Увеличить |
Широкое плечо
Раньше
по нашему заводу обычай держался, – праздничным делом стенка на стенку
ходили. По всем концам этим тешились, и так подгоняли, чтоб остальным
поглядеть было можно. Сегодня, скажем, в одном конце бьются, завтра –
в другом, послезавтра – в третьем.
Иные
теперь это за старую дурость считают, – от малого, дескать, понятия да со
скуки колотили друг дружку. Может, оно и так, да ведь не осудишь человека,
что он неграмотным родился и никто ему грамоты не показал. Забавлялись,
как умели. И то сказать, это не драка была, а бой по правилам.
К нему спозаранок подготовку делали. На том месте, где бойцам сходиться,
боевую черту проводили, а от нее шагов так на двадцать, а когда и больше,
прогоняли по ту и другую сторону потылье – тоже черты, до которых
считалось поле. За победу признавали, когда одна сторона вытеснит другую за
потылье, чтоб ни одного человека на ногах в поле не осталось. Со счетом
тоже строго велось. Правило было:
– Выбирай
из своего околодка бойцов, каких тебе любо, а за счет не выскакивай! Сотня
на сотню, полсотни на полсотню.
Насчет
закладок, то есть в руке какую тяжесть зажать, говорить не приходится.
Убьют, коли такой случай окажется, и башлыка, который за начальника стенки
ходил, не пощадят. Недаром перед началом боя каждый башлык говорит:
– А ну,
молодцы, перекрестись, что в кулаке обману нет!
Бились
концами, кто где живет, а не то что подбирались по работе либо еще как.
Ну, подмена допускалась. Приедет, к примеру сказать, к кому брат либо
какой сродственник из другого места, и можно этого приезжего вместо себя
поставить. Таких, бывало, братцев да сродничков понавезут, что диву даешься, откуда
этаких молодцов откопали.
Все,
понятно, знали, что это подстава. Порой и то сказывали, за сколько бойца
купили, а все-таки будто этого не замечали. На то своя причина была. Своих
бойцов не то что в каждом конце, а и по всему заводу
знали, – кто чего в бою стоит. Если одни-то сойдутся, так наперед
угадать можно, чем бой кончится, а с этими приезжими дело втемную
выходило, потому – никто не знал их силы и повадки. Недолюбливали
этих купленных бойцов, норовили покрепче памятку оставить, а отвергать не
отвергали и к тому не вязались, кто они: точно ли в родстве, али
вовсе со стороны. За одним следили, чтоб подмены было не больше одного на
десяток, а в остальном без препятствий. Те, кто приходил поглядеть,
заклады меж собой ставили на этих приезжих бойцов, а когда и на всю
артель. Заклады, может, в копейках считались, зато азарту на рубли было.
Такие закладчики – будь спокоен – не хуже доброго судьи за порядком
следили, чтоб никакой фальши либо неустойки не случилось.
Так
и велось по заводу. Ни про один бой нельзя вперед угадать, чем он
кончится. Только в одном месте уж сколько годов по-одинаковому шло. Многие
из заводских на этот конец рукой махнули.
– Глядеть
тошно! Всякий год ямщина да прасолы мастеровщину сразу с копыльев сшибают.
Тут,
видишь, что получилось.
Недалеко
от механической фабрики, за рекой, жило много слесарей да токарей. Известно,
всяк старается поближе к работе поселиться. Так и называлось это
место – слесарский конец.
Против
него, на другом берегу, приходился ямской. Там две больших гоньбы содержалось
от разных подрядчиков. Там же хлебные лавки стояли да сколько-то постоялых
дворов. В ямщики народ дюжий подбирался, а в молодцы при хлебных
лавках и того крепче, чтоб с пятипудовыми мешками играючи обходились.
Дворничать на постоялых дворах тоже слабых не брали. Мало ли какой случай
выйдет, так чтоб мог дворник неспокойного постояльца и за ворота
выставить. Да и купцы тамошние и подрядчики из таких были, что не
прочь самолично в ряду с бойцами выйти. Про подмену и говорить
нечего. При надобности тут половина на половину ставь, скажи только, что это
новые ямщики либо приказчики.
Ну,
а в слесарях, как говорится, святых не бывало, и богатырей не
ищи. Ежели он с малолетства в копоть фабричную попал, так румянцу-то
у него разыграться не от чего. У которого щеки покраснели, так не от
солнышка либо морозу, а от мелкой железной сечки. Впилась она, – не
выскребешь. Конечно, этот народ сноровку имеет и к удару привычен,
только против ямского конца все-таки никак выстоять не может. Разойтись не
успеют, как их за потылье выбросят.
Нашим
заводским обидно было, что ямщина да лабазники этак с мастеровыми
обходятся. Подсобить хотели. Не раз подставу слесарям давали, а конец тот
же: живехонько стенку собьют и за потылье выжмут да еще стоят,
похваляются:
– Видим
ваши хитрости! Только нам это нипочем. Хоть всех самолучших бойцов
с завода поставьте, а быть вам битыми!
До того
дошло, что хоть от бою отказывайся. Опять же перед народом зазорно,
а молодым пуще того неохота неустойку перед женским полом показать.
Побитый, дескать, худо, а который струсил, тот вовсе никуда. Они, эти
девки-бабы, хоть на бойцов заклады не ставили, а большую силу в этом
деле имели. Иной, может, потому только и выходил в стенке, чтоб перед
девками себя не уронить.
В
слесарском конце в числе других был Федя Ножовый Обух. Его в солдаты
не приняли. Ростом не вышел. На ножовый обух не дотянул до самой низкой мерки.
По этой причине ему и кличка такая была. А силой против других не
обижен. На покосах его с литовкой в голове пускали. Начнет
помахивать, так, знай, держись да пошевеливайся, чтоб не больно далеко отстать.
С малых годов Федя в механической работал, да в рекрутчину-то
согрубил тамошнему надзирателю, – Федю потом и не приняли да еще
посмеялись:
– Раз
в солдаты не вышел, так нам такого тоже держать не с руки.
С той
поры Федя и перебивался, как придется. Ведра да замки починял, кровельной
работой не брезговал, когда старателям насос направит. Одним словом, что под
руку попадет. Хорошо еще, что одиночкой жил. Кормился все-таки с грехом
пополам и в одежде себя соблюдал. Щеголевато даже ходил, – не
желал механическому начальству скудость свою показать. Без вас, дескать, проживу,
плакаться не стану.
К
концовским боям этот Ножовый Обух с молодых годов азарт имел. Сперва-то
его башлыки отстраняли.
– Не
путался бы ты, Федя, под ногами! Раз ростом не вышел, так тебе это дело несподручно.
Там вон какие мужики выходят. Тебе, поди, скоком не дотянуться, чтоб по-доброму
стукнуть!
Федя
все-таки правдами-неправдами добьется своего – попадет в бойцовскую
ватагу. По времени увидели, что боец он не хуже других, а порой его
последним с поля выпирают. Да еще одна особина. Другие, как из боя
выйдут, – сразу это заметишь, а этот будто и не бывал: не растрепался,
не завздыхался, без синяков и шишек. Каким пошел, таким и вышел, даже
поясок поправлять не надо. Одна заметка, – ворчит:
– Все
из-за наших богатырей-то! Они себе тешатся, кровь из носу добывают да синяками
на месяц запасаются, а на стенку не оглянутся. Какое это дело! Говорю,
широким плечом надо!
В ямском
конце тоже давно Федюху приметили и всяко измывались над ним. Как выйдут
на поле, первым делом начинают про него выкрикивать:
– Эй,
чернотропы, вы бы Федьку башлыком поставили! Ему ловко. При малом-то росте на
кулак не попадет. Вроде мухи. С таким наверняка поле бы взяли. Попытайте!
Федюне
эти разговоры про малый рост не больно сладко слушать. С малых лет это
надоело, а тут еще, как на грех, в ямском конце у него зазноба
завелась. Феней звали. Девка, видать, не его судьбы: от парня нос воротила,
а сама на тамошнего самолучшего бойца глаза пялила. В ту пору
у ямщиков на славе был Кирша Глушило. Мужик писаный, а вместо кулаков
у него пудовые гири. Попадешь под такую руку – не встанешь. Счастье
еще, что Кирша не больно развертной был.
С этим
вот Глушилом Ножовый Обух как-то и сошлись. Сперва они в разных
местах были. Кирша в самой середке своего ряда, а Федюня ближе
к правому краю. Потом, как стенка разбилась, он и подскочил
к Глушилу. Тот по своему бычьему норову только промычал:
– Поминай
родителей!
Махнул
своим пудовым кулаком, а Федюня увернулся да раз-раз и насыпал
Глушилу поперек ходовой жилы на правой руке, как гвозди забил. Кирша
и руки поднять не может, как плеть повисла. Тут он разозлился, взял да
и пнул ногой. Федюня опять увернулся, Кирша и плюхнулся во всю спину,
а Федюня тут как тут, хлоп тыльником руки по носу, а сам приговаривает:
– Лежачего
не бьют, а который пинается, тому памятку дают!
Все, кто
пришел поглядеть, в один голос закричали:
– Правильно!
Так ему и надо! Вперед не лягайся, коли на кулачный бой пришел.
Ямщина
слышит, о чем кричат, а помалкивает, потому – неустойка на виду.
Не закроешь ее: боец ногой обороняться стал. А Федя той порой на лабазника
насел. Тоже задавалко был не последний: все я да я. Федюня и сделал
ему оборот: сперва по руке, потом под чушку, – лежи, пока не опамятуешься!
Ямщина
в тот раз все-таки поле унесла, только с конфузом: самолучший их боец
пришел домой, как кровью умытый, а купчину того по его нежности пришлось
на носилках выносить. С той поры он и думать забыл, чтоб
в бойцовском ряду покрасоваться. Понятно, – человек при капитале, –
испужался: вдруг ненароком вовсе оглушат. Злобу на Федю затаил. Нашел какого-то
нового бойца, пострашней Кирши, и наказал ему:
– За
одним гляди, – где Федька. Ты мне эту мокреть разотри, чтоб глаза мои
больше ее на поле не видели.
Купленный –
он купленный и есть.
– Не
беспокойся, – говорит, – ваше степенство. Видел я этого
мужичонка. Будь благонадежен, долбану кулаком, – больше на поле не
сунется. Как бы до смерти не захлестнуть, а то отвечать придется.
– Бей, –
кричит, – в мою голову. Руку не сдерживай, а то он живучий.
В случае отстою, никаких денег не пожалею.
По
заводскому положению всякое дело не больно прикрыто. Феде эти купецкие речи передали,
а он только посмеялся:
– Не
поглянулось, видно, ему. Пусть вперед знает, что в бою ему кланяться не
станут. Не пуд муки пришли в долг просить.
У
слесарей опять свой разговор вышел. Потолковали, потолковали меж собой, да
и объявили:
– Вот
что, Федор. Придумали мы выбрать тебя башлыком на предбудущее время. Боец ты
надежный. Может, и вожак из тебя дельный выйдет. А что малорослый,
так в том беды нет. Не ростом города берут.
Федюня
отнекиваться да канителиться не стал.
– Почему, –
говорит, – не попытать. Хуже того, что у нас есть, быть не может,
а лучше пойдет – всем радость. Только, чур, уговор на берегу. Раз
выбрали, – слушаться меня в бою, как на войне либо в заводе. Что
велено, то и делай, а про то забудь, чтоб перед другими
покрасоваться, себя показать. Наше дело мастеровое. Нам не тройки на скаку
останавливать. Наша сила в том, чтоб в одну точку бить, широким
плечом поворачивать.
После
этого случая, как Федя Киршу да купца сбил, по народу разговор пошел:
– Самый
раз зареченским слесарям подсобить. Дать им подставу покрепче, так они, может,
ямщину и купчишек пересилят.
Сказали
об этом новому башлыку, а он наотрез:
– Чужим, –
говорит, – хлебом век не проживешь, за чужую спину не спрячешься. Пусть купцы
себе бойцов покупают, а нам это не подходит.
Его,
понятно, уговаривают:
– Чудак
ты! Разве такое сравнить можно. Мы, поди-ко, не за деньги да и не чужие,
а свой брат мастеровой.
– Понимаю, –
отвечает. – Случись мастеровым против кого другого стоять, сам бы пошел
и тут спорить бы не стал, а при концовских боях этого нельзя. Кто где
живет, за то место и стоять должен!
На
прощанье еще пообещал:
– Да
вы не беспокойтесь. Мы этих быков одолеем. Не на этот раз, так на следующий.
Нам главнее силу свою понять да рабочую сноровку в ход пустить. Без фальши
одолеем.
Те, кто
приходил, все-таки это за обиду приняли.
– Задаваться
Ножовый Обух стал. Свалил Киршу да купца и думает, – сильней его
нет. Поглядим вот, как весной башлычить будет. Долго ли своих на поле удержит.
От всех
этих разговоров большое любопытство родилось, как в самом деле этот
концовский бой пройдет. Со всего заводу народ сбежался поглядеть. Зимами
у них боевая черта была по самой середине реки, а по вешнему времени
бились на Покатом логу. Место обширное, а на этот раз и тут тесно
стало. Пришлось оцепить поле, чтоб помехи не случилось.
Вот
вышли бойцы. Полсотня на полсотню.
С ямской
стороны народ на подбор: рослые да здоровенные. Башлык у них из
лабазников. В пожилых годах, а боец хоть куда, смолоду от этого не
отставал. Неподалеку от него, справа и слева, два саженных дяди: Кирша
Глушило да этот новокупленный-то. Забыл его прозванье. Оба Федюню глазами зорят, –
где он? Глушило, конечно, желает за прошлый раз рассчитаться,
а новокупленному надо хозяйские рубли оправдать. И одеты на ямской
стороне по-богатому. Этот купец, которого Федюня сшиб, раскошелился: всякому
бойцу велел сшить новую рубаху, плисовые шаровары да пояс выдать пофасонистее.
Рубахи, понятно, разные: кому зеленая, кому красная, кому жаркого цвету.
Пестренько вышло. Поглядеть любо.
Слесарская
стенка куда жиже. Там, конечно, тоже кто повыше, кто пониже, только все народ
худощавый, тощой и с лица как задымленный. Одежонка хоть праздничная,
а без видимости. Рубахи больше немаркого цвету, поясья кожаные.
И башлычок у них – Ножовый Обух – за малым ростом
в солдаты не приняли. Ямщина да прасолы над этим башлыком зубы скалят,
всякие обидные слова придумывают, он, знай, свое ведет. Расставил бойцов, как
ему лучше показалось, и наказывает, особенно тем, кои раньше в корню
ходили и за самых надежных слыли.
– Гляди,
без баловства у меня. Нам без надобности, коли ты с каким
Гришкой-Мишкой на потеху девкам да закладчикам станешь силой меряться. Нам
надо, чтоб всем заодно, широким плечом. Действуй, как сказано. Голову оберегай,
руку посвободнее держи, чтоб маленько пружинила, а сам бей с плеча
напересек ходовой жилы в правую руку. Который обезручеет, хлещи
с локтя ребром под самую чушку. Свалишь – не свалишь, а больше
об этом подбитом не беспокойся. Он как очумелый станет и ежели еще руками
машет, так силы в них, как в собачьем хвосте. Ты на него и не
гляди, а пособляй соседу справа. Кто приучился левой бить не хуже правой,
тот этим пользуйся. При случае ловко выходит. Особо, когда надо чушку рубить.
А главное помни, – не одиночный бой, не борьба, а стенка. Не
о себе думай, о широком плече!
Сделал
этак наказ напоследок и встал крайним с левой стороны. С ямского
конца закричали:
– Куда
вы свою муху прячете? Почему башлык не в середке?
Федя
отвечает:
– Нет
такого правила, чтоб башлыку место указывать.
В народе
тоже закричали:
– О чем
разговор? Где захотел, там и встал. На то он и башлык. При бое волен
и с места на место перебегать. Законно дело. Чем о пустом
спорить, давай зачин. Не до обеда вас ждать.
Ямскому
концу это не по губе, потому как они подстроили, чтоб Федя оказался против самых
что ни есть крепких бойцов и никуда выскользнуть не мог. Все-таки при
народе, видно, постыдились местами меняться. Ну, вышли обе стороны на свои
потылья, покрестились, каждый руку поднял, показал: нет никакой закладки, –
стали сходиться. Федюня, конечно, не без хитрости себе место выбрал. Против
него пришелся прасол один. Мужик могутный, только грузный и неувертливый.
Пока он замахивался, Федя его левой рукой под чушку и срубил, да так, что
он глаза закатил и дыханье потерял. Федя между тем у следующего руку
пересек, а его сосед тем же манером это дальше передал. Глядишь, трех
бойцов и нестало: один на земле лежит, очухаться не может, два хоть на
ногах, да обезручены. Тут Федя видит, – стенка прогнулась, двоих уж там
оглушили, кинулся туда, с налету сбил тамошнего башлыка, да и сам под
кулак приезжему-то попал. Ну, не больно крепко, потому этому идолу до того
успели насадить на руке зарубок, сила-то и была на исходе. Вскоре его
и вовсе повалили. Кирше на этот раз вовсе не посчастливило. То ли
оступился, то ли промахнулся, только его сразу начисто укомплектовали: не боец
стал, а туша под ногами.
Так
поворот и вышел. Выбили тогда ямщину да прасолов с поля. Человек
с пяток пришлось им лежачими подобрать. Купчишко, который обряжал бойцов,
чуть со злости не уморился.
– Не
допущу, – кричит, – чтоб такое еще когда случилось!
А на
деле наоборот вышло. Всякий раз слесаря стали ямщину выбивать. Чего только те
не делали. Подставу без стыда до половины довели, башлыков сколько раз меняли,
повадку эту, чтоб по руке-то бить переняли, а все не действует. И то
сказать, повадку, перехватить недолго, да привычку нескоро добудешь, а он,
слесарь, по всяк день молотком играет. Хоть с локтя, хоть с плеча без
промаху бьет. На то и слесарь. К Федюне тоже подсыл делали:
– Переезжай
в наш конец. Избу тебе поставим за мое почтенье. Живи барином,
а у нас в боях башлыком будешь.
Федя на
это и говорит:
– Ежели
бы мне такую подлость сделать, перевертышем стать, так все едино толку бы не
вышло. По другим концам не угадаешь, кто кого одолеет, а у нас дело
открытое. Раньше вы наших били, потому мы вашим же обычаем шли, а теперь
пошли по-своему, – широким плечом, и быть вам завсегда битыми. Никакой
башлык не поможет.
– Что, –
спрашивают, – за плечо такое? Чем расхвастался?
– А это, –
отвечает, – по вашему разумению и не втолкуешь. Народ вы одиночный:
кто на козлах, кто при своей лавке либо постоялом сидит, а широкое плечо
тому вразумительно, который с другими сообща в работе идет.
Фенька
тоже крючочки закидывать стала. Дескать, Федя да Феня как нарошно придумано,
чтоб в одной избе жить, в одной упряжке ходить. Только Федя
к той поре одумался.
– Нет, –
говорит, – девушка, не сойдется дело, потому – в разные стороны
глядим. Ищи себе кочета с богатым пером, а я свою долю
в другом месте поищу.
И верно,
вскорости женился, да и другая перемена у него в житье
случилась. Старатели, коим он иной раз насос направлял, смекнули: подходящий
мужик, ежели его вожаком пустить. Стали зазывать:
– Переходи
к нам в долю.
Феде
этак-то лучше показалось, чем по мелочам перебиваться, он и перешел.
И что ты думаешь? Загремела ведь артель. Сроду у нас по заводу такой
не бывало. Башлычить в боях Федя с годами перестал.
– Седых-то, –
говорит, – башлыков дураками зовут. Пускай молодые тешатся, а мы
полюбуемся, как мастеровой народ широким плечом орудует. Ни силой, ни казной
его не удержишь, все сшибет!
Из
артели Федя до конца жизни не ушел. В почете его там держали. Когда,
к разговору случится, похвалят артель, старик говаривал:
– Живем,
не жалуемся, а все потому, что хоть малой артелью, да одним плечом на дело
навалились. Когда еще добавит:
– Конечно,
ни у кого желанья нет хозяйский карман набивать. А не будь-ка этого
да навалиться широким плечом по всему заводу! А? Заиграло бы дело! Через
год-другой родного места не узнать бы.
И сам
зажмурится, как от солнышка.
Теперь
вот видно стало, что старый башлык не зря про широкое плечо говорил. На глазах
у нас оно разворачивается. Давно ли мы радовались именитым людям заводов
и рудников, а теперь именитые цехи да участки, звенья да смены пошли.
С каждым годом растет и крепнет широкое рабочее плечо, и нет силы,
чтоб против него выстоять.
Сколько
ни пыжатся разные толстосумы, а сомнет их широкое плечо людей труда.
Сомнет, что и памяти не останется.[43]
|