Глава VII
Шахматы Шико, Бильбоке
Келюса и Сарбакан Шомберга
Можно
сказать, что Шико, несмотря на свой флегматичный вид, возвращался в Лувр в
самом радостном настроении.
Он
получил тройное удовлетворение: оказал услугу такому храбрецу, как Бюсси,
принял участие в интриге и обеспечил королю возможность произвести тот
государственный переворот, которого требовали обстоятельства.
Вне
всякого сомнения, присутствие в городе и Бюсси с его ясной головой, а в
особенности – храбрым сердцем, и нерушимого триумвирата Гизов предвещало
доброму Парижу грозу в самые ближайшие дни.
Сбывались
все опасения короля и все предвидения Шико.
После
того как герцог де Гиз принял у себя утром руководителей Лиги, явившихся, чтобы
вручить ему книги, заполненные подписями, те самые книги, которые мы с вами уже
видели на перекрестках улиц, возле дверей гостиниц и даже на алтарях церквей;
после того, как герцог де Гиз посулил этим руководителям, что у Лиги будет
глава, и взял с каждого из них клятву признать своим вождем того, кого назначит
король; после того, наконец, как герцог де Гиз посовещался с кардиналом и с
герцогом Майеннским, он вышел из своего особняка и отправился к его высочеству
герцогу Анжуйскому, которого потерял из виду накануне вечером, в десятом часу.
Шико
ожидал этого визита, поэтому, расставшись с Бюсси, он тотчас же пошел к Алансонскому
дворцу, расположенному на углу улиц Отфей и Сент-Андре, и стал бродить
поблизости.
Не
прошло и четверти часа, когда Шико увидел, что человек, которого он ожидал,
выходит из улицы Юшет.
Гасконец
спрятался за углом улицы Симетьер, и герцог де Гиз вошел во дворец, не заметив
его.
Главный
камердинер принца, встретивший герцога, был несколько обеспокоен тем, что его
господин до сих пор не вернулся домой, хотя он и догадывался, что, вероятнее
всего, герцог Анжуйский остался на ночь в Лувре.
Гиз
спросил, нельзя ли ему, за отсутствием принца, поговорить с Орильи. Камердинер
ответил, что Орильи находится в кабинете своего господина и герцог волен
расспросить его, о чем пожелает.
Герцог
отправился в кабинет.
И
действительно, Орильи, лютнист и наперсник принца, был, как вы помните,
посвящен во все тайны герцога Анжуйского и должен был знать лучше, чем кто-либо
другой, где обретается его высочество.
Однако
Орильи и сам был встревожен не меньше, если не больше, камердинера, и время от
времени, оставив лютню, струны которой он рассеянно перебирал, подходил к окну
поглядеть, не идет ли принц.
Трижды
посылали в Лувр, и каждый раз получали ответ, что принц возвратился очень поздно
и еще почивает.
Герцог
де Гиз осведомился у Орильи о герцоге Анжуйском.
Орильи
был разлучен со своим господином накануне вечером, на углу улицы Арбр-Сек,
большой группой людей, которая влилась в толпу, собравшуюся возле гостиницы
«Путеводная звезда», и возвратился в Алансонский дворец, чтобы подождать его
там, ничего не зная о решении заночевать в Лувре, принятом его королевским
высочеством.
Лютнист
рассказал лотарингскому принцу о трех гонцах, отправленных им в Лувр, и об одинаковом
ответе, полученном каждым из них.
– Спит,
в одиннадцать-то часов?! – сказал герцог. – Совершенно невероятно. Сам
король обычно в это время уже на ногах. Вам надо пойти в Лувр, Орильи.
– Я
об этом думал, монсеньор, – сказал Орильи, – но вот что меня смущает:
может быть, это принц велел привратнику Лувра отвечать, что он спит, а сам
занимается любовными похождениями где-нибудь в городе. Если дело обстоит именно
так, то его высочество, по всей вероятности, будет недоволен нашими розысками.
– Орильи, –
возразил герцог, – поверьте мне, его высочество слишком разумный человек,
чтобы заниматься любовными похождениями в такой день, как сегодня.
Отправляйтесь без всякой боязни в Лувр, и вы его там найдете.
– Я
отправлюсь, монсеньор, раз вы так желаете, но что мне ему передать?
– Вы
скажете, что церемония в Лувре назначена на два часа и, как ему хорошо
известно, нам надо посовещаться, прежде чем явиться к королю. Вы же понимаете,
Орильи, – прибавил герцог с недовольным и малопочтительным видом, –
не время спать, когда король собирается назначить главу Лиги.
– Прекрасно,
монсеньор, я попрошу его высочество прийти сюда.
– Скажите
ему, что я жду его с нетерпением. Многие из приглашенных на два часа уже в
Лувре, и нельзя терять ни минуты. А я тем временем пошлю за господином де
Бюсси.
– Уговорились,
монсеньор. Но что мне делать, если я не найду его высочества в Лувре?
– Если
вы не найдете его высочества в Лувре, Орильи, не трудитесь искать его в других
местах; достаточно будет, если позже вы расскажете ему, с каким усердием
пытался я его разыскать. Как бы то ни было, без четверти два я буду в Лувре.
Орильи
поклонился герцогу и ушел.
Шико
заметил, как лютнист покинул дворец, и догадался, куда он идет.
Если
герцог де Гиз узнает об аресте герцога Анжуйского, все погибнет или, во всяком
случае, очень усложнится.
Увидев,
что Орильи пошел по улице Юшет к мосту Сен-Мишель, Шико пустился во всю прыть
своих длинных ног по улице Сент-Андре-дез-Ар и к тому времени, когда Орильи еще
только подходил к Гран-Шатле, гасконец уже переправился через Сену на Нельском
пароме.
Мы с
вами последуем за Орильи, ибо он ведет нас туда, где должны разыграться главные
события этого дня.
Лютнист
прошел по набережным, на которых толпились с видом победителей буржуа, и очутился
возле Лувра. Посреди бурного парижского ликования дворец сохранял спокойный и
беззаботный вид.
Орильи
хорошо знал жизнь, а придворную – в особенности. Прежде всего он поболтал с дежурным
офицером, лицом, весьма важным для всякого, кто хочет узнать новости и
разнюхать, не случилось ли каких скандальных происшествий.
Дежурный
офицер был сама любезность: король встал утром в наилучшем настроении.
От
дежурного офицера Орильи проследовал к привратнику.
Привратник
делал смотр стражникам, одетым в новую форму, и вручал им алебарды нового
образца.
Он
улыбнулся лютнисту и ответил на его замечания по поводу дождя и хорошей погоды,
что создало у Орильи самое благоприятное впечатление о политической атмосфере.
Поэтому
Орильи отправился дальше и стал подниматься по главной лестнице к покоям герцога,
старательно раскланиваясь с придворными, уже заполнившими лестничные площадки и
передние.
У двери,
ведущей в покои его высочества, он увидел Шико, который сидел на складном стуле.
Шико
играл сам с собой в шахматы и казался полностью погруженным в решение трудной
задачи.
Орильи
намеревался пройти мимо, но длинные ноги Шико занимали всю лестничную площадку.
Музыкант
был вынужден хлопнуть гасконца по плечу.
– А,
это вы, – сказал Шико, – прошу прощения, господин Орильи.
– Что
вы тут делаете, господин Шико?
– Как
видите, играю в шахматы.
– Сами
с собой?
– Да…
я изучаю одну комбинацию. А вы, сударь, умеете играть в шахматы?
– Очень
неважно.
– Ну
конечно, вы музыкант, а музыка – искусство трудное, и те избранные, кто
посвящает себя музыке, вынуждены отдавать ей все свое время и все свои
способности.
– Комбинация,
кажется, сложная? – спросил, засмеявшись, Орильи.
– Да.
Меня беспокоит мой король. Вы знаете, господин Орильи, в шахматах король –
фигура очень глупая, никчемная: у нее нет своей воли, она может делать только
один шаг – направо, налево, вперед или назад. А враги у нее очень проворные:
кони, они одним прыжком перемахивают через две клетки, и целая толпа пешек, они
окружают короля, теснят и всячески беспокоят. Так что, если у него нет хороших
советников, тогда, черт возьми, его дело гиблое, он недолго продержится.
Правда, у него есть свой шут, который приходит и уходит, перелетает с одного
конца доски на другой, имеет право становиться перед королем, позади него,
рядом с ним; но правда и то, что чем более предан шут своему королю, тем
большему риску подвергается он сам, господин Орильи, и я должен вам признаться,
что как раз в эту минуту мой король и его шут находятся в наиопаснейшем
положении.
– Но, –
спросил Орильи, – какие обстоятельства заставили вас, господин Шико,
изучать все эти комбинации у дверей его королевского высочества?
– Дело
в том, что я жду господина де Келюса, он там.
– Где
там? – спросил Орильи.
– У
его высочества, разумеется.
– Господин
де Келюс у его высочества? – удивился Орильи.
Во время
разговора Шико очистил путь лютнисту, но при этом переместил все свое имущество
в коридор и, таким образом, гонец господина де Гиза оказался теперь между
гасконцем и дверью в переднюю.
Однако
Орильи не решался открыть эту дверь.
– Но
что делает, – спросил он, – господин де Келюс у герцога Анжуйского? Я
не знал, что они такие друзья.
– Тсс! –
произнес Шико с таинственным видом.
Затем,
не выпуская из рук шахматной доски, он изогнул свое длинное тело в дугу, и в результате,
хотя ноги его не сдвинулись с места, губы оказались возле уха Орильи.
– Он
просит прощения у его королевского высочества за небольшую размолвку, которая у
них случилась вчера.
– В
самом деле? – сказал Орильи.
– Ему
велел это сделать король; вы же знаете, в каких сейчас прекрасных отношениях братья.
Король не пожелал снести одной дерзости Келюса и приказал ему просить прощения.
– Правда?
– Ах,
господин Орильи, – сказал Шико, – мне кажется, что у нас наступает
самый настоящий золотой век, Лувр превратился в Аркадию,[118] а братья в Arcades
ambo,[119]
простите, господин Орильи, я все время забываю, что вы музыкант.
Орильи
улыбнулся и вошел в переднюю герцога, открыв дверь достаточно широко для того,
чтобы Шико смог обменяться многозначительным взглядом с Келюсом, который к тому
же был, по всей вероятности, предупрежден обо всем заранее. После чего Шико,
возвратившись к своим паламедовским комбинациям,[120] принялся распекать
шахматного короля, быть может, не столь сурово, как того заслуживал настоящий
король во плоти, но, конечно, суровее, чем того заслужил ни в чем не повинный
кусок слоновой кости.
Как
только Орильи вошел в переднюю, Келюс, забавлявшийся замечательным бильбоке из
черного дерева, инкрустированным слоновой костью, весьма любезно приветствовал
его.
– Браво,
господин де Келюс! – сказал Орильи, увидев, как мастерски молодой человек
поймал шарик в чашечку. – Браво!
– Ах,
любезный господин Орильи, – ответил Келюс, – когда же наконец я буду
играть в бильбоке так же хорошо, как вы играете на лютне?
– Тогда, –
ответил немного задетый Орильи, – когда вы потратите на изучение вашей
игрушки столько дней, сколько лет я потратил на изучение моего инструмента. Но
где же монсеньор? Разве вы не беседовали с ним сегодня утром, сударь?
– Он
действительно назначил мне аудиенцию, любезный Орильи, но Шомберг перебежал мне
дорогу.
– Вот
как! И господин де Шомберг тоже здесь? – удивился лютнист.
– Ну
разумеется, господи боже мой. Это король все так устроил. Шомберг там, в
столовой. Проходите, господин Орильи, и будьте так любезны: напомните принцу,
что мы ждем.
Орильи
распахнул вторую дверь и увидел Шомберга, который скорее лежал, чем сидел, на
огромном пуфе.
Развалившись
таким образом, Шомберг занимался прицельной стрельбой из сарбакана по золотому
кольцу, подвешенному на шелковой нитке к потолку: он выдувал из трубки
маленькие, душистые глиняные шарики, большой запас которых находился у него в
ягдташе, и всякий раз, когда шарик, пролетев через кольцо, не разбивался о
стену, любимая собачка Шомберга приносила его хозяину.
– Чем
вы занимаетесь в покоях монсеньора! – воскликнул Орильи. – Ах,
господин де Шомберг!
– А!
а! Guten Morgen, господин Орильи, – отвечал Шомберг, оторвавшись от своих
упражнений. – Видите ли, я убиваю время в ожидании аудиенции.
– Но
где же все-таки монсеньор? – спросил Орильи.
– Тсс!
Монсеньор занят: он принимает извинения от д’Эпернона и Можирона. Но не угодно
ли вам войти? Ведь вы у принца свой человек.
– А
не будет ли это нескромно с моей стороны? – спросил музыкант.
– Никоим
образом, напротив. Он в своей картинной галерее. Входите, господин д’Орильи,
входите.
И
Шомберг, взяв Орильи за плечи, втолкнул его в соседнюю комнату, где
ошеломленный музыкант увидел прежде всего д’Эпернона перед зеркалом,
смазывавшего клеем свои усы, чтобы придать им нужную форму, в то время как
Можирон, у окна, был занят вырезыванием гравюр, по сравнению с коими барельефы
храма Афродиты в Книде[121]
и фрески бань Тиберия на Капри могли бы сойти за образцы целомудрия.
Герцог,
без шпаги, сидел в кресле между двумя молодыми людьми, которые смотрели на него
лишь для того, чтобы следить за его действиями, и заговаривали с ним, только
когда хотели сказать ему какую-нибудь дерзость.
Завидев
Орильи, герцог бросился было к нему.
– Осторожней,
монсеньор, – осадил его Можирон, – вы задели мои картинки.
– Боже
мой! – вскричал музыкант. – Что я вижу? Моего господина оскорбляют.
– Как
поживает наш любезный господин Орильи? – продолжая закручивать свои усы,
осведомился д’Эпернон. – Должно быть, прекрасно: у него такое румяное
лицо.
– Окажите
мне дружескую услугу, господин музыкант, отдайте мне ваш кинжальчик, пожалуйста, –
сказал Можирон.
– Господа,
господа, – возмутился Орильи, – неужели вы забыли, где находитесь?!
– Что
вы, что вы, дорогой Орильи, – ответил д’Эпернон, – мы помним, именно
потому мой друг и просил у вас кинжал. Вы же видите, что у герцога кинжала нет.
– Орильи, –
сказал герцог голосом, исполненным страдания и ярости, – разве ты не догадываешься,
что я – пленник?
– Чей
пленник?
– Моего
брата. Ты должен был понять это, увидев, кто мои тюремщики.
Орильи
издал возглас удивления.
– О,
если бы я подозревал! – сказал он.
– Вы
захватили бы вашу лютню, чтобы развлечь его высочество, любезный господин Орильи? –
раздался насмешливый голос. – Но я об этом подумал; я послал за ней, вот
она.
И Шико
действительно протянул несчастному музыканту лютню. За спиной гасконца можно
было видеть Келюса и Шомберга, зевавших с риском вывихнуть челюсти.
– Ну,
как ваша шахматная партия, Шико? – спросил д’Эпернон.
– И
в самом деле – как? – подхватил Келюс.
– Господа,
я полагаю, что мой шут спасет своего короля, но, черт возьми, нелегко ему будет
это сделать! Ну что ж, господин Орильи, давайте мне ваш кинжал, а я дам вам лютню,
сменяемся так на так.
Оцепеневший
от ужаса музыкант повиновался и сел на подушку у ног своего господина.
– Вот
уже один и в мышеловке, – сказал Келюс, – подождем других.
И с
этими словами, объяснившими Орильи все предшествовавшее, Келюс вернулся на свой
пост в передней, попросив предварительно Шомберга отдать ему сарбакан в обмен
на бильбоке.
– Правильно, –
заметил Шико, – надо разнообразить удовольствия, лично я, чтобы внести
разнообразие в мои, отправляюсь учреждать Лигу.
И он
закрыл за собой дверь, оставив его королевское высочество в компании миньонов,
увеличившейся за счет бедного лютниста.
|