Голубая змейка
Росли
в нашем заводе два парнишечка, по близкому соседству: Ланко Пужанко
да Лейко Шапочка.
Кто
и за что им такие прозвания придумал, это сказать не умею.
Меж собой эти ребята дружно жили. Под – стать подобрались. Умишком
вровень, силенкой вровень, ростом и годами тоже. И в житье
большой различки не было. У Ланка отец рудобоем был, у Лейка
на золотых песках горевал, а матери, известно, по хозяйству
мытарились. Ребятам и нечем было друг перед дружкой погордиться.
Одно
у них не сходилось. Ланко свое прозвище за обиду считал,
а Лейку лестно казалось, что его – этак ласково зовут – Шапочка.
Не раз у матери припрашивал.
– Ты бы,
мамонька, сшила мне новую шапку! Слышишь, – люди меня Шапочкой зовут,
а у меня тятин малахай, да и тот старый.
Дружбе
ребячьей это не мешало. Лейко первый в драку лез, коли кто обзовет
Ланка Пужанком.
– Какой
он тебе Пужанко? Кого испугался?
Так вот
и росли парнишечки рядком да ладком. Рассорки, понятно, случались,
да не надолго. Промигаться не успеют, опять вместе.
И
то у ребят вровень пришлось, что оба последними в семьях росли.
Повольготнее
таким-то. С малыми не водиться. От снегу до снегу домой
только поесть да поспать прибегут. Мало ли в ту пору
у ребят всякого дела: в бабки поиграть, в городки, шариком,
порыбачить тоже, покупаться, за ягодами, за грибами сбегать, все
горочки облазить, пенечки на одной ноге обскакать. Утянутся из дома
с утра – ищи их! Только этих ребят не больно искали. Как вечером
прибегут домой, так на них поварчивали:
– Пришел,
наше шатало! Корми-ко его!
Зимой
по-другому приходилось. Зима, известно, всякому зверю хвост подожмет
и людей не обойдет. Ланка с Лейком зима по избам загоняла.
Одежонка, видишь, слабая, обувка жиденькая, – недалеко в них
ускочишь. Только и хватало тепла из избы в избу перебежать.
Чтоб
большим под руку не подвертываться, забьются оба на полати
да там и посиживают. Двоим-то все-таки веселее. Когда
и поиграют, когда про лето вспоминают, когда просто слушают, о чем
большие говорят. Вот раз сидят этак-то, а к лейковой сестре Марьюшке
подружки набежали. Время к новому году подвигалось, а по девичьему
обряду в ту пору про женихов ворожат. Девчонки и затеяли такую
ворожбу. Ребятам любопытно поглядеть, да разве подступишься. Близко
не пускают, а Марьюшка по-свойски еще подзатыльников надавала.
– Уходи
на свое место!
Она,
видишь, эта Марьюшка из сердитеньких была. Который год в невестах,
а женихов не было. Девушка будто и вовсе хорошая,
да маленько косоротенька. Изъян вроде и невелик, а парни все же
браковали ее из-за этого. Ну, она и сердилась.
Забились
ребята на полати, пыхтят да помалкивают, а девчонкам весело.
Золу сеют, муку по столешнице раскатывают, угли перекидывают, в воде
брызгаются. Перемазались все, с визгом хохочут одна над другой, только
Марьюшке не весело. Она, видно, изверилась во всякой ворожбе,
говорит:
– Пустяк
это. Одна забава.
Одна
подружка на это и скажи:
– По-доброму-то
ворожить боязно.
– А как? –
спрашивает Марьюшка.
Подружка
и рассказала:
– От бабушки
слыхала, – самое правильное гадание будет такое. Надо вечером, как все
уснут, свой гребешок на ниточке повесить на поветях, а на другой
день, когда еще никто не пробудился, снять этот гребешок, – тут все
и увидишь.
Все
любопытствуют – как? А девчонка объясняет:
– Коли
в гребешке волос окажется – в тот год замуж выйдешь.
Не окажется волоса – нет твоей судьбы. И про то догадаться
можно, какой волосом муж будет.
Ланко
с Лейком приметили этот разговор и то смекнули, что Марьюшка
непременно так ворожить станет. А оба в обиде на нее
за подзатыльники-то. Ребята и сговорились:
– Подожди!
Мы тебе припомним!
Ланко
в тот вечер домой ночевать не пошел, у Лейка на полатях
остался. Лежат, будто похрапывают, а сами друг дружку кулачонками
в бока подтыкают: гляди, не усни!
Как
большие все уснули, ребята слышат, – Марьюшка в сенки вышла. Ребята
за ней и углядели, как она на повети залезала
и в котором месте там возилась. Углядели и поскорее в избу.
За ними следом Марьюшка прибежала. Дрожит, зубами чакает. То ли
ей холодно, то ли боязно. Потом легла, поежилась маленько и, слышно
стало, – уснула. Ребятам того и надо. Слезли с полатей, оделись,
как пришлось, и тихонько вышли из избы. Что делать, об этом они
уж сговорились.
У Лейка,
видишь, мерин был, не то чалый, не то бурый, звали его
Голубко. Ребята и придумали этого мерина марьюшкиным гребешком вычесать.
На поветях-то ночью боязно, только ребята один перед другим храбрятся.
Нашли на поветях гребешок, начесали с Голубка шерсти и гребешок
на место повесили. После этого в избу пробрались
и крепко-накрепко заснули. Пробудились позднехонько. Из больших
в избе одна лейкова мать была, – у печки топталась.
Пока
ребята спали, тут вот что случилось. Марьюшка утром поднялась раньше всех
и достала свой гребешок. Видит – волосу много. Обрадовалась –
жених кудрявый будет. Побежала к подружкам похвастаться.
Те глядят – что-то не вовсе ладно. Дивятся, какой волос чудной.
Ни у одного знакомого парня такого не видывали. Потом одна
разглядела в гребешке силышко от конского хвоста. Подружки
и давай хохотать над Марьюшкой.
– У тебя, –
говорят, – женихом-то Голубко оказался.
Марьюшке
это за большую обиду, она разругалась с подружками, а те, знай,
хохочут. Кличку ей объявили: Голубкова невеста.
Прибежала
Марьюшка домой, жалуется матери – вот какое горе приключилось,
а ребята помнят вчерашние подзатыльники и с полатей
поддразнивают:
– Голубкова
невеста, Голубкова невеста!
Марьюшка
тут вовсе разревелась, а мать смекнула, чьих это рук дело, закричала
на ребят:
– Что
вы, бесстыдники, наделали! Без того у нас девку женихи обходят,
а вы ее насмех поставили.
Ребята
поняли – вовсе неладно вышло, давай перекоряться:
– Это
ты придумал!
– Нет,
ты!
Марьюшка
из этих перекоров тоже поняла, что ребята ей такую штуку подстроили,
кричит им:
– Чтоб
вам самим голубая змейка привиделась!
Тут
опять на Марьюшку мать напустилась:
– Замолчи,
дура! Разве можно такое говорить? На весь дом беду накличешь!
Марьюшка
в ответ на это свое говорит:
– Мне
что до этого! Не глядела бы на белый свет!
Хлопнула
дверью, выбежала в ограду и давай там снеговой лопатой Голубка
гонять, будто он в чем провинился. Мать вышла, сперва пристрожила
девку, потом в избу увела, уговаривать стала. Ребята видят, –
не до них тут, утянулись к Ланку. Забились там на полати
и посиживают смирнехонько. Жалко им Марьюшку, а чем теперь
поможешь. И голубая змейка в головенках застряла. Шепотом спрашивают
один у другого.
– Лейко,
ты не слыхал про голубую змейку?
– Нет,
а ты?
– Тоже
не слыхивал.
Шептали,
шептали, решили у больших спросить, когда дело маленько призамнется. Так
и сделали. Как марьюшкина обида позабылась, ребята и давай
разузнавать про голубую змейку. Кого ни спросят, те отмахиваются: –
не знаю, да еще грозятся:
– Возьму
вот прут да отважу обоих! Забудете о таком спрашивать!
Ребятам
от этого еще любопытнее стало: что за змейка такая, про которую
и спрашивать нельзя?
Нашли-таки
случай. По праздничному делу у Ланка отец пришел домой порядком выпивши
и сел у избушки на завалинке. А ребята знали, что
он в такое время поговорить больно охоч. Ланко и подкатился.
– Тятя,
ты видал голубую змейку?
Отец,
хотя сильно выпивши был, даже отшатнулся, потрезвел и заклятье сделал.
– Чур,
чур, чур! Не слушай, наша избушка-хороминка! Не тут слово сказано!
Пристрожил
ребят, чтоб напредки такого не говорили, а сам все-таки выпивши,
поговорить-то ему охота. Посидел так, помолчал, потом и говорит:
– Пойдемте
на бережок. Там свободнее про всякое сказывать.
Пришли
на бережок, закурил ланков отец трубку, оглянулся на все стороны
и говорит:
– Так
и быть, скажу вам, а то еще беды наделаете своими разговорами.
Вот слушайте!
Есть
в наших краях маленькая, голубенькая змейка. Ростом не больше
четверти и до того легонькая, будто в ней вовсе никакого весу
нет. По траве идет, так ни одна былинка не погнется. Змейка эта
не ползает, как другие, а свернется колечком, головенку выставит,
а хвостиком упирается и подскакивает, да так бойко, что
не догонишь ее. Когда она этак-то бежит, вправо от нее золотая струя
сыплется, а влево черная-пречерная. Одному увидеть голубую змейку прямое
счастье: наверняка верховое золото окажется, где золотая струя прошла.
И много его. Поверху большими кусками лежит. Только оно тоже
с подводом. Если лишку захватишь, да хоть капельку сбросишь, все
в простой камень повернется. Второй раз тоже не придешь, потому место
сразу забудешь.
Ну,
а когда змейка двоим-троим, либо целой артели покажется, тогда вовсе
черная беда. Все перессорятся и такими ненавистниками друг дружке станут,
что до смертоубийства дело дойдет. У меня отец на каторгу ушел
из-за этой голубой змейки. Сидели как-то артелью и разговаривали,
а она и покажись. Тут у них и пошла неразбериха. Двоих насмерть
в драке убили, остальных пятерых на каторгу угнали. И золота
никакого не оказалось. Потому вот про голубую змейку
и не говорят: боятся, как бы она не показалась при двоих, либо
троих. А показаться она везде может: в лесу и в поле,
в избе и на улице. Да еще сказывают, будто голубая змейка
иной раз человеком прикидывается, только узнать ее все-таки можно. Как
идет, так даже на самом мелком песке следов не оставляет. Трава,
и та под ней не гнется. Это первая примета, а вторая такая:
из правого рукава золотая струя бежит, из левого – черная пыль сыплется.
Наговорил
этак-то ланков отец и наказывает ребятам:
– Смотрите,
никому об этом не говорите и вдвоем про голубую змейку вовсе
даже не поминайте. Когда в одиночку случится быть и кругом людей
не видно, тогда хоть криком кричи.
– А как
ее звать? – спрашивают ребята.
– Этого, –
отвечает, – не знаю. А если бы знал, тоже бы не сказал,
потому опасное это дело.
На том
разговор и кончился. Ланков отец еще раз настрого наказал ребятам
помалкивать и вдвоем про голубую змейку даже не поминать. Ребята
сперва сторожились, один другому напоминал:
– Ты гляди,
про эту штуку не говори и не думай, как со мной вместе.
В одиночку надо.
Только
как быть, когда Лейко с Ланком всегда вместе и голубая змейка
ни у того, ни у другого с ума не идет? Время
к теплу подвинулось. Ручейки побежали. Первая весенняя забава около живой
воды повозиться: лодочки пускать, запруды строить, меленки водой крутить. Улица,
по которой ребята жили, крутиком к пруду спускалась. Весенние ручейки тут
скоро сбежали, а ребята в эту игру не наигрались. Что делать?
Они взяли по лопатке, да и побежали за завод. Там, дескать,
из лесу еще долго ручейки бежать будут, на любом поиграть можно. Так
оно и было. Выбрали ребята подходящее место и давай запруду делать,
да поспорили, кто лучше умеет. Решили на деле проверить: каждому
в одиночку плотнику сделать. Вот и разошлись по ручью-то. Лейко
пониже. Ланко повыше шагов, поди, на полсотни. Сперва перекликались.
– У меня,
смотри-ко!
– А у меня!
Хоть завод строй!
Ну,
все-таки работа. Оба крепко занялись, помалкивают, стараются, как лучше
сделать. У Лейка привычка была что-нибудь припевать за работой.
Он и подбирает разные слова, чтобы всклад вышло:
Эй-ка,
эй-ка, Голубая змейка!
Объявись,
покажись!
Колеском
покрутись!
Только
пропел, видит – на него с горки голубенькое колеско катится.
До того легонькое, что сухие былинки, и те под ним
не сгибаются. Как ближе подкатилось, Лейко разглядел: это змейка колечком
свернулась, головенку вперед уставила, да на хвостике
и подскакивает. От змейки в одну сторону золотые искры летят,
в другую черные струйки брызжут. Глядит на это Лейко, а Ланко
ему кричит:
– Лейко,
гляди-ко, вон она – голубая змейка!
Оказалось,
что Ланко это же самое видел, только змейка к нему из-под горки
поднималась. Как Ланко закричал, так голубая змейка и потерялась куда-то.
Сбежались ребята, рассказывают друг другу, хвалятся:
– Я и глазки
разглядел!
– А я хвостик
видел. Она им упрется и подскочит.
– Думаешь,
я не видел? Из колечка-то чуть высунулся.
Лейко,
как он все-таки поживее был, побежал к своему прудику за лопаткой.
– Сейчас, –
кричит, – золота добудем!
Прибежал
с лопаткой и только хотел ковырнуть землю с той стороны, где
золотая струя прошла, Ланко на него налетел.
– Что
ты делаешь? Загубишь себя! Тут, поди-ко, черная беда рассыпана!
Подбежал
к Лейку и давай его отталкивать. Тот свое кричит, упирается. Ну,
и разодрались ребята. Ланку с горки сподручнее,
он и оттолкал Лейка подальше, а сам кричит:
– Не допущу
в том месте рыться. Себя загубишь. Надо с другой стороны.
Тут
опять Лейко набросился.
– Никогда
этого не будет! Загинешь там. Сам видел, как в ту сторону черная
пыль сыпалась.
Так вот
и дрались. Один другого остерегает, а сами тумаки дают. До реву
дрались. Потом разбираться стали, да и поняли, в чем штука:
видели змейку с разных сторон, потому правая с левой
и не сходятся. Подивились ребята.
– Как
она нам головы закружила! Обоим навстречу показалась. Насмеялась над нами,
до драки довела, а к месту и не подступишься.
В другой раз, не прогневайся, не позовем. Умрем,
а не позовем!
Решили
так, а сами только о том и думают, чтобы еще раз поглядеть
на голубую змейку. У каждого на уме и то было:
не попытать ли в одиночку. Ну, боязно, да и перед дружком
как-то нескладно. Недели две, а то и больше все-таки
о голубой змейке не разговаривали. Лейко начал:
– А что
если нам еще раз голубую змейку позвать? Только чтоб с одной стороны
глядеть.
Ланко
добавил:
– И чтоб
не драться, а сперва разобрать, нет ли тут обмана какого!
Сговорились
так, захватили из дома по кусочку хлеба да по лопатке и пошли
на старое место. Весна в том году дружная стояла. Прошлогоднюю ветошь
всю зеленой травой закрыло. Весенние ручейки давно пересохли. Цветов много
появилось. Пришли ребята к старым своим запрудам, остановились
у лейкиной и начали припевать:
Эй-ка,
эй-ка, Голубая змейка!
Объявись,
покажись!
Колеском
покрутись!
Стоят,
конечно, плечо в плечо, как уговорились. Оба босиком по теплому времени.
Не успели кончить припевку, от лайковой запруды показалась голубая
змейка. По молодой-то траве скоренько поскакивает. Направо от нее густое
облачко золотой искры, налево – такое же густое – черной пыли. Катит
змейка прямо на ребят. Они уже разбегаться хотели, да Лейко смекнул,
ухватил Ланка за пояс, поставил перед собой и шепчет:
– Не гоже
на черной стороне оставаться!
Змейка
все же их перехитрила, – меж ног у ребят прокатила.
У каждого одна штанина золоченой оказалась, другая как дегтем вымазана.
Ребята этого не заметили, смотрят, что дальше будет. Голубая змейка
докатила до большого пня и тут куда-то подевалась.
Подбежали,
видят: пень с одной стороны золотой стал, а с другой
черным-чернехонек и тоже твердый, как камень. Около пня дорожка
из камней, направо желтые, налево черные.
Ребята,
конечно, не знали вескости золотых камней. Ланко сгоряча ухватил один
и чует – ой, тяжело, не донести такой, а бросить боится.
Помнит, что отец говорил: сбросишь хоть капельку, все в простой камень
перекинется. Он и кричит Лейку:
– Поменьше
выбирай, поменьше! Этот тяжелый!
Лейко
послушался, взял поменьше, а он тоже тяжелым показался. Тут
он понял, что у Ланка камень вовсе не под силу, и говорит:
– Брось,
а то надорвешься!
Ланко
отвечает:
– Если
брошу, все в простой камень обернется.
– Брось,
говорю! – кричит Лейко, а Ланко упирается: нельзя.
Ну,
опять дракой кончилось. Подрались, наревелись, подошли еще раз посмотреть на пенек
да на каменную дорожку, а ничего не оказалось. Пень, как
пень, а никаких камней, ни золотых, ни простых, вовсе нет.
Ребята и судят:
– Обман
один эта змейка. Никогда больше думать о ней не будем.
Пришли
домой, там им за штаны попало. Матери отмутузили того и другого,
а сами дивятся.
– Как-то
им пособит и вымазаться на один лад! Одна штанина в глине,
другая – в дегтю! Ухитриться тоже надо!
Ребята
после этого вовсе на голубую змейку сердились.
– Не будем
о ней говорить!
И слово
свое твердо держали. Ни разу с той поры у них разговору
о голубой змейке не было. Даже в то место, где
ее видели, ходить перестали.
Раз
ребята ходили за ягодами. Набрали по полной корзиночке, вышли
на покосное место и сели тут отдохнуть. Сидят в густой траве,
разговаривают, у кого больше набрано да у кого ягода крупнее.
Ни тот, ни другой о голубой змейке и не подумал.
Только видят – прямо к ним через покосную лужайку идет женщина.
Ребята сперва этого в примету не взяли. Мало ли женщин в лесу
в эту пору: кто за ягодами, кто по покосным делам. Одно показалось
им непривычным: идет, как плывет, совсем легко. Поближе подходить стала,
ребята разглядели – ни один цветок, ни одна травинка под ней
не согнутся. И то углядели, что с правой стороны
от нее золотое облачко колышется, а с левой – черное.
Ребята и уговорились:
– Отвернемся.
Не будем смотреть! А то опять до драки доведет.
Так
и сделали. Повернулись спинами к женщине, сидят и глаза
зажмурили. Вдруг их подняло. Открыли глаза, видят – сидят на том
же месте, только примятая трава поднялась, а кругом два широких обруча,
один золотой, другой чернокаменный. Видно, женщина обошла их кругом
да из рукавов и насыпала. Ребята кинулись бежать,
да золотой обруч не пускает: как перешагивать –
он поднимется, и поднырнуть тоже не дает. Женщина смеется:
– Из моих
кругов никто не выйдет, если сама не уберу.
Тут
Лейко с Ланком взмолились:
– Тетенька,
мы тебя не звали.
– А я, –
отвечает, – сама пришла поглядеть на охотников добыть золото без
работы.
Ребята
просят:
– Отпусти,
тетенька, мы больше не будем. И без того два раза подрались
из-за тебя!
– Не всякая, –
говорит, – драка человеку в покор, за иную и наградить
можно. Вы по-хорошему дрались. Не из-за корысти либо жадности,
а друг дружку охраняли. Недаром золотым обручем от черной беды вас
отгородила. Хочу еще испытать.
Насыпала
из правого рукава золотого песку, из левого черной пыли, смешала
на ладони, и стала у нее плитка чернозолотого камня. Женщина эту
плитку прочертила ногтем, и она распалась на две ровнешенькие
половинки. Женщина подала половинки ребятам и говорит:
– Коли
который хорошее другому задумает, у того плиточка золотой станет,
коли – пустяк, выйдет бросовый камешок.
У ребят
давно на совести лежало, что они Марьюшку сильно обидели. Она хоть
с той поры ничего им не говаривала, а ребята видели: стала
она вовсе невеселая. Теперь ребята про это и вспомнили, и каждый
пожелал:
– Хоть
бы поскорее прозвище Голубкова невеста забылось и вышла бы Марьюшка замуж!
Пожелали
так, и плиточки у обоих стали золотые. Женщина улыбнулась.
– Хорошо
подумали. Вот вам за это награда. И подает им по маленькому
кожаному кошельку с ременной завязкой.
– Тут, –
говорит, – золотой песок. Если большие станут спрашивать, где взяли,
скажите прямо: «голубая змейка дала, да больше ходить за этим
не велела». Не посмеют дальше разузнавать.
Поставила
женщина обручи на ребро, облокотилась на золотой правой рукой,
на черный – левой и покатила по покосной лужайке. Ребята
глядят – не женщина это, а голубая змейка, и обручи
в пыль перешли. Правый – в золотую, левый в черную.
Постояли
ребята, запрятали свои золотые плиточки да кошелечки по карманам
и пошли домой. Только Ланко промолвил:
– Не жирно
все-таки отвалила нам золотого песку.
Лейко
на это и говорит:
– Столько,
видно, заслужили.
Дорогой
Лейко чует – сильно потяжелело у него в кармане. Еле вытащил
свой кошелек, – до того он вырос. Спрашивает у Ланка:
– У тебя
тоже кошелек вырос?
– Нет, –
отвечает, – такой же, как был.
Лейку
неловко показалось перед дружком, что песку у них не поровну,
он и говорит:
– Давай
отсыплю тебе.
– Ну что
ж, – отвечает, – отсыпь, если не жалко.
Сели
ребята близ дороги, развязали свои кошельки, хотели выровнять,
да не вышло. Возьмет Лейко из своего кошелька горсточку золотого
песку, а он в черную пыль перекинется. Ланко тогда
и говорит:
– Может,
все-то опять обман.
Взял
щепотку из своего кошелечка. Песок как песок, настоящий золотой. Высыпал
щепотку Лейку в кошелек – перемены не вышло. Тогда Ланко
и понял: обделила ею голубая змейка за то, что пожадничал
на даровщину. Сказал об этом Лейку, и кошелек на глазах стал
прибывать. Домой пришли оба с полнехонькими кошельками, отдали свой песок
и золотые плиточки семейным и рассказали, как голубая змейка велела.
Все,
понятно, радуются, а у Лейка в доме еще новость: к Марьюшке
приехали сваты из другого села. Марьюшка веселехонька бегает, и рот
у нее в полной исправе. От радости, что ли? Жених, верно,
какой-то чубарый волосом, а парень веселый, к ребятам ласковый.
Скоренько с ним сдружились.
Голубую
змейку с той поры ребята никогда не вызывали. Поняли, что она сама
наградой прикатит, если заслужишь, и оба удачливы в своих делах были.
Видно, помнила их змейка и черный свой обруч от них золотым
отделяла.[18]
|