Глава V
О том, что предприняла
бывшая девица де Бриссак, ныне госпожа де Сен-Люк, дабы провести свою вторую
брачную ночь не так, как она провела первую
Бюсси
направился в столь любимую некогда Карлом IX оружейную палату, после нового
распределения луврских покоев ставшую опочивальней короля Генриха III, который
украсил комнату по своему вкусу. Карл IX, король-охотник, король-кузнец,
король-поэт, собрал в ней оленьи рога, аркебузы, манускрипты, книги и ручные
тиски. Генрих III велел установить два ложа из шелка и бархата и развесить по
стенам фривольные картинки, реликвии, освященные папой скапулеры,[8] мешочки с
ароматическими веществами, привезенные с Востока, и коллекцию превосходных
фехтовальных рапир.
Бюсси
знал, что Франсуа испросил у своего брата аудиенцию в галерее, а значит, короля
в опочивальне нет; ему также было известно, что смежная с опочивальней комната,
которую прежде занимала кормилица короля Карла IX, теперь отведена под спальню
очередного королевского фаворита. А так как Генрих III отличался непостоянством
в своих привязанностях, то в этом помещении побывали в последовательном порядке
Сен-Мегрен, Можирон, д’О, д’Эпернон, Келюс и Шомберг. По предположению Бюсси,
сейчас там должен был обитать Сен-Люк, к которому, как мы уже видели, король
воспылал нежностью столь сильной, что даже решился похитить своего любимчика у
его законной супруги.
Генрих
III был странным созданием, он сочетал в себе поверхностность и глубокомыслие,
трусость и отвагу. Всегда скучающий, всегда возбужденный, всегда мечтательный,
он вечно искал развлечений: днем любил шум, движение, игры, физические
упражнения, шутовство, маскарады, интриги, ночью ему нужны были яркий свет,
болтовня, молитвы или оргии. Генрих являл собой, быть может, единственный
образчик такого человеческого типа в нашем современном мире. Этому античному
гермафродиту следовало родиться в одном из городов Востока, среди немых рабов,
евнухов, янычаров, философов и софистов, тогда его царствование ознаменовало бы
некую промежуточную эпоху между Нероном и Гелиогабалом,[9] время утонченного
разврата и неведомых доселе безумств.
Итак,
Бюсси, заподозрив, что Сен-Люка держат в бывшей комнате кормилицы, постучал в
двери передней, общей для этой комнаты и для королевской опочивальни.
Капитан
гвардейцев отворил ему.
– Господин
де Бюсси! – удивленно воскликнул он.
– Да,
он самый, любезный господин де Нанси. Я послан от короля к господину де
Сен-Люку.
– Прекрасно, –
ответил офицер. – Известите господина де Сен-Люка, что к нему пришли от
короля.
Через
оставшуюся полуотворенной дверь Бюсси бросил взгляд своему пажу.
Затем,
снова повернувшись к господину де Нанси, спросил:
– Что
он там делает, бедняга Сен-Люк?
– Играет
в карты с Шико в ожидании короля, который сейчас дает аудиенцию герцогу Анжуйскому
по просьбе его высочества.
– Не
позволите ли вы моему пажу обождать меня здесь? – спросил Бюсси у
начальника караула.
– А
почему бы нет? – ответил капитан.
– Входите,
Жан, – обратился Бюсси к молодой женщине.
И
показал рукой на оконную нишу, куда Жанна и поспешила укрыться.
Едва она
успела забиться в нишу, как появился Сен-Люк. Господин де Нанси деликатно
отошел на расстояние, не позволявшее ему слышать разговор.
– Чего
еще хочет от меня король? – насупившись, спросил Сен-Люк. – Ах, это
вы, господин де Бюсси?
– Собственной
персоной, милейший Сен-Люк, и прежде всего… – тут Бюсси понизил голос, –
прежде всего благодарю за услугу, которую вы мне оказали.
– Ах, –
сказал Сен-Люк, – право, не стоит благодарности. Мне было не по себе при
мысли, что такого храбреца зарежут, словно кабана. Но ведь я полагал, вы уже на
том свете.
– Меня
чуть-чуть туда не отправили; однако надо сказать, что в таких делах «чуть-чуть»
имеет большое значение.
– А
как вам удалось уцелеть?
– С
Шомбергом и д’Эперноном я расквитался прелестным ударом шпаги и, по моему разумению,
вернул им долг с лихвой. Ну а Келюс должен благодарить кости своего черепа. У
него оказался самый крепкий череп из всех, которым до сих пор доводилось
подвернуться мне под руку.
– Ах,
расскажите мне, пожалуйста, все во всех подробностях. Это меня
развлечет, – сказал Сен-Люк, зевая с риском вывихнуть себе челюсть.
– К
сожалению, сейчас у меня нет времени, мой дорогой Сен-Люк. К тому же я пришел
сюда совсем по другому делу. Вы здесь очень скучаете, не правда ли?
– По-королевски,
этим все сказано.
– Вот
и отлично, я пришел подразвлечь вас. Черт побери! Услуга за услугу.
– Вы
правы, услуга, которую вы мне оказываете, никак не меньше той, что вам оказал
я. От скуки умирают так же хорошо, как и от шпаги; тянется это подольше, но
зато выходит вернее.
– Бедный
граф! – посочувствовал Бюсси. – Я вижу, вы здесь на положении узника.
– И
самого настоящего. Король полагает, что его может развлечь только такой
весельчак, как я. Король слишком добр, так как со вчерашнего дня я скорчил ему
больше гримас, чем его обезьяна, и наговорил больше дерзостей, чем его шут.
– Ну
что ж, посмотрим. Может быть, настал и мой черед вам услужить? Что бы вы
хотели?
– Конечно, –
сказал Сен-Люк, – вы могли бы посетить мой дом или, точнее говоря, дом маршала
де Бриссака и успокоить бедную малютку: несомненно, она в большой тревоге, и
мое поведение кажется ей весьма и весьма подозрительным.
– И
что ей сказать?
– Э,
проклятие! Опишите ей все, что вы видели, скажите, что я узник, запертый в
четырех стенах, и общаться со мной можно только через окошечко, что со
вчерашнего дня король неустанно твердит мне о дружбе, как Цицерон, который о
ней писал, и о добродетели, как Сократ,[10]
а кстати сказать, Сократ и на самом деле был добродетельным.
– И
что вы ему на это отвечаете? – смеясь, спросил Бюсси.
– Смерть
Христова! Я ему отвечаю, что, если говорить о дружбе, я неблагодарная свинья, а
что касается добродетели, то я убежденный распутник, но все напрасно – король,
тяжко вздыхая, упорно продолжает бубнить свое: «Ах, Сен-Люк, неужели дружба –
всего лишь призрак? Ах, Сен-Люк, неужели добродетель – всего лишь пустой звук?»
Впрочем, надо отдать ему справедливость, раз сказав все это по-французски, он
тут же все повторяет уже по-латыни, а затем произносит в третий раз
по-гречески.
При этом
выпаде паж, на которого Сен-Люк не обращал никакого внимания, рассмеялся.
– А
что вы хотите, мой друг? Он пытается вас растрогать. Bis repetita placent[11] и тем более
ter.[12]
И это все, чем я могу вам служить?
– Ах,
боже мой, да; боюсь, что это все.
– Ну
тогда я уже выполнил ваше поручение.
– То
есть как?
– Я
угадал, что с вами случилось, и уже заранее все растолковал вашей супруге.
– И
что она сказала?
– Поначалу
не хотела мне верить, но, – добавил Бюсси, скользнув взглядом по оконной нише, –
я надеюсь, она в конце концов сдастся перед очевидностью. Итак, попросите у
меня чего-нибудь другого, чего-нибудь трудного, даже невозможного, я буду
счастлив выполнить любую вашу просьбу.
– Тогда,
мой дорогой друг, ссудите часа на два гиппогрифа у славного рыцаря Астольфа,[13] приведите
его сюда под мое окно, я вскочу на его круп сзади вас, и вы меня отвезете к
моей жене. А потом, коли вздумается, можете лететь на луну.
– Дорогой
друг, – сказал Бюсси, – можно все сделать гораздо проще: я приведу
гиппогрифа к вашей супруге и доставлю ее сюда, к вам.
– Сюда?
– Конечно,
сюда.
– В
Лувр?
– В
самый Лувр. Разве это не кажется вам еще более забавным? Отвечайте!
– Смерть
Христова! Безусловно.
– И
вы перестанете скучать?
– Даю
слово, перестану.
– Ибо
здесь вы во власти смертной скуки, не правда ли? Вы мне жаловались на скуку.
– Спросите
у Шико. С сегодняшнего утра он мне опостылел, и я предложил ему обменяться
парочкой ударов на шпагах. Этот бездельник рассердился так уморительно, что я
чуть со смеху не лопнул. Хорошо еще, я человек незлобивый, и все же если так
будет продолжаться дальше, то либо я его заколю, чтобы малость порассеяться,
либо он меня.
– Чума
на вашу голову! Этим не шутят, вы знаете, что Шико превосходный фехтовальщик.
Вы томитесь в своей тюрьме, но подумайте – в гробу вам будет еще скучнее.
– Честное
слово, вот в этом я не уверен.
– Полноте, –
с улыбкой сказал Бюсси. – Хотите, я оставлю вам своего пажа?
– Мне?
– Да,
вам. Это прелестный мальчик.
– Спасибо, –
сказал Сен-Люк, – пажи мне противны. Король предложил допустить ко мне
любого моего пажа, но я отказался. Предложите вашего мальчика королю, который устраивает
свой дом. Что до меня, то, когда я выберусь отсюда, я буду жить как на Зеленом
празднестве в замке Шенонсо: меня будут обслуживать одни женщины, и я сам
подберу для них костюмы.
– Ба! –
настаивал Бюсси. – А все же попробуйте.
– Бюсси, –
с досадой сказал Сен-Люк, – с вашей стороны нехорошо так издеваться надо
мной.
– Ну,
уступите мне, сделайте милость.
– Ни
за что.
– Говорю
вам, я знаю, чего вам недостает.
– Нет,
нет и нет. Тысячу раз нет.
– Эй,
паж! Подойдите сюда!
– Смерть
Христова! – воскликнул Сен-Люк.
Паж
покинул свое убежище и приближался к ним, весь пунцовый от смущения.
– О!
О! – прошептал Сен-Люк. Узнав Жанну в костюме пажа де Бюсси, он потерял
дар речи.
– Ну
как, – осведомился Бюсси, – отослать его обратно?
– Нет,
истинный бог, нет! – воскликнул Сен-Люк. – Ах, Бюсси, Бюсси, клянусь
вам в вечной дружбе!
– Не
забывайте, Сен-Люк, что если вас и не слышат, то все же на вас смотрят.
– Ваша
правда, – отозвался Сен-Люк.
И, уже
сделав два стремительных шага к жене, он отпрянул на три шага назад. Действительно,
господин де Нанси, удивленный весьма выразительной пантомимой, которую невольно
разыграл Сен-Люк, начал было прислушиваться к их разговору, но тут мысли
капитана отвлек сильный шум, донесшийся из застекленной галереи.
– Ах,
боже мой! – воскликнул господин де Нанси. – Видно, его величество
изволит гневаться на кого-то.
– Очень
похоже на это, – подхватил Бюсси, изобразив на лице испуг. – Но на
кого? Неужели на герцога Анжуйского, с которым я пришел в Лувр?
Капитан
поправил шпагу на бедре и двинулся к галерее, откуда, сквозь своды и стены, доносились
возбужденные голоса.
– Ну,
скажите, разве я не хорошо все устроил? – спросил Бюсси.
– А
что там происходит? – поинтересовался Сен-Люк.
– Король
и герцог Анжуйский рвут друг друга на куски. Это, должно быть, прелюбопытнейшее
зрелище; я мчусь туда, чтобы ничего не пропустить. А вы воспользуйтесь
суматохой, но только не вздумайте бежать. Все равно это бесполезно, король вас
из-под земли достанет. Лучше спрячьте сего благолепного отрока, которого я вам
оставляю, куда-нибудь в безопасное место. Есть у вас потайной шалаш?
– Найдется,
клянусь богом, а впрочем, если бы и не нашелся, я бы его сам построил. По счастью,
я прикидываюсь больным и не выхожу из спальни.
– В
таком случае прощайте, Сен-Люк. Сударыня, не забывайте меня в своих молитвах.
И Бюсси,
как нельзя более довольный шуткой, которую ему удалось сыграть с Генрихом III,
вышел из королевской передней и направил свои стопы в галерею, где король,
багровый от гнева, убеждал герцога Анжуйского, белого от ярости, что главным
зачинщиком событий прошлой ночи был Бюсси.
– Я
вас заверяю, государь, – горячился герцог Анжуйский, – д’Эпернон,
Шомберг, д’О, Можирон и Келюс подкарауливали его у Турнельского дворца.
– Кто
вам это сказал?
– Я
их сам видел, государь. Собственными глазами видел.
– В
кромешной тьме, не правда ли? Ночью было темно, как в печке.
– Ну,
я распознал их не по лицам.
– А
тогда по чему же вы их распознали? По спинам, что ли?
– Нет,
государь, по голосам.
– Они
с вами говорили?
– Если
бы только говорили! Они меня приняли за Бюсси и напали на меня.
– На
вас?
– Да,
на меня.
– А
что за нелегкая вас понесла к Сент-Антуанским воротам?
– Какое
это имеет значение?
– Хочу
знать, и все тут. Нынче у меня разыгралось любопытство.
– Я
шел к Манасесу.
– К
Манасесу, к еврею!
– А
вы-то небось навещаете Руджиери, отравителя.
– Я
волен навещать кого вздумается. Я – король.
– Вы
не отвечаете, а отмахиваетесь от ответа.
– Как
бы то ни было, я повторяю: их вызвал на это Бюсси.
– Бюсси?
– Да.
– Где
же?
– На
балу у Сен-Люка.
– Бюсси
вызвал сразу пятерых? Полноте! Бюсси – храбрец, но он не сумасшедший.
– Клянусь
смертью Христовой! Вам говорят – я лично был свидетелем его поведения. И потом
– Бюсси еще не на такое способен. Вы тут мне его невинным агнцем расписали, а
он ранил Шомберга в ляжку, д’Эпернона в руку, а Келюса чуть не уложил на месте.
– В
самом деле? – приятно удивился герцог. – А вот об этом он умолчал.
При первой встрече не премину его поздравить.
– А
я, – сказал король, – я никого не намерен поздравлять, но я примерно
накажу этого забияку.
– Тогда
я, – возразил герцог, – я, на которого ваши друзья замахиваются, не
только нападая на Бюсси, но и дерзая поднять руку непосредственно на мою особу,
тогда я наконец узнаю, действительно ли я ваш брат и действительно ли никто во
Франции, кроме вашего величества, не имеет права смотреть мне прямо в лицо и не
опустить глаза, если не из почтения, то хотя бы из страха.
В эту
минуту, привлеченный громкими, срывающимися на крик голосами обоих братьев, появился
Бюсси в нарядном костюме из зеленого атласа с розовыми бантами.
– Государь, –
сказал он, отвесив Генриху III глубокий поклон, – позвольте засвидетельствовать
вам мое нижайшее почтение.
– Клянусь
богом! Вот и он! – воскликнул Генрих.
– Ваше
величество, мне послышалось, что вы оказали мне высокую честь, упомянув мое
имя? – спросил Бюсси.
– Да, –
ответил король, – рад вас видеть, ибо что бы там мне ни говорили, но ваше
лицо пышет здоровьем.
– Государь,
доброе кровопускание весьма освежает кожу, и поэтому нынче вечером я должен выглядеть
особенно свежим.
– Ну
хорошо, если на вас напали, сеньор де Бюсси, если вас покалечили, обратитесь ко
мне с жалобой, и я вас рассужу.
– Позвольте,
государь, – сказал Бюсси, – на меня не нападали, меня не калечили,
мне не на что жаловаться.
Генрих остолбенел
от изумления и уставился на герцога Анжуйского.
– А
вы что мне говорили? – спросил он.
– Я
сказал, что у Бюсси сквозная рана в бедре от удара шпагой.
– Это
правда, Бюсси?
– Поскольку
брат вашего величества так утверждает, значит, это правда. Первый принц крови
не может лгать.
– И,
получив удар шпагой в бедро, вы ни на кого не жалуетесь? – сказал Генрих.
– Я
стал бы жаловаться, государь, только в том случае, если бы мне отрубили правую
руку, чтобы я не смог отомстить сам за себя, да и тогда, – добавил
неисправимый дуэлянт, – я, по всей вероятности, рассчитался бы с обидчиком
левой рукой.
– Наглец, –
пробормотал Генрих.
– Государь, –
обратился к нему герцог Анжуйский, – вы только что толковали о правосудии.
Ну что ж, окажите нам правосудие, ничего другого мы не просим. Велите учинить
расследование, назначьте судей, и пусть они определят, кто устроил засаду и кто
готовил убийство.
Генрих
покраснел.
– Нет, –
ответил он, – я и на этот раз предпочел бы не знать, кто прав, кто
виноват, и объявить всем полное помилование. Я хотел бы примирить этих заклятых
врагов, но, к сожалению, Шомберга и д’Эпернона раны удерживают в постели.
Впрочем, господин герцог, кто из моих друзей, по-вашему, был самым неистовым?
Скажите, вам это нетрудно определить, ведь, по вашим словам, они и на вас
нападали.
– По-моему,
Келюс, государь, – сказал герцог Анжуйский.
– Даю
слово, вы правы, – сказал Келюс. – Я не прятался за чужие спины, ваше
высочество тому свидетель.
– Раз
так, – провозгласил Генрих, – пускай господин де Бюсси и господин де
Келюс помирятся от лица всех участников.
– О! –
воскликнул Келюс. – Что это значит, государь?
– Это
значит: я хочу, чтобы вы обнялись с господином де Бюсси, обнялись здесь, на
моих глазах, и немедленно.
Келюс
нахмурился.
– В
чем дело, синьор? – прогнусавил Бюсси, повернувшись к Келюсу и размахивая
руками в подражание бурной жестикуляции итальянца Панталоне.[14] – Неужели вы
откажете мне в этой милости?
Выходка
была столь неожиданной и Бюсси вложил в нее столько шутовского усердия, что
даже король рассмеялся. Тогда Бюсси приблизился к Келюсу.
– Давай,
Монсу, – сказал он, – такова воля короля. – И обвил руками шею
миньона.
– Надеюсь,
эта церемония нас ни к чему не обязывает? – прошептал Келюс на ухо Бюсси.
– Не
волнуйтесь, – также шепотом ответил Бюсси. – Рано или поздно, но мы
встретимся.
Весь
красный и растрепанный, Келюс, дрожа от ярости, отпрянул назад.
Генрих
нахмурил брови, но Бюсси, все еще изображая Панталоне, сделал пируэт и покинул
залу совета.
|