Иванко Крылатко
Про
наших златоустовских сдавна сплетка пущена, будто они мастерству у немцев
учились. Привезли, дескать, в завод сколько-то немцев. От них здешние
заводские и переняли, как булатную сталь варить, как рисовку
и насечку делать, как позолоту наводить. И в книжках будто бы
так записано.
Только
этот разговор в половинку уха слушать надо, а в другую половинку
то лови, что наши старики сказывают. Вот тогда и поймешь, как дело
было, – кто у кого учился.
То
правда, что наш завод под немецким правленьем бывал. Года два ли, три вовсе за
немцем-хозяином числился. И потом, как обратно в казну отошел, немцы
долго тут толкошились. Не дом, не два, а полных две улицы набилось. Так
и звались: Большая Немецкая – это которая меж горой Бутыловкой да
Богданкой – и Малая Немецкая. Церковь у немцев своя была, школа
тоже, и даже судились немцы своим судом.
Только
и то надо сказать, что других жителей в заводе довольно было.
Демидовкой не зря один конец назывался. Там демидовские мастера жили,
а они, известно, булат с давних годов варить умели.
Про
башкир тоже забывать не след. Эти и вовсе задолго до наших в здешних
местах поселились.
Народ,
конечно, небогатый, а конь да булат у них такие случались, что век не
забудешь. Иной раз такой узор старинного мастерства на ноже либо сабле покажут,
что по ночам тот узор тебе долго снится.
Вот
и выходит – нашим и без навозного немца было у кого
поучиться. И сами, понятно, не без смекалки были, к чужому свое
добавляли. По старым поделкам это въявь видно. Кто и мало в деле
понимает, и тот по этим поделкам разберет, походит ли баран на
беркута, – немецкая то есть работа на здешнюю.
Мне вот
дедушко покойный про один случай сказывал. При крепостном еще положении было.
Годов, поди, за сто. Немца в ту пору жировало на наших хлебах довольно,
и в начальстве все немцы ходили. Только уж пошел разговор – зря,
дескать, такую ораву кормим, ничему немцы наших научить не могут, потому сами
мало дело понимают. Может, и до высокого начальства такой разговор дошел.
Немцы и забеспокоились. Привезли из своей земли какого-то Вурму или Мумру.
Этот, дескать, покажет, как булат варить. Только ничего у Мумры не вышло.
Денег проварил уйму, а булату и плиточки не получил. Немецкому
начальству вовсе конфуз. Только вскорости опять слушок по заводу пустили: едет
из немецкой земли самолучший мастер. Рисовку да позолоту покажет, про какие тут
и слыхом не слыхали. Заводские после Мумры-то к этой хвастне безо внимания.
Меж собой одно судят:
– Язык
без костей. Мели, что хочешь, коли воля дана.
Только
верно – приехал немец. Из себя видный, а кличка ему Штоф. Наши,
понятно, позубоскальничали маленько.
– Штоф
не чекушка. Вдвоем усидишь, и то песни запоешь. Выйдет, значит, дело
у этого Штофа.
Шутка
шуткой, а на деле оказалось – понимающий мужик. Глаз хоть навыкате,
а верный, руке с инструментом полный хозяин и на работу не
ленив. Прямо сказать, мастер. Одно не поглянулось: шибко здыморыльничал
и на все здешнее фуйкал. Что ему ни покажут из заводской работы,
у него одно слово: фуй да фуй. Его за это и прозвали Фуйко Штоф.
Работал
этот Фуйко по украшению жалованного оружия. Как один у него золотые кони
на саблях выходили, и позолота без пятна. Ровно лежит, крепко.
И рисовка чистая. Все честь честью выведено. Копытца стаканчиками, ушки
пенечками, челку видно, глазок-точечка на месте поставлена, а в гриве
да хвосте тоже силышки считай. Стоит золотой конек, а над ним золотая
коронка. Тоже тонко вырисована. Все жички-цепочки разобрать можно. Одно не
поймешь – к чему она тут над коньком пристроилась.
Отделает
Фуйко саблю и похваляется:
– Это
есть немецкий рапота.
Начальство
ему поддувает:
– О та.
Такой тонкий рапота руски понимайт не может.
Нашим
мастерам, понятно, это в обиду. Заподумывали, кого бы к немцу
подставить, чтобы не хуже сделал. Говорят начальству, – так и так,
надо к Штофу на выучку из здешних кого определить. Положение такое есть,
а начальство руками машет, свое твердит:
– Это
есть ошень тонкий рапота. Руски понимайт не может.
Наши
мастера на своем стоят, а сами думают, кого поставить. Всех хороших
рисовщиков и позолотчиков, конечно, наперечет знали, да ведь не всякий
подходит. Иной уж в годах. Такого в подручные нельзя, коли он сам
давно мастер. Надо кого помоложе, чтобы вроде ученика пришелся.
Тут
в цех и пришел дедушко Бушуев. Он раньше по украшению же работал, да
с немцами разаркался и свое дело завел. Поставил, как у нас
водится, в избе чугунную боковушку кусинской работы и стал по заказу
металл в синь да в серебро разделывать. Ну, и от позолоты не
отказывался. И был у этого дедушки Бушуева подходящий паренек, не то
племянник, не то внучонко – Иванко, той же фамилии – Бушуев. Смышленый
по рисовке. Давно его в завод сманивали, да дедушко не отпускал.
– Не
допущу, – кричит, – чтоб Иванко с немцами якшался. Руку испортят
и глаз замутят.
Поглядел
дедушко Бушуев на фуйкину саблю, аж крякнул и похвалил:
– Чистая
работа!
Потом,
мало погодя, похвастался:
– А все-таки
у моего Ванятки рука смелее и глаз веселее.
Мастера
за эти слова и схватились:
– Отпусти
к нам на завод. Может он всамделе немца обыграет.
Ну,
старик ни в какую.
Все
знали, – старик неподатливый, самостоятельного характеру. Правду сказать,
вовсе поперешный. А все-таки думка об Иванке запала в головы. Как
дедушке ушел, мастера и переговариваются меж собой:
– Верно,
попытать бы!
Другие
опять отговаривают:
– Впусте
время терять. Парень из рук дедушки не вышел, а того ни крестом, ни пестом
с дороги не своротишь.
Кто
опять придумывает:
– Может
хитрость какую в этом деле подвести?
А то им
невдогадку, что старик из цеха сумный пошел.
Ну,
как – русский человек! Разве ему охота ниже немца ходить? Никогда этого не
бывало!
Все-таки
два дня крепился. Молчал. Потом, ровно его, прорвало, заорал:
– Иванко,
айда на-завод!
Парень
удивился:
– Зачем?
– А затем, –
кричит, – что надобно этого немецкого Фуйку обставить. Да так обогнать,
чтоб и спору не было.
Ванюшка,
конечно, про этого вновь приезжего слышал. И то знал, что дедушко недавно
в цех ходил, только Иванко об этом помалкивал, а старик расходился:
– Коли, –
говорит, – немца работой обгонишь, женись на Оксютке. Не препятствую!
У парня,
видишь, на примете девушка была, а старик никак не соглашался:
– Не
могу допустить к себе в дом эку босоту, бесприданницу.
Иванку
лестно показалось, что дедушко по-другому заговорил, – живо побежал на
завод. Поговорил с мастерами, – так и так, дедушко согласен,
а я и подавно. Сам желание имею с немцем в рисовке
потягаться. Ну, мастера тогда и стали на немецкое начальство наседать,
чтоб по положению к Фуйке русского ученика поставить, – Иванка,
значит. А он парень не вовсе рослый. Легкой статьи. В жениховской
поре, а парнишком глядит. Как весенняя байга у башкир бывает, так на
трехлетках его пускали. И коней он знал до косточки.
Немецкое
начальство сперва поартачилось, потом глядят – парнншко замухрышистый, согласилось:
ничего, думает, у такого не выйдет. Так Иванко и попал к немцу,
в подручные. Присмотрелся к работе, а про себя думает –
хорошо у немца конек выходит, только живым не пахнет. Надо так
приспособиться, чтоб коня на полном бегу рисовать. Так думает, а из себя
дурака строит, дивится, как у немца ловко каждая черточка приходится.
Немец, знай, брюхо поглаживает да приговаривает:
– Это
есть немецкий рапота.
Прошло
так сколько-то времени, Фуйко и говорит по начальству:
– Пора
этот мальшик проба ставить, – а сам подмигивает, вот-де смеху-то
будет. Начальство сразу согласилось. Дали Иванку пробу, как полагалось. Выдали
булатную саблю, назначили срок и велели рисовать коня и корону, где
и как сумеет.
Ну,
Иванко и принялся за работу. Дело ему, по-настоящему сказать, знакомое.
Одно беспокоит – надо в чистоте от немца не отстать и выдумкой
перешагнуть. На том давно решил, – буду рисовать коня на полном бегу.
Только как тогда с коронкой? Думал-думал, и давай рисовать пару
коней. Коньков покрыл лентой, а на ней коронку вырисовал. Тоже все
жички-веточки разберешь, маленько эта коронка назад напрочапилась, как башкир
на лошади, когда на весь мах гонит.
Поглядел
Иванко, чует – ловко рисовка к волновому булату пришлась. Живыми
коньки вышли.
Подумал-подумал
Иванко и вспомнил, как накануне вечером Оксютка шептала:
– Ты
уж постарайся, Ваня! Крылышки, что ли приделай коньку, чтоб он лучше фуйкина вышел.
Вспомнил
это и говорит:
– Э,
была не была! Может, так лучше!
Взял да
и приделал тем конькам крылышки, и видит – точно, еще лучше
к булатному узору рисовка легла. Эту рисовку закрепил и по
дедушкиному секрету вызолотил.
К сроку
изготовил. Отполировал старательно, все чатинки загладил, глядеть любо. Объявил, –
сдаю пробу. Ну, люди сходиться стали.
Первым
дедушко Бушуев приплелся. Долго на саблю глядел. Рубал ей и по-казацки,
и по-башкирски. На крепость тоже пробовал, а больше того на коньков
золотых любовался. До слезы смотрел. Потом и говорит:
– Спасибо,
Иванушко, утешил старика! Полагался на тебя, а такой выдумки не чаял.
В чиковку к узору твоя рисовка подошла. И то хорошо, что от
эфесу ближе к рубальному месту коньков передвинул.
Наши
мастера тоже хвалят. А немцы разве поймут такое? Как пришли, так шум
подняли.
– Какой
глюпость! Кто видел коня с крильом! Пошему корона сбок лежаль? Это есть
поношений на коронованный особ!
Прямо
сказать, затакали парня, чуть не в тюрьму его загоняют. Тут дедушко Бушуев
разгорячился.
– Псы
вы, – кричит, – бессмысленные! Взять вот эту саблю да порубать вам
осиновые башки. Что вы в таком деле понимаете?
Старика,
конечно, свои же вытолкали, чтоб всамделе немцы до худого не довели.
А немецкое начальство Ванятку прогнало. Визжит вдогонку:
– Такой
глюпый мальчишка завод не пускайть! Штраф платить будет! Штраф!
Иванко
от этого визгу приуныл было, да дедушко подбодрил:
– Не
тужи, Иванко! Без немцев жили и дальше проживем. И штраф им выбросим.
Пускай подавятся. Женись на своей Оксютке. Сказал – не препятствую, –
и не препятствую.
Иванко
повеселел маленько, да и обмолвился:
– Это
она надоумила крылышки-то конькам приделать. – Дедушко удивился:
– Неуж
такая смышленая девка?
Потом
помолчал малость, да и закричал на всю улицу:
– Лошадь
продам, а свадьбу вашу справлю, чтоб весь завод знал. А насчет
крылатых коньков не беспокойся. Не все немцы верховодить у нас
в заводе будут. Найдутся люди с понятием. Найдутся! Еще гляди,
награду тебе дадут! Помяни мое слово.
Люди,
конечно, посмеиваются над стариком, а по его слову и вышло.
Вскоре
после иванковой свадьбы к нам в завод царский поезд приехал. Тройках,
поди, на двадцати. С этим поездом один казацкий генерал случился. Еще из
кутузовских. Немало он супостатов покрошил и немецкие, сказывают, города
брал.
Этот
генерал ехал в сибирскую сторону по своим делам, да царский поезд его
нагнал. Ну, человек заслуженный. Царь и взял его для почету в свою
свиту. Только глядит, – у старика заслуг-то на груди небогато.
У
ближних царских холуев, которые платок поднимают да кресло подставляют, –
куда больше. Вот царь и придумал наградить этого генерала жалованной
саблей.
На
другой день, как приехали в Златоуст, пошли все в украшенный цех.
Царь и говорит генералу:
– Жалую
тебя саблей. Выбирай самолучшую. Немцы, понятно, спозаранку всю фуйкину работу
на самых видных местах разложили. А один наш мастер возьми и подсунь
в то число иванковых коньков. Генерал, как углядел эту саблю, сразу ее
ухватил. Долго на коньков любовался, заточку осмотрел, все винтики опробовал
и говорит:
– Много
я на своем веку украшенного оружия видел, а такой рисовки не
случалось. Видать, мастер с полетом. Крылатый человек. Хочу его поглядеть.
Ну,
немцам делать нечего, пришлось за Иванком послать. Пришел тот, а генерал
его благодарит. Выгреб сколько было денег в кармане и говорит:
– Извини,
друг, больше не осталось: поиздержался в дороге. Давай хоть я тебя
поцелую за твое мастерство. Оно к доброму казацкому удару ведет.
Тут
генерал так саблей жикнул, что царской свите холодно стало, а немцев пот
прошиб. Не знаю, – правда ли, будто немец при страхе первым делом кругом
отсыреет. Потому, видишь, – пивом наливается. Наши старики так сказывали,
а им случалось по зауголкам немца бивать.
С той
вот поры Ивана Бушуева и стали по заводу Крылатым звать. Через год ли
больше за эту саблю награду выслали, только немецкое начальство, понятно, ту
награду зажилило. А Фуйко после того случая в свою сторону уехал. Он,
видишь, не в пример прочим все-таки мастерство имел, ему и обидно
показалось, что его работу ниже поставили.
Иван
Бушуев, конечно, в завод воротился, когда немецких приставников да
нахлебников всех повыгнали, а одни настоящие мастера остались. Ну, это не
один год тянулось, потому у немецкого начальства при царе рука была
и своей хитрости не занимать.
Оксюткой
дедушко Бушуев крепко доволен был. Всем соседям нахваливал:
– Отменная
бабочка издалась. Как пара коньков с Иванком в житье веселенько
бегут. Ребят хорошо ростят. В одном оплошка. Не принесла Оксютка мне
такого правнучка, чтоб сразу крылышки знатко было. Ну, может, принесет еще,
а может, у этих ребят крылья отрастут. Как думаете? Не может того
быть, чтобы Крылатковы дети без крыльев были. Правда?[29]
|