Увеличить |
Круговой фонарь
Цену
человеку смаху не поставишь. Мудреное это дело. Недаром пословица сложена: «Человека
узнать – пуд соли с ним съесть».
Только
этак-то, на мое разумение, больно солоно обойдется, в годах затяжно, да
и опаска тут есть. За пудом-то соли ты беспременно с тем человеком
либо приятство заведешь, либо навек поссоришься. Глядишь, неустойка
и выйдет: либо по дружбе скинешь, либо по насердке зубом натянешь, –
такому поверишь, чего и не было.
Нет,
соляная мерка не вовсе к такому делу подходит. Мои старики по-другому советовали:
– Обойди, –
говорят, – человека не один раз да разузнай, какой он в работе, какой
в гульбе, ловок ли по суседству, каков по хозяйству да по семейности.
Одним словом, огляди кругом, без пропуску.
Да еще
наказывали:
– Гляди
в полный глаз, не смигивай: это, дескать, соринка, то – пушинка,
это – просто так, а то и вовсе пустяк. А ты все прибирай:
соринку в примету, пушинку – на память, так – за пазуху
и пустяк в карман. Помни: не велика зверина комар, а и от
него оберучь не отмашешься.
И про то
старики забывать не велели, чтоб со всякой стороны человека на полный вершок
мерять. Бывает ведь, – иной, как говорится, и поет и пляшет,
а не послушать и не поглядеть. И наоборот случается. По всем
статьям человек в нетунаях, а то и вовсе в дураках ходит,
а с одного боку светит, будто блендочка в рудничных потемках.
Навеска ведь не малая. Против лампешки, которая кверху коптит, а по бокам
подмигивает, такая бленда дорогого стоит. Ну, а та же блендочка –
мизюкалка мизюкалкой против шахтного фонаря.
Про
нонешний рудничный свет моим старикам, понятно, и во сне не виделось,
а все-таки у них на больших подземных работах у главного
подъемного ствола ставился особый фонарь. Круговым назывался. Он был много
больше бленды, светильня у него потолще и какие-то в нем угольчатые
стеклышки круговой лесенкой ставились. Главная сила в этих стеклышках да
лесенке и была. Чуть лесенка прогиб дала, либо какое стеклышко замутилось,
сразу на шахтном дворе темно станет. А когда все в исправности,
фонарь гонит свет ровно и сильно и большой круг захватывает.
Силу
фонаря разгадать просто оказалось, а вот почему люди по-разному
светятся – это еще понять и понять надо. Стеклышек, поди-ко, никому
не поставлено. У каждого две руки, две ноги, и в голове начинка
не из гнилой соломы, а разница выходит большая. Один от всех печеней пыхтит-старается,
а никому от него ни свету, ни радости. Другой опять к одному какому
делу сроден, а в остальном бревно-бревном. Есть и такие, что
будто играючи живут, и во всем им удача. Лошадь купят – она
и воз везет и в бегу от рысака не отстает. Женится – ребята
пойдут мост-мостом, как груздочки после дождя, один другого ядреней,
и жена не чахнет. Всякая работа у такого удачника спорится, и на
праздничном лугу ни от песенников, ни от плясунов такой не отстанет. Вот
и пойми эту штуку!
Старики
про такой приметный случай рассказывали.
Не
помню, в котором заводе был подмастерье при прокатном стане, прозваньем
Гриньша Рыбка. Парень не то чтоб сильно могутный. Ну, все-таки здоровый
и на работу ловкий. Известно, при прокатке медвежьим обычаем топтаться не
приходится, пошевеливаться надо. Гриньша и пошевеливался веселенько. Со
стороны смотреть любо. Другие, которые на прокатке, тоже народ складных статей.
Были иные и рослее и могутнее Гриньши, а выстоять против него
никому не удавалось. Податнее всех у него работа шла, и браку
никакого.
При
таком положении, понятное дело, без завистников не обойдешься, а тут еще
и поводок был. Чуть ли не в одной смене с Гриньшей стоял Михалко
Гвоздь. Мужик в тех же годах, и по работе его ничем не похаешь. Тоже
в самолучших прокатчиках считался. Лицом чистяк, ус богатый, глаз
с искоркой. Прямо сказать, из таких, на кого девчонки да и молодые
бабенки заглядываются: на мою бы долю такой пришелся.
Против
этого Михалка Гвоздя у Гриньши неустойка случилась по житейскому делу.
Они, видишь, как еще неженатиками ходили, на одну девушку нацелились. Не то
чтоб богатая невеста, а из того девьего слою, про который говорят: не
разберешь, чем взяла, веселым обычаем, густой бровью али крутым плечом.
Михалко
Гвоздь сперва вроде опередил Гриньшу. Посватался, рукобитье сделали, насчет дня
свадьбы уговорились. А Гриньша все-таки не отстает, свое нашептывает
девушке:
– Неуж
ты, Аганюшка, своей судьбы не чуешь?
Аганюшка
слушала-слушала эту песню, да и учуяла свою судьбу; убегом за Гриньшу выскочила.
Ее родня, понятно, шум подняла. Как так, по какому праву? Этак станут, так
и на свадьбе не погуляешь. Гриньше грозили:
– Мы,
дескать, этого вьюна-рыбу на поганой сковородке изжарим да собакам выбросим.
Гриньше
это передавали, а он, знай, посмеивается.
– Вьюна, –
говорит, – изжарить просто, да поймать не легко.
По
времени утихомирились, конечно. Видят, – согласно молодые живут, себе на
радость, соседям на погляденье. В работе друг от дружки не отстают
и веселья не чураются. Чего еще надо? А Гриньша тут и подвернул:
– Может,
и теперь свадьбу отгулять не опоздали? Мы с женой не прочь от этого,
потому – без свадебной гулянки чего-то не хватает.
Аганина
родня и растаяла от таких слов. Уж не вьюном Гриньшу зовут, а Рыбкой
навеличивают да нахваливают:
– Рыбка –
рыбка и есть. Поглядеть на него весело. Ловкий парень, что говорить!
С таким мужем Аганя не затоскует.
Близко
к первым родинам свадьбу справили. Отгуляли честь-честью, сколько достатку
хватило. Даже и те, кто еще сомневался в Гриньше, после свадебной
гулянки в одно слово заговорили.
– Такого
мужика поискать!
Ну,
а Гвоздь все-таки не забыл своей обиды, он, конечно, тоже женился. Хорошую
девушку взял, а против Гриньши злобу все-таки имел. По работе не один раз
подвести хотел, да Гриньша тоже поглядывал и всякий подвох слету узнавал.
С первых
годов, случалось, Михалко Гвоздь и драку затевал, на кулак свой надеялся.
Мужик могутный. Со стороны поглядеть – расшибет, а на деле не то
оказывалось. Рыбка, глядишь, сверху сидит да Гвоздю гвозди заколачивает. На
другой день в прокатном сойдутся. Гриньша ничем-ничего, веселехонек,
а у Михалка кругом синяки да шишки понасажены.
С годами
это прошло, конечно. Оба мастерами стали, только разница между ними большая.
У Михалка и ус завял и глаз помутнел, а Гриньша похаживает,
как в молодые годы, будто и не постарел нисколько. И жена
у него – Аганюшка-то – ребенка принесет, ровно цвету себе
добавит.
Михалка
завидки берут: почему такое? Вот он и придумал:
«Неспроста
это, беспременно тут какая-нибудь тайность есть! Жив не буду, а разузнаю
все до тонкости».
Ну,
мужик въедливый. Недаром Гвоздем прозвали. Не только сам этим занялся, многих
других подбил, – подглядывать да разузнавать стали.
Время
тогда темное было, пустякам разным верили. Вот и пошел разговор
о каких-то тайных родинках на теле да о счастливой рубашке. Только
бабка, которая Гриньшу принимала, не дала ходу этим разговорам.
– Никаких, –
говорит, – тайных родинок на теле не было и счастливой рубашки не
бывало.
Потом
сплели, будто Гриньша каждое лето, в Иванову ночь, ходит в лес за
тайной травкой. Не по один год в эту ночь подкарауливали, не пойдет ли
куда Гриньша, а он себе спит-похрапывает на холодке, под навесом.
Тут еще
что-то придумали, только видят, – пустое дело. Живет мужик
в открытую, от людей не таится, худого другим не делает, а кому
и помогает по своей силе-возможности. Тогда и решили: спросим самого.
Выбрали часок, собрались, да и говорят:
– Скажи,
Григорий Зотеич, по какой причине у тебя всегда в делах удача?
В работе спорина, по семейности порядок и по домашности гладенько
катится. Нет ли в том деле тайности?
А Егорша
Задор еще полюбопытствовал:
– Дело,
конечно, прошлое, а только дирался ты не один раз с Михаилом Гвоздем.
Всем нам ведомо, что Гвоздь крепче тебя и в развороте не уступит,
а почему всегда ты долбил Гвоздя, а ему ни разу не довелось тебя
поколотить?
Гриньша
и объяснил по совести.
– Никакой, –
говорит, – тайности в том деле нет, а только я приметливый
и ни одно дело ниже другого не ставлю. По-моему, хоть железо катать, хоть
петли метать, хоть траву косить али бревна возить – все выучка требуется
и не как-нибудь, а по-настоящему. Если какое дело не знаю, за то не
возьмусь, а придется, так сперва поищу, у кого поучиться, чтоб
по-хорошему вышло.
Простое,
скажем, дело литовку отбить, либо пилу наточить. Всяк будто умеет, а на
поверку выходит – из сотни один. Вот я и гляжу, у кого
литовка самоходом идет и мохров не оставляет, у кого пила сама режет,
только наднеси. У тех, значит, и учусь, – и ладно выходит.
Ну, кругом себя тоже смотреть не забываю. Без этого нельзя. Ежели,
к примеру, ты семью завел, так об этом днем и ночью помнить обязан.
Последнее дело, коли себя в исправности содержишь, а ребят балуками
да неслухами вырастишь. Большого догляду да забот это дело требует.
Рассказал
этак-то и говорит:
– Вот
и вся моя тайность: ни одно дело пустяком не считаю и кругом себя
гляжу. И касательно драчишек с Михаилом то же самое. К дракам
у меня охоты не было, ну, знал, – без этого на веку не проживешь, вот
и примечал с малолетства, в какую косточку стукнуть больнее.
Этим Михаилу и брал. Сила у него, конечно, медвежья, а сноровки
нет. Думает, – драться без учебы можно, а оно не так. Не найдешь
такого, чтобы без сноровки обошлось, а где она – там и выучка.
Рассказал
Гриньша по-честному, как сам понимал, а многие все-таки ему не поверили,
при своем остались, – счастливым, дескать, уродился. Гвоздь, как узнал про
этот разговор, только рукой махнул:
– Слушайте
вы его! Он наскажет! Мало ли приметливых людей, да не у всякого такая
удача! Беспременно тут тайность есть, да найти ее не можем.
Только
и Михаилу слушать не стали: ребячий, дескать, разговор. Так настояще
и не решили, а ведь Гриньша правду говорил.
По
теперешним временам это виднее стало. Недавно вон одного вальцовщика
в книгу почета записывали. Так и сяк поворачивали, а на одно
вышло. По своей работе лучше всех, и ребята у него отличники, свою
учебу не забывает и даже по картошке на первое место среди своих заводских
вышел. Одним словом, круговой фонарь. Только как он в партии состоит, по-другому
его похвалили:
– С которой
стороны ни поверни – все – коммунист.[42]
|