Глава VIII
О том, как король боялся
страха, который он испытал, и как шико боялся испытать страх
Выйдя от
Сен-Люка, король увидел, что его приказ уже выполнен и весь двор собрался в
главной галерее.
Тогда он
осыпал своих друзей кое-какими милостями: сослал в провинцию д’О, д’Эпернона и
Шомберга, пригрозил отдать под суд Можирона и Келюса, если они еще раз посмеют
напасть на Бюсси, Бюсси пожаловал свою руку для поцелуя, а своего брата Франсуа
обнял и долго прижимал к сердцу.
К
королеве он был чрезвычайно внимателен, наговорил ей тьму любезностей, и
придворные даже подумали, что за наследником французского престола теперь дело
не станет.
Однако
обычный час отхода ко сну приближался, и нетрудно было заметить, что король,
елико возможно, оттягивает свой вечерний туалет. Наконец часы в Лувре пробили
десять. Генрих медленно обвел глазами придворных; казалось, он раздумывал, кому
бы поручить то занятие, от которого уклонился Сен-Люк.
Шико
перехватил его взгляд.
– Вот
так раз! – сказал он со своей обычной бесцеремонностью. – Нынче
вечером ты, мне кажется, строишь глазки, Генрих. Может быть, ты ищешь, кому бы
преподнести жирное аббатство с десятью тысячами ливров дохода? Сгинь, нечистая
сила! А какой лихой приор из меня выйдет! Подавай сюда твое аббатство, сын мой,
подари его мне.
– Сопровождайте
меня, Шико, – сказал король. – Доброй ночи, господа. Я иду спать.
Шико
повернулся к придворным, подкрутил усы, принял грациозную позу и, томно закатив
глаза, повторил, подражая голосу Генриха:
– Доброй
ночи, господа, доброй ночи. Мы идем спать.
Придворные
закусили губы, король покраснел.
– Ах
да, – спохватился Шико, – а где мой куафер, где мой брадобрей, где
мой камердинер – и прежде всего где моя помада?
– Нет, –
возразил король, – ничего этого не будет. Начинается пост, и я приступил к
покаянию.
– Ах,
до чего жаль помады, – вздохнул Шико.
Король и
шут вошли в уже знакомую нам королевскую опочивальню.
– Так
вот оно как, Генрих! – сказал Шико. – Стало быть, я в фаворе, не
правда ли? Стало быть, без меня не обойдешься? Стало быть, я смазлив, смазливее
этого купидона Келюса?
– Замолчи,
шут! – приказал король. – А вы оставьте нас, – обратился он к
слугам.
Слуги
повиновались, дверь за ними закрылась, Генрих и Шико остались одни. Шико с удивлением
посмотрел на короля.
– Зачем
ты их отослал? – спросил он. – Ведь нас с тобой еще не умастили
притираниями. Может, ты хочешь намазать меня собственноручно, своей королевской
десницей? Ну что ж! Эта епитимья не хуже любой другой.
Генрих
не отвечал. Они были одни, и два короля, безумец и мудрец, посмотрели в глаза
друг другу.
– Помолимся, –
сказал Генрих.
– Спасибо!
Вот удружил! – воскликнул Шико. – Нечего сказать, приятное
времяпрепровождение. Если ты за этим меня пригласил, то лучше мне вернуться
обратно в ту дурную компанию, в которой я находился. Прощай, сын мой. Доброй ночи.
– Останьтесь! –
приказал король.
– Ого! –
воскликнул Шико, выпрямляясь. – Кажись, мы вырождаемся в тиранию. Ты
деспот! Фаларис![20]
Дионисий![21]
Мне здесь надоело. Нынче я целый день по твоей милости обрабатывал плеткой из
бычьих жил плечи своих лучших друзей, а пришел вечер – и ты хочешь начать все с
начала… Чума меня возьми! Отложим это занятие, Генрих. Нас здесь всего лишь
двое, а когда двое дерутся… каждый удар попадает в цель.
– Замолчите
вы, несносный болтун, – прикрикнул на шута король, – и подумайте о
своих грехах.
– Добро!
Вот мы и договорились. Ты хочешь, чтобы я каялся? Ты этого от меня хочешь? Ну а
в чем мне каяться? В том, что я сделался шутом у монаха? Confiteor… Я
раскаиваюсь, mea culpa… Это моя вина, это моя вина, это моя тягчайшая вина!
– Не
богохульствуй, жалкий грешник, не богохульствуй, – сказал король.
– Ах
так! – воскликнул Шико. – Пусть лучше меня посадят в клетку со львами
или с обезьянами, лишь бы не оставаться здесь, взаперти с королем-маньяком.
Прощай, Генрих! Я ухожу.
Король
схватил ключ от двери.
– Генрих,
у тебя страшный вид, и предупреждаю, если ты меня не выпустишь отсюда, я кликну
людей, я буду кричать, я сломаю дверь, я разобью окно. Я!.. Я!..
– Шико, –
печально сказал король, – Шико, друг мой, ты пользуешься моим угнетенным состоянием.
– А-а,
я понимаю, – ответил Шико, – тебе страшно остаться совсем одному, все
вы, тираны, такие. Прикажи построить тебе двенадцать комнат, как Дионисий, или
двенадцать дворцов, как Тиберий.[22]
А пока что возьми мою шпагу и позволь мне забрать с собой ножны от нее. Согласен?
При
слове «страшно» в глазах короля сверкнула молния, затем он поднялся, охваченный
какой-то странной дрожью, и зашагал по комнате.
Во всем
теле Генриха чувствовалось такое возбуждение, а лицо его так побледнело, что Шико
подумал – уж не заболел ли король на самом деле. С испуганным видом он следил
за тем, как Генрих описывает круги по комнате, и наконец сказал ему:
– Послушай,
сын мой, что с тобой стряслось? Поделись своими страхами со мной, с твоим
дружком Шико.
Король
остановился перед шутом, глядя ему прямо в глаза.
– Да, –
сказал он, – ты – мой друг, мой единственный друг.
– Кстати,
в аббатстве Балансе пустует место приора, – заметил Шико.
– Слушай,
Шико, ты умеешь хранить тайну?
– Недостает
приора и в аббатстве Питивьер, а там пекут чудесные пироги с жаворонками.
– Несмотря
на твои шутовские выходки, – продолжал король, – ты человек отважный.
– Тогда
зачем мне аббатство, подари мне лучше полк.
– И
даже можешь дать разумный совет.
– В
таком случае не надо мне твоего полка, назначь меня советником. Ах нет, я
передумал. Лучше полк или аббатство. Я не хочу быть советником. Тогда мне
придется во всем поддакивать королю.
– Замолчите,
Шико, замолчите, час приближается, ужасный час.
– Что
на тебя опять накатило? – спросил Шико.
– Вы
увидите, вы услышите.
– Что
я увижу? Кого услышу?
– Подождите
немного, и вы узнаете все, все, что хотите знать. Подождите.
– Нет,
нет, ни за что на свете я не стану ждать. И какая бешеная блоха укусила твоего
батюшку и твою матушку в ту злосчастную ночь, когда им вздумалось тебя зачать?
– Шико,
ты храбрый человек?
– Да,
и горжусь этим. Но я не стану подвергать мою храбрость такому испытанию. Сгинь,
нечистая сила! Если король Франции и Польши вопит ночью, да так громко, что во
всем Лувре поднимается переполох, то с меня-то что взять? Я человек маленький и
могу даже опозорить твою опочивальню. Прощай, Генрих, позови своих капитанов,
швейцарцев, привратников, аркебузиров, а мне позволь выбраться на свободу. К
дьяволу невидимую погибель! К дьяволу неведомую опасность!
– Я
вам приказываю остаться, – властно произнес король.
– Клянусь
честью! Вот забавный монарх, он хочет отдавать приказания страху. Я боюсь, боюсь,
говорю тебе. Ко мне! На помощь!
И Шико
вскочил на стол, несомненно, для того, чтобы заранее занять выгодную позицию на
тот случай, если объявится какая-то опасность.
– Ну
ладно, шут, раз уж иначе ты не замолчишь, я тебе все расскажу.
– Ага, –
сказал Шико, потирая руки. Он осторожно слез со стола и обнажил свою длинную
шпагу. – Великое дело – знать заранее. Мы это все мигом распутаем. Ну,
рассказывай, рассказывай, сын мой. Похоже, тут завелся крокодил, не так ли?
Сгинь, нечистая сила! Клинок у меня добрый, я им каждую неделю мозоли срезаю, а
мозоли у меня исключительно твердые.
И Шико
удобно расположился в большом кресле, поставив перед собой обнаженную шпагу;
ноги его обвились вокруг клинка, как две змеи – символ мира – вокруг жезла
Меркурия.
– Прошлой
ночью, – начал Генрих, – я спал…
– И
я тоже, – подхватил Шико.
– И
вдруг ощутил на лице какое-то дуновение…
– Это
крокодил, он проголодался и слизывал с тебя помаду.
– Я
наполовину проснулся и почувствовал, что волосы на моей бороде встали дыбом от
страха.
– Ах,
ты вгоняешь меня в дрожь, – сказал Шико, съежившись в кресле и опираясь
подбородком на эфес шпаги.
– И
тут, – проговорил король голосом настолько слабым и неуверенным, что Шико
с большим трудом улавливал слова, – и тут в комнате раздался голос, и
звучал он так горестно, что потряс меня до глубины души.
– Голос
крокодила, да. Я читал у путешественника Марко Поло,[23] что крокодил обладает необыкновенным
голосом, он может даже подражать детскому плачу. Но успокойся, сын мой, если он
явится, мы его убьем.
– Слушай
хорошенько.
– А
я что делаю, черт возьми? – возмутился Шико, распрямляясь, как на
пружине. – Я весь превратился в слух: неподвижен, что твой пень, и нем,
будто карп.
Генрих
продолжал еще более мрачным и скорбным тоном:
– «Жалкий
грешник!..» – сказал голос.
– Ба! –
прервал короля Шико. – Голос произносил слова. Значит, это был не
крокодил?
– «Жалкий
грешник! – сказал голос. – Я глас господа бога твоего!»
Шико
подпрыгнул, затем снова расположился в кресле.
– Господа
бога? – переспросил он.
– Ах,
Шико, – ответил Генрих, – этот голос ужасал.
– А
звучал-то он красиво? – спросил Шико. – И что, он действительно смахивал
на трубный глас, как говорится в Писании?
– «Ты
здесь? Ты внемлешь? – продолжал голос. – Внемлешь мне, закоренелый
грешник? Ты что же, решил по-прежнему коснеть во грехе и погрязать в
беззакониях?»
– Скажите
пожалуйста, ай-яй-яй! Однако, насколько я могу судить, глас божий, пожалуй,
сходен с голосом твоего народа.
– Затем, –
сказал король, – последовала добрая тысяча других попреков, которые,
уверяю вас, Шико, показались мне очень жестокими.
– Ну
дальше, рассказывай дальше, сын мой, расскажи, расскажи, чем тебя попрекал этот
голос. Я хочу знать – хорошо ли осведомлен господь бог.
– Нечестивец! –
воскликнул король. – Коли ты сомневаешься, я прикажу тебя наказать.
– Я-то? –
сказал Шико. – Я не сомневаюсь, нет, но меня удивляет одно: почему господь
бог ждал до этого дня, чтобы на тебя обрушиться? Неужели со времен потопа он
научился терпению? Итак, сын мой, – продолжал Шико, – тебя охватил
невыносимый страх.
– О
да!
– И
было от чего.
– Пот
ручьями стекал по моему лицу, мозг застыл в костях.
– Совсем
как у Иеремии,[24]
а впрочем, это вполне естественно. Ей-богу, будь я на твоем месте, со мною еще
и не такое бы творилось. И тогда ты позвал на помощь?
– Да.
– И
все сбежались?
– Да.
– И
принялись искать?
– Повсюду.
– И
доброго боженьку не нашли?
– Нет.
Этот голос умолк.
– Зато
раздался твой. Да-а, действительно страшно.
– Так
страшно, что я позвал духовника.
– Ага!
И он появился?
– Тут
же.
– Послушай-ка,
сын мой, будь со мной откровенен и, против своего обыкновения, скажи мне
правду. Что думает об этом откровении твой духовник?
– Он
содрогнулся.
– Еще
бы!
– Он
перекрестился и так же, как бог, приказал мне покаяться.
– Отлично,
покаяние никогда не мешает. Но о том, что тебе привиделось или, скорее, послышалось,
что он сказал?
– Он
сказал: это указание свыше, чудо, и нужно подумать о спасении государства.
Поэтому нынче утром я…
– Что
ты сделал нынче утром, сын мой?
– Я
дал сто тысяч ливров иезуитам.
– Великолепно!
– И
я исполосовал ударами дисциплины свою кожу и кожу моих молодых любимцев.
– Прекрасно!
И это все?
– Как
это – все? А ты сам что думаешь, Шико? Я не к шуту обращаюсь, а к человеку разумному,
к другу.
– Ах,
государь, – серьезно сказал Шико, – сдается мне, у вашего величества
был кошмар.
– Ты
так думаешь?
– Все
это привиделось вашему величеству во сне, и сон не повторится, если ваше
величество не будет забивать себе голову разными мыслями.
– Сон? –
сказал Генрих, с сомнением качая головой. – Нет, нет. Я уже не спал,
отвечаю тебе за это, Шико.
– Ты
спал, Генрих.
– Ничуть,
глаза у меня были широко открыты.
– Случается,
и я сплю с открытыми глазами.
– Но
я этими глазами видел, а так не бывает, когда в самом деле спишь.
– Ну
и что же ты видел?
– Я
видел лунный свет на оконных стеклах и зловещий блеск аметиста на рукоятке моей
шпаги, на том самом месте, где ты сейчас сидишь, Шико.
– А
светильник, что с ним стало?
– Он
погас.
– Сон,
любезный мой сын, чистейший сон.
– Почему
ты не веришь, Шико? Разве ты не слышал, что господь говорит с королями всякий
раз, когда он собирается произвести на земле какие-нибудь великие изменения?
– Да,
он с ними говорит, это правда, – сказал Шико, – но таким тихим
голосом, что они его никогда не слышат.
– Но
почему ты не хочешь поверить?
– Потому
что ты слишком хорошо все слышал.
– Ну
ладно. Понимаешь теперь, почему я велел тебе остаться? – спросил король.
– Черт
возьми! – ответил Шико.
– Затем,
чтобы ты сам слышал, что скажет голос.
– Нет,
затем, что если мне вздумается повторить то, что я услышал, люди скажут – Шико
валяет дурака, Шико – нуль, Шико – ничтожество, Шико – безумец, и что бы он там
ни болтал первому встречному, все одно никто ему не поверит. Неплохо задумано,
сын мой.
– Почему
вам не придет в голову, мой друг, – сказал король, – что я доверяю
эту тайну вашей испытанной верности?
– Ах,
не лги, Генрих, ведь если голос появится, он попрекнет тебя этой ложью. А у
тебя и без того грехов выше головы. Но будь по-твоему: принимаю твое
предложение. Я с удовольствием послушаю глас божий, может быть, он скажет
кое-что и для меня.
– А
что нам делать до тех пор?
– Лечь
спать, сын мой.
– Но
если…
– Никаких
«если».
– И
все же…
– Не
думаешь ли ты, что, оставаясь на ногах, сможешь помешать гласу господню заговорить?
Король превосходит своих подданных только на высоту своей короны, а когда у
тебя голова не покрыта, поверь мне, Генрих, ты такого же роста, как и все
остальные люди, и даже пониже кое-кого из них.
– Хорошо, –
сказал король, – значит, ты остаешься со мной?
– Договорились.
– Ладно,
я ложусь.
– Добро!
– Но
ты, ты ведь не ляжешь?
– И
не подумаю.
– Я
скину только камзол.
– Как
тебе угодно.
– Штаны
снимать не буду.
– Правильная
предосторожность.
– Ну
а ты?
– Я
останусь в этом кресле.
– А
ты не заснешь?
– За
это не поручусь. Ведь сон, все равно что страх, сын мой, не зависит от нашей
воли.
– Но,
по крайней мере, постарайся не заснуть.
– Успокойся,
я буду себя пощипывать! Впрочем, голос меня разбудит.
– Не
шути с голосом, – предупредил Генрих, который уже занес было ногу над
постелью, но тут же ее отдернул.
– Ну,
валяй, – сказал Шико. – Ты что, ждешь, чтобы я тебя уложил?
Король
вздохнул, осмотрел тревожным взглядом все углы и закоулки комнаты и, дрожа всем
телом, скользнул под одеяло.
– Так, –
сказал Шико, – теперь мой черед.
И он
растянулся на кресле, обложившись со всех сторон подушками и подушечками.
– Ну,
как вы себя чувствуете, государь?
– Неплохо, –
отозвался король. – А ты?
– Очень
хорошо. Доброй ночи, Генрих.
– Доброй
ночи, Шико, только ты не засыпай, пожалуйста.
– Чума
на мою голову! Я и не собираюсь, – сказал Шико, зевая во весь рот.
И оба
сомкнули глаза, король – чтобы притвориться спящим, Шико – чтобы и вправду заснуть.
|