы
славный дворянин, господин Шико, – сказал Бюсси гасконцу.
– Черт
возьми, я и сам так думаю, – ответил тот.
Бюсси
позвал Одуэна.
Одуэн,
который, надо отдать ему справедливость, подслушивал у дверей, тотчас же возник
на пороге.
– Реми! –
воскликнул де Бюсси. – Реми, наших коней!
– Они
оседланы, монсеньор, – спокойно ответил Реми.
– Сударь, –
сказал Шико, – вот на редкость сообразительный молодой человек.
– Черт
возьми, я и сам так думаю, – заметил Реми.
И они
отвесили друг другу низкие поклоны, как это сделали бы лет пятьдесят спустя
Гийом Горен и Готье Гаргий.[117]
Бюсси
набрал несколько пригоршней экю и рассовал их по своим карманам и по карманам
Одуэна.
Затем,
поклонившись Шико и еще раз поблагодарив его, шагнул к двери.
– Простите,
сударь, – сказал Шико, – разрешите мне присутствовать при вашем
отъезде.
И
гасконец последовал за Бюсси и Одуэном в маленький конюшенный двор, где паж и в
самом деле держал под уздцы оседланных лошадей.
– Куда
мы едем? – спросил Реми, небрежно беря поводья своего коня.
– Куда?.. –
переспросил Бюсси в нерешительности или прикидываясь, что он в нерешительности.
– Что
вы скажете о Нормандии, сударь? – сказал Шико, который наблюдал за сборами
и с видом знатока разглядывал коней.
– Нет, –
ответил Бюсси, – это слишком близко.
– А
что вы думаете о Фландрии? – продолжал Шико.
– Это
слишком далеко.
– Я
полагаю, – сказал Реми, – что вы остановитесь на Анжу, оно находится
на подходящем расстоянии, не правда ли, господин граф?
– Да,
поехали в Анжу, – ответил Бюсси, покраснев.
– Сударь, –
сказал Шико, – теперь, когда вы сделали ваш выбор и собираетесь выехать…
– Немедленно.
– Я
имею честь приветствовать вас. Поминайте меня в своих молитвах.
И
достойный дворянин все с тем же серьезным и величественным видом зашагал прочь,
задевая за углы домов своей гигантской рапирой.
– Значит,
это судьба, сударь, – сказал Реми.
– Поехали,
скорей! – вскричал Бюсси. – Быть может, мы ее нагоним.
– Ах,
сударь, – сказал Одуэн, – если вы будете помогать судьбе, вы отнимете
у нее ее заслуги.
И они
тронулись в путь.
|