Том II
Орлиное перо
В
деревне Сарапулке это началось. В недавних годах. Вскорости после
гражданской войны. Деревенский народ в те годы не больно грамотен был. Ну,
все-таки каждый, кто за советскую власть, придумывал, чем бы ей пособить.
В
Сарапулке, известно, от дедов-прадедов привычка осталась в камешках
разбираться. В междупарье, али еще когда свободное время окажется, старики
непременно этими камешками занимались. Про это вот вспомнили и тоже
артелку устроили. Стали графит добывать. Вроде и ладно пошло. На тысячи
пудов добычу считали, только вскоре забросили. Какая тому причина: то ли графит
плохой, то ли цена неподходящая, этого растолковать не умею. Бросили
и бросили, за другое принялись – на Адуй наметились.
Адуйское
место всякому здешнему хоть маленько ведомо. Там главная приманка – аквамаринчики
да аметистишки. Ну и другое попадается. Кто-то из артелки похвастал: «Знаю
в старой яме щелку с большой надеждой». Артельщики на это
и поддались. Сперва у них гладко пошло. Два ли, три занорыша нашли. Решеточных!
Решетками камень считали. На их удачу глядя, и другие из Сарапулки на Адуй
кинулись: нельзя ли, дескать, и нам к тому припаиться. Яма большая, –
не запретишь. Тут, видно, и вышла не то фальшь, не то оплошка. Артелка, которая
сперва старалась, жилку потеряла. Это с камешками часто случается. Искали
искали, не нашли. Что делать? А в Березовске в ту пору жил
горщик один. В больших уж годах, а на славе держался. Артельщики
к нему и приехали. Обсказали, в каком месте старались,
и просят:
– Сделай
милость, Кондрат Маркелыч, поищи жилку!
Угощенье,
понятно, поставили, словами старика всяко задабривают, на обещанья не скупятся.
Тут еще березовские старатели подошли, выхваляют своего горщика:
– У нас
Маркелыч на эти штуки дошлый. По всей округе такого не найдешь!
Приезжие,
конечно, и сами это знают, только помалкивают. Им наруку такая похвальба:
не расшевелит ли она старика. Старик все-таки наотрез отказывается:
– Знаю
я эти пережимы на Адуе! Глаз у меня теперь их не возьмет.
Артельщики
свой порядок ведут. Угощают старика да наговаривают: одна надежда на тебя. Коли
тебе не в силу, к кому пойти? Старику лестно такое слушать, да
и стаканчиками зарядился. Запошевеливал плечами-то, сам похваляться стал:
это нашел, другое нашел, там место открыл, там показал. Одним словом, дотолкали
старика. Разгорячился, по столу стукнул:
– Не
гляди, что старый, я еще покажу, как жилки искать!
Артельщикам
того и надо.
– Покажи,
Кондрат Маркелыч, покажи, а мы в долгу не останемся. От первого
занорыша половина в твою пользу.
Кондрат
от этого в отпор.
– Не
из-за этого стараюсь! Желаю доказать, какие горщики бывают, ежели
с понятием который.
Правильно
слово сказано: пьяный похвалился, а трезвому отвечать. Пришлось Маркелычу
на Адуй итти. Расспросил на месте, как жилка шла, стал сам постукивать да
смекать, где потерю искать, а удачи нет. Артельщики, которые старика
в это дело втравили, видят-толку нет, живо от работы отстали. Рассудили
по-своему:
– Коли
Кондрат найти не может, так нечего и время терять.
Другие старатели,
которые около той же ямы колотились, тоже один за другим отставать стали. Да
и время-то подошло покосное. Всякому охота впору сенца поставить. На
Адуйских-то ямах людей, как корова языком слизнула: никого не видно. Один
Кондрат у ямы бьется. Старик, видишь, самондравный. Сперва-то он для
артельщиков старался, а как увидел, что камень упирается, не хочет себя
показать, старик в азарт вошел:
– Добьюсь
своего! Добьюсь!
Не одну
неделю тут старался в одиночку. Из сил выбиваться стал, а толку не
видит. Давно бы отстать надо, а ему это зазорно. Ну, как! Первый по нашим
местам горщик не мог жилку найти! Куда годится? Люди засмеют. Кондрат тогда
и придумал:
– Не
попытать ли по старинке?
В
старину, сказывают, места искали рудознатной лозой да притягательной стрелой.
Лоза для всякой руды шла, а притягательная стрела – для камешков.
Кондрат про это сызмала слыхал, да не больно к тому приверженность
оказывал, – за пустяк считал. Иной раз и посмеивался, а тут
решил попробовать.
– Коли
не выйдет, больше тут и топтаться не стану.
А
правило такое было. Надо наконечник стрелы сперва магнит – камнем
потереть, потом поисковым. Тем, значит, на который охотишься. Слова какие-то
требовалось сказать. Эту заговоренную стрелу пускали из простого лучка, только
надо было глаза зажмурить и трижды повернуться перед тем, как стрелу
пустить.
Кондрат
знал все эти слова и правила, только ему вроде стыдно показалось этим
заниматься, он и придумал пристроить к этому своего не то внучонка,
не то правнучка. Не поленился, сходил домой. Там, конечно, виду не показал, что
по работе незадача. Какие из березовских старателей подходили
с разговором, всех обнадеживал: – на недельку еще сходить придется.
Сходил,
как полагается, в баню, попарился, полежал денек дома, а как стал
собираться, говорит внучонку:
– Пойдешь,
Мишунька, со мной камешки искать?
Мальчонку,
понятно, лестно с дедушком пойти.
– Пойду, –
отвечает. Вот и привел Кондрат своего внучонка на Адуй. Сделал ему лучок,
стрелу-по всем старинным правилам изготовил, велел Мишуньке зажмуриться,
покрутиться и стрелять, куда придется. Мальчонка рад стараться. Все
исполнил, как требовалось. До трех раз стрелял. Только видит Кондрат –
ничего путного не выходит. Первый раз стрела в пенек угодила, второй –
в траву пала, третий – около камня ткнулась и ниже скатилась.
Старик по всем местам поковырялся маленько. Так, для порядка больше, чтоб
выполнить все по старинке. Мишунька, понятно, тем лучком да стрелой играть
стал. Набегался, наигрался. Дедушко покормил его и спать устроил
в балагашке, а самому не до сна. Обидно. На старости лет опозорился.
Вышел из балагашка, сидит, раздумывает, нельзя ли еще как попытать. Тут ему
и пришло в голову: потому, может, стрела не подействовала, что не той
рукой пущена.
– Мальчонка,
конечно, несмысленыш. Самый вроде к тому делу подходящий, а все-таки
он не искал, потому и показа нет. Придется, видно, самому испробовать.
Заговорил
стрелу, приготовил все, как требовалось, зажмурил глаза, покрутился
и спустил стрелу. Полетела она не в ту сторону, где яма была,
а на тропке оказался какой-то проходящий. Идет налегке. На руке только
корзинка корневая, в каких у нас ягоды носят. Подхватил прохожий
стрелу, которая близенько от него упала, и говорит с усмешкой:
– Не
по годам тебе, дедушка, ребячьей забавой тешиться. Не по годам!
Кондрату
неловко, что его за таким делом застали, говорит всердцах:
– Проходи
своей дорогой! Тебя не касаемо.
Прохожий
смеется.
– Как
не касаемо, коли чуть стрелой мне в ногу не угодил.
Подошел
к старику, подал стрелу и говорит укорительно, а то со смешком:
– Эх,
дед, дед! Много прожил, а присловья не знаешь: то не стрела, коя орлиным
пером не оперена.
Маркелычу
этот разговор не по нраву. Сердито отвечает:
– Нет
по нашим местам такой птицы! Неоткуда и перо брать.
– Неправильно, –
говорит, – твое слово. Орлиное перо везде есть, да только искать-то его
надо под высоким светом.
Кондрат
посомневался:
– Мудришь
ты! Над стариком, гляжу, посмеяться надумал, а я ведь в своем
деле не хуже людей разумею.
– Какое, –
спрашивает, – дело?
Старик
тут и распоясался. Всю свою жизнь этому человеку рассказал. Сам себе
дивится, а рассказывает. Прохожий сидит на камешке, слушает да подгоняет:
– Так,
так, дедушка, а дальше что?
Кончил
старик свой рассказ. Прохожий похвалил:
– Честно,
дед, поработал. Много полезного добыл, а стрелу зачем пускал?
Кондрат
и это не потаил. Прохожий поглядел этак вприщур, да и говорит:
– То-то
и есть. Орлиного пера твоей стреле не хватает.
Кондрат
тут вовсе рассердился. Обидно показалось. Всю, можно сказать, жизнь выложил,
а он с перьями своими! Закричал этак сердито:
– Говорю,
нет по нашим местам такой птицы! Не найдешь пера! Глухой ты, что ли?
Прохожий
усмехнулся, да и спрашивает:
– Хочешь,
покажу?
Кондрат,
понятно, не поверил, а все-таки говорит:
– Покажи,
коли умеешь, да не шутишь. Прохожий тут достал из корзинки камешек кубастенький.
Ростом кулака в два. Сверху и снизу ровнехонько срезано,
а с боков обделано на пять граней. В потемках не разберешь,
какого цвету камень, а по гладкой шлифовке – орлец. На верхней
стороне чуть видны беленькие пятнышки, против каждой грани. Поставил прохожий
этот камешек рядом с собой, задел пальцем одно пятнышко, и вдруг их
светом накрыло, как большим колоколом. Свет яркий-яркий, с голубым
отливом, а что горит – не видно. Световой колокол не больно высок.
Так в три либо четыре человечьих роста. В свету мошкары вьется видимо-невидимо,
летучие мыши шныряют, а вверху пташки пролетают, и каждая по перышку
роняет. Перышки кружатся, на землю падать не торопятся.
– Видишь, –
спрашивает, – перья?
– Вижу, –
отвечает, – только это вовсе не орлиные.
– Правильно,
не орлиные, а больше воробьиные, – говорит прохожий
и объясняет; – Это твоя жизнь, дед, показана. Трудился много,
а крылышки маленькие, слабые, на таких высоко не подняться. Мошкара глаза
забивает, да еще всякая нечисть мешает. А вот гляди, как дальше будет.
Задел
опять пальцем которое-то пятнышко, и световой колокол во много раз больше
стал. К голубому отливу зеленый примешался. Под ногами будто первый пласт
земли сняли, а вверху птицы пролетают. Пониже утки да гуси, повыше журавли,
еще выше – лебеди. Каждая птица по перу сбрасывает, и эти перья книзу
ровнее летят, потому – вес другой.
Прохожий
еще задел пальцем пятнышко, и световой колокол раздался и ввысь
взлетел. Свет такой, что глаза слепит. Голубым, зеленым и красным отливает.
На земле на две сажени в глубину все видно, а вверху птицы плывут.
Каждая в свету перо роняет. Те перья к земле, как стрелы, летят
и у самого того места, где камешек поставлен, падают. Прохожий глядит
на Кондрата, улыбается светленько и говорит:
– И выше
орла, дед, птицы есть, да показать опасаюсь: глаза у тебя не выдержат.
А пока попытай свою стрелу!
Подобрал
с земли столько-то перьев, живо пристроил, будто век таким делом
занимался, и наказывает старику:
– Опускай
в то место, где жилку ждешь, а зажмуривать глаза да крутиться не
надо.
Кондрат
послушался. Полетела стрела, а яма навстречу ей раскрылась. Не то что все
каменные жилки-ходочки, а и занорыши видно. Один вовсе большой.
Аквамаринов в нем чуть не воз набито, и они как смеются. Старик,
понятно, растревожился, побежал поближе посмотреть, а свет и погас.
Маркелыч кричит:
– Прохожий,
ты где?
А тот
отвечает:
– Дальше
пошел.
– Куда
ты в темень такую? Хитники пообидеть могут. Неровен час, еще отберут
у тебя эту штуку! – кричит Маркелыч, а прохожий отвечает:
– Не
беспокойся, дед! Эта штука только в моих руках действует да у того,
кому сам отдам.
– Ты
хоть кто такой? – спрашивает Маркелыч.
А
прохожий уж далеко. Едва слышно донеслось:
– У внучонка
спроси. Он знает.
Мишунька
весь этот ночной случай не проспал. Светом-то его разбудило, он и глядел
из балагашка. Как дедушко пришел, Мишунька и говорит:
– А ведь
это, дедушко, у тебя был Ленин!
Старик
все-таки не удивился.
– Верно,
Мишунька, он. Не зря люди сказывают – ходит он по нашим местам. Ходит!
Уму-разуму учит. Чтоб не больно гордились своими крылышками,
а к высокому свету тянулись. К орлиному, значит, перу.[25]
|