Глава XXXIX
Предосторожности
господина де Монсоро
Сен-Люк
был прав, Жанна была права. Через восемь дней Бюсси это понял и воздал должное
их мудрости.
Уподобиться
героям древних времен – значит стать на века идеалом величия и красоты. Но это
значит также раньше времени превратить себя в старика. И Бюсси, позабывший о
Плутархе, которого он перестал числить среди своих любимых авторов с тех пор,
как поддался разлагающему влиянию любви, Бюсси, прекрасный, как Алкивиад,[162]
заботился теперь только о настоящем и не проявлял более никакого пристрастия к
жизнеописаниям Сципиона или Баярда в дни их воздержания.
Диана
была проще, естественней, как теперь говорят. Она жила, повинуясь двум инстинктивным
стремлениям, которые мизантроп Фигаро считал врожденными у рода человеческого:
стремлению любить и стремлению обманывать. Ей даже и в голову не приходило
возводить до философских умозрений свое мнение о том, что Шаррон[163] и
Монтень[164]
называют честностью.
Любить
Бюсси – в этом была ее логика. Принадлежать только Бюсси – в этом состояла ее
мораль! Вздрагивать всем телом при простом легком прикосновении его руки – в
этом заключалась ее метафизика.
Господин
де Монсоро – прошло уже пятнадцать дней с тех пор, как с ним случилось несчастье, –
господин де Монсоро, говорим мы, чувствовал себя все лучше и лучше. Он уже
уберегся от лихорадки благодаря холодным примочкам – новому средству, которое
случай или, скорее, Провидение открыли Амбруазу Парэ, но тут внезапно на него
обрушилась новая беда: граф узнал, что в Париж только что прибыл монсеньор
герцог Анжуйский вместе с вдовствующей королевой и своими анжуйцами.
Монсоро
беспокоился недаром, ибо на следующее же утро принц явился к нему домой, на
улицу Пти-Пэр, под тем предлогом, что жаждет узнать, как он себя чувствует.
Невозможно закрыть двери перед королевским высочеством, которое дает вам
доказательство столь нежного внимания. Господин де Монсоро принял герцога
Анжуйского, а герцог Анжуйский был весьма мил с главным ловчим и в особенности
с его супругой.
Как
только принц ушел, господин де Монсоро призвал Диану, оперся на ее руку и,
несмотря на вопли Реми, трижды обошел вокруг своего кресла.
После
чего он снова уселся в то самое кресло, вокруг которого, как мы уже сказали, он
перед тем описал тройную циркумваллационную линию. Вид у него был весьма
довольный, и Диана угадала по его улыбке, что он замышляет какую-то хитрость.
Но все
это относится к частной истории семейства Монсоро.
Возвратимся
лучше к прибытию герцога Анжуйского в Париж, принадлежащему к эпической части
нашей книги.
Само
собой разумеется, день возвращения монсеньора Франсуа де Валуа в Лувр не прошел
мимо внимания наблюдателей.
Вот что
они отметили.
Король
держался весьма надменно.
Королева
была очень ласкова.
Герцог
Анжуйский был исполнен наглого смирения и словно вопрошал всем своим видом:
«Какого дьявола вы меня звали, ежели сейчас, когда я тут, вы сидите передо мной
с такой надутой миной?»
Аудиенция
была приправлена сверкающими, горящими, испепеляющими взглядами господ Ливаро,
Рибейрака и Антрагэ, которые, уже предупрежденные Бюсси, были рады показать
своим будущим противникам, что если предстоящая дуэль и встретит какие-нибудь
помехи, то, уж конечно, не со стороны анжуйцев.
Шико в
этот день суетился больше, чем Цезарь перед Фарсальской битвой.
Потом
наступило полнейшее затишье.
Через
день после возвращения в Лувр принц снова пришел навестить раненого.
Монсоро,
посвященный в малейшие подробности встречи короля с братом, осыпал герцога
Анжуйского льстивыми похвалами, чтобы поддержать в нем враждебные чувства к
Генриху.
Затем,
так как состояние графа все улучшалось, он, когда принц отбыл, оперся на руку
своей жены и теперь уже обошел не три раза вокруг кресла, а один раз вокруг
комнаты.
После
чего уселся в кресло с еще более удовлетворенным видом.
В тот же
вечер Диана предупредила Бюсси, что господин де Монсоро определенно что-то
замышляет.
Спустя
несколько минут Монсоро и Бюсси остались наедине.
– Подумать
только, – сказал Монсоро, – что этот принц, который так мил со мной,
мой смертельный враг и что именно он приказал господину де Сен-Люку убить меня.
– О!
Убить! – возразил Бюсси. – Полноте, господин граф! Сен-Люк человек
чести. Вы сами признались, что дали ему повод и первым вынули шпагу и что удар
был вам нанесен в бою.
– Верно,
но верно и то, что Сен-Люк действовал по подстрекательству герцога Анжуйского.
– Послушайте, –
сказал Бюсси, – я знаю герцога, а главное, знаю господина де Сен-Люка.
Должен сказать вам, что господин де Сен-Люк всецело принадлежит королю, и
отнюдь не принцу. А! Если бы вы получили этот удар от Антрагэ, Ливаро или
Рибейрака, тогда другое дело… Но что касается Сен-Люка…
– Вы
не знаете французской истории, как знаю ее я, любезный господин де
Бюсси, – сказал Монсоро, упорствуя в своем мнении.
На это
Бюсси мог бы ему ответить, что если он плохо знает историю Франции, то зато отлично
знаком с историей Анжу и в особенности той его части, где расположен Меридор.
В конце
концов Монсоро встал и спустился в сад.
– С
меня достаточно, – сказал он, вернувшись в дом. – Сегодня вечером мы
переезжаем.
– Зачем? –
сказал Реми. – Разве воздух улицы Пти-Пэр для вас нехорош или же у вас
здесь мало развлечений?
– Напротив, –
сказал Монсоро, – здесь у меня их слишком много. Монсеньор герцог Анжуйский
докучает мне своими посещениями. Он каждый раз приводит с собой около трех
десятков дворян, и звон их шпор ужасно раздражает меня.
– Но
куда вы отправляетесь?
– Я
приказал привести в порядок мой домик, что возле Турнельского дворца.
Бюсси и
Диана, ибо Бюсси еще не ушел, обменялись влюбленными взглядами, исполненными
воспоминаний.
– Как!
Эту лачугу? – воскликнул, не подумав, Реми.
– А!
Так вы его знаете, – произнес Монсоро.
– Клянусь
богом! – сказал молодой человек. – Как же не знать дома главного
ловчего Франции, особенно если живешь на улице Ботрейи?
У
Монсоро, по обыкновению, шевельнулись в душе какие-то смутные подозрения.
– Да,
да, я перееду в этот дом, – сказал он, – и мне там будет хорошо. Там
больше четырех гостей не примешь. Это крепость, и из окна, на расстояние в
триста шагов, можно видеть тех, кто идет к тебе с визитом.
– Ну
и? – спросил Реми.
– Ну
и можно избегнуть этого визита, коли захочется, – сказал Монсоро, –
особенно ежели ты здоров.
Бюсси
закусил губу. Он боялся, что наступит время, когда Монсоро начнет избегать и
его посещений.
Диана
вздохнула.
Она
вспомнила, как в этом домике лежал на ее постели потерявший сознание, раненый
Бюсси.
Реми
размышлял и поэтому первый из троих нашелся с ответом.
– Вам
это не удастся, – заявил он.
– Почему
же, скажите на милость, господин лекарь?
– Потому
что главный ловчий Франции должен давать приемы, держать слуг, иметь хороший
выезд. Пусть он отведет дворец для своих собак, это можно понять, но совершенно
недопустимо, чтобы он сам поселился в конуре.
– Гм! –
протянул Монсоро тоном, который говорил: «Это верно».
– И
кроме того, – продолжал Реми, – я ведь врачую не только тела, но и
сердца, и поэтому знаю, что вас волнует не ваше собственное пребывание здесь.
– Тогда
чье же?
– Госпожи.
– Ну
и что?
– Распорядитесь,
чтобы графиня уехала отсюда.
– Расстаться
с ней? – вскричал Монсоро, устремив на Диану взгляд, в котором, вне
всякого сомнения, было больше гнева, чем любви.
– В
таком случае расстаньтесь с вашей должностью главного ловчего, подайте в
отставку. Я полагаю, это было бы мудро, ибо в самом деле: либо вы будете
исполнять ваши обязанности, либо вы не будете их исполнять. Если вы их исполнять
не будете, вы навлечете на себя недовольство короля, если же вы будете их
исполнять…
– Я
буду делать то, что нужно, – процедил Монсоро сквозь стиснутые
зубы, – но не расстанусь с графиней.
Не успел
граф произнести эти слова, как во дворе раздался топот копыт и громкие голоса.
Монсоро
содрогнулся.
– Опять
герцог! – прошептал он.
– Да,
это он, – сказал, подойдя к окну, Реми.
Он еще
не закончил фразы, а герцог, пользуясь привилегией принцев входить без объявления
об их прибытии, уже вошел в комнату.
Монсоро
был настороже. Он увидел, что первый взгляд Франсуа был обращен к Диане.
Вскоре
неистощимые любезности герцога еще больше открыли глаза главному ловчему.
Герцог привез Диане одну из тех редких драгоценностей, какие изготовляли,
числом не более трех или четырех за всю жизнь, терпеливые и талантливые
художники, прославившие свое время, когда шедевры, несмотря на то что их делали
так медленно, появлялись на свет чаще, чем в наши дни.
То был
прелестный кинжал с чеканной рукояткой из золота. Рукоятка являлась одновременно
и флаконом. На клинке была вырезана с поразительным мастерством целая охота;
собаки, лошади, охотники, дичь, деревья, небо были соединены в гармоническом
беспорядке, который надолго приковывал взгляд к этому клинку из золота и
лазури.
– Можно
поглядеть? – сказал Монсоро, опасавшийся, не спрятана ли в рукоятке
какая-нибудь записка.
Принц
опроверг его опасения, отделив рукоятку от клинка.
– Вам,
охотнику, – клинок, – сказал он, – а графине – рукоятка.
Здравствуйте, Бюсси, вы, я вижу, стали теперь близким другом графа?
Диана
покраснела.
Бюсси,
напротив, сумел совладать с собой.
– Монсеньор, –
сказал он, – вы забыли, что ваше высочество сами просили меня сегодня
утром зайти к господину де Монсоро и узнать, как он себя чувствует. Я, по
обыкновению, повиновался приказу вашего высочества.
– Это
верно, – сказал герцог.
После
чего он сел возле Дианы и вполголоса повел с ней разговор.
Через
некоторое время герцог сказал:
– Граф,
в этой комнате – комнате больного, ужасно жарко. Я вижу, графиня задыхается, и хочу
предложить ей руку, чтобы прогуляться по саду.
Муж и
возлюбленный обменялись свирепыми взглядами.
Диана,
получив приглашение, поднялась и положила свою руку на руку принца.
– Дайте
мне вашу руку, – сказал граф де Монсоро Бюсси.
И
главный ловчий спустился в сад вслед за женой.
– А! –
сказал герцог. – Вы, как я вижу, совсем поправились?
– Да,
монсеньор, и я надеюсь, что скоро буду в состоянии сопровождать госпожу де Монсоро
повсюду, куда она отправится.
– Великолепно!
Но до тех пор не стоит утомлять себя.
Монсоро
и сам чувствовал, насколько справедлив совет принца.
Он
уселся в таком месте, откуда мог не терять принца и Диану из виду.
– Послушайте,
граф, – сказал он Бюсси, – не окажете ли вы мне любезность отвезти
госпожу де Монсоро в мой домик возле Бастилии? По правде говоря, я предпочитаю,
чтобы она находилась там. Я вырвал ее из когтей этого ястреба в Меридоре не для
того, чтобы он сожрал ее в Париже.
– Нет,
сударь, – сказал Реми своему господину, – нет, вы не можете принять
это предложение.
– Почему
же? – спросил Бюсси.
– Потому
что вы принадлежите к людям монсеньора герцога Анжуйского и монсеньор герцог
Анжуйский никогда не простит вам, что вы помогли графу оставить его с носом.
«Что мне
до того!» – уже собрался воскликнуть горячий Бюсси, когда взгляд Реми призвал
его к молчанию.
Монсоро
размышлял.
– Реми
прав, – сказал он, – об этом нужно просить не вас. Я сам отвезу ее,
ведь завтра или послезавтра я уже смогу поселиться в том доме.
– Безумие, –
сказал Бюсси, – вы потеряете вашу должность.
– Возможно, –
ответил граф, – но я сохраню жену.
При этих
словах он нахмурился, что вызвало вздох у Бюсси.
И
действительно, тем же вечером граф отправился со своей женой в дом возле
Турнельского дворца, хорошо известный нашим читателям.
Реми
помог выздоравливающему обосноваться там.
Затем,
так как он был человеком безгранично преданным и понимал, что в этом тесном жилище
любовь Бюсси, оказавшаяся под угрозой, будет очень нуждаться в его содействии,
он снова сблизился с Гертрудой, которая начала с того, что отколотила его, и
кончила тем, что простила ему.
Диана
снова поселилась в своей комнате, выходящей окнами на улицу, комнате с
портретом и белыми, тканными золотом занавесками у кровати.
От
комнаты графа Монсоро ее отделял всего лишь коридор.
Бюсси
рвал на себе волосы.
Сен-Люк
утверждал, что веревочные лестницы достигли самого высокого совершенства и
прекрасно могут заменить лестницы обыкновенные.
Монсоро
потирал руки и улыбался, представляя себе досаду монсеньора герцога Анжуйского.
|
