Огневушка-поскакушка
Сидели
раз старатели круг огонька в лесу. Четверо больших, а пятый
парнишечко. Лет так восьми. Не больше. Федюнькой его звали.
Давно
всем спать пора, да разговор занятный пришелся. В артелке, видишь,
один старик был. Дедко Ефим. С молодых годов он из земли золотую
крупку выбирал. Мало ли каких случаев у него бывало.
Он и рассказывал, а старатели слушали.
Отец уж
сколько раз говорил Федюньке:
– Ложился
бы ты, Тюньша, спать!
Парнишечку
охота послушать.
– Погоди,
тятенька! Я маленечко еще посижу.
Ну, вот…
Кончил дедко Ефим рассказ. На месте костерка одни угольки остались,
а старатели все сидят да на эти угольки глядят.
Вдруг
из самой серединки вынырнула девчоночка махонькая. Вроде кукленки,
а живая. Волосенки рыженькие, сарафанчик голубенький и в руке
платочек, тоже сголуба.
Поглядела
девчонка веселыми глазками, блеснула зубенками, подбоченилась, платочком
махнула и пошла плясать. И так у ней легко да ловко
выходит, что и сказать нельзя. У старателей дух захватило.
Глядят – не наглядятся, а сами молчат, будто задумались.
Девчонка
сперва по уголькам круги давала, потом, – видно, ей тесно
стало, – пошире пошла. Старатели отодвигаются, дорогу дают, а девчонка
как круг пройдет, так и подрастет маленько. Старатели дальше отодвинутся.
Она еще круг даст и опять подрастет. Когда вовсе далеко отодвинулись,
девчонка по промежуткам в охват людей пошла, – с петлями
у ней круги стали. Потом и вовсе за людей вышла и опять ровненько
закружилась, а сама уже ростом, с Федюньку. У большой сосны
остановилась, топнула ножкой, зубенками блеснула, платочком махнула, как
свистнула:
– Фи-ть-ть!
й-ю-ю-у…
Тут
филин заухал, захохотал, и никакой девчонки не стало.
Кабы
одни большие сидели, так, может, ничего бы дальше и не случилось.
Каждый, видишь, подумал:
«Вон
до чего на огонь загляделся! В глазах зарябило… Неведомо что
померещится с устатку-то!»
Один
Федюнька этого не подумал и спрашивает у отца:
– Тятя,
это кто?
Отец
отвечает:
– Филин.
Кому больше-то? Неуж не слыхал, как он ухает?
– Да не про
филина я! Его-то, поди-ка, знаю и ни капельки не боюсь.
Ты мне про девчонку скажи.
– Про
какую девчонку?
– А вот
которая на углях плясала. Еще ты да и все отодвигались, как
она широким кругом пошла.
Тут отец
и другие старатели давай доспрашивать Федюньку, что он видел.
Парнишечко рассказал. Один старатель еще спросил:
– Ну-ко,
скажи, какого она росту была?
– Сперва-то
не больше моей ладошки, а под конец чуть не с меня ростом
стала.
Старатель
тогда и говорит:
– А ведь
я, Тюньша, точь-в-точь такое же диво видел.
Федюнькин
отец и еще один старатель это же сказали. Один дедко Ефим трубочку сосет
и помалкивает. Старатели приступать к нему стали.
– Ты,
дедко Ефим, что скажешь?
– А то и скажу,
что это же видел, да думал – померещилось мне, а выходит –
и впрямь Огневушка-Поскакушка приходила.
– Какая
Поскакушка?
Дедко
Ефим тогда и объяснил:
– Сдыхал,
дескать, от стариков, что есть такой знак на золото – вроде
маленькой девчонки, которая пляшет. Где такая Поскакушка покажется, там
и золото. Не сильное золото, зато грудное, и не пластом лежит,
а вроде редьки посажено. Сверлу, значит, пошире круг, а дальше все
меньше да меньше и на-нет сойдет. Выроешь эту редьку золотого
песку – и больше на том месте делать нечего. Только вот забыл
в котором месте ту редьку искать: то ли где Поскакушка вынырнет,
то ли где она в землю уйдет.
Старатели
и говорят:
– Это
дело в наших руках. Завтра пробьем дудку сперва на месте костерка,
а потом под сосной испробуем. Тогда и увидим, пустяшный твой разговор
или всамделе что на пользу есть.
С этим
и спать легли. Федюнька тоже калачиком свернулся, а сам думает: «Над
чем это Филин хохотал?»
Хотел
у дедка Ефима спросить, да он уже похрапывать принялся.
Проснулся
Федюянька на другой день позднехонько и видит –
на вчерашнем огневище большая дудка вырыта, а старатели стоят
у четырех больших сосен и все говорят одно:
– На этом
самом месте в землю ушла.
Федюнька
закричал:
– Что
вы! Что вы, дяденьки! Забыли, видно! Вовсе Поскакушка под этой вот сосной остановилась…
Тут и ножкой притопнула.
На
старателей тут сомненье пришло.
– Пятый
пробудился – пятое место говорит. Был бы десятый – десятое бы указал.
Пустое, видать, дело. Бросить надо.
Все ж
таки на всех местах испытали, а удачи не вышло. Дедко Ефим
и говорит Федюньке:
– Обманное,
видно, твое счастье.
Федюньке
это нелюбо показалось. Он и говорит:
– Это,
дедо, филин помешал. Он наше счастье обухал да обхохотал.
Дед Ефим
свое говорит:
– Филин
тут – не причина.
– А вот
и причина!
– Нет,
не причина!
– А вот
и причина!
Спорят
так-то вовсе без толку, а другие старатели над ними да и над
собой смеются:
– Старый
да малый, оба не знают, а мы, дураки, их слушаем
да дни теряем.
С той
вот поры старика и прозвали Ефим Золотая редька, а Федюньку –
Тюнькой Поскакушкой. Ребятишки заводские узнали, проходу не дают. Как
увидят на улице так и заведут:
– Тюнька
Поскакушка! Тюнька Поскакушка! Про девчонку скажи! Скажи про девчонку!
Старику
от прозвища какая беда? Хоть горшком назови, только в печку
не ставь. Ну, а Федюньке по малолетству обидно показалось.
Он и дрался, и ругался, и ревел не раз,
а ребятишки пуще того дразнят. Хоть домой с прииска не ходи. Тут
еще перемена жизни у Федюньки вышла. Отец-то у него на второй женился.
Мачеха попалась, прямо сказать, медведица. Федюньку и вовсе от дома
отшибло.
Дедко
Ефим тоже не часто домой с прииска бегал. Намается за неделю,
ему и неохота итти, старые ноги колотить.
Да и не к кому было. Один жил. Вот у них
и повелось. Как суббота, старатели домой, а дедко Ефим с Федюнькой
на прииске останутся.
Что
делать-то? Разговаривают о том, о другом. Дедко Ефим рассказывал
побывальщины разные, учил Федюньку, по каким логам золото искать и протча
тако. Случалось, и про Поскакушку вспомнят. И все у них гладко
да дружно. В одном сговориться не могут. Федюнька говорит, что
филин всей неудаче причина, а дедко Ефим говорит – вовсе
не причина.
Раз
так-то заспорили. Дело еще на свету было, при солнышке. У балагана
все-таки огонек был – от комаров курево. Огонь чуть видно,
а дыму много. Глядят – в дыму-то появилась махонькая девчонка.
Точь-в-точь такая же, как тот раз, только сарафанчик потемнее и платок
тоже. Поглядела веселыми глазками, зубенками блеснула, платочком махнула,
ножкой притопнула и давай плясать.
Сперва
круги маленькие давала, потом больше да больше, и сама подрастать
стала. Балаган на пути пришелся, только это ей не помеха. Идет,
будто балагана и нет. Кружилась-кружилась, а как ростом
с Федюньку стала, так и остановилась у большой сосны.
Усмехнулась, ножкой притопнула, платочком махнула, как свистнула:
– Фи-т-ть!
й-ю-ю-у…
И сейчас
же филин заухал, захохотал. Дедко Ефим подивился:
– Откуда
филину быть, коли солнышко еще не закатилось?
– Видишь
вот! Опять филин наше счастье спугнул. Поскакушка-то, может, от этого
филина и убежала.
– А ты разве
видел Поскакушку?
– А ты разве
не видел?
Начали
они тут друг дружку расспрашивать, кто что видел. Все сошлось, только место,
где девчонка в землю ушла, у разных сосен указывают. Как
до этого договорились, так дедко Ефим и вздохнул:
– О-хо-хо!
Видно, нет ничего. Одна это наша думка.
Только
сказал, а из-под дерна по балагану дым повалил. Кинулись, а там
жердник под дерном затлел. По счастью, вода близко была. Живо залили. Все
в сохранности осталось. Одне дедовы рукавицы обгорели. Схватил Федюнька
рукавицы и видит – дырки на них, как следочки от маленьких
ног. Показал это чудо дедке Ефиму и спрашивает:
– Это,
по-твоему, тоже думка?
Ну,
Ефиму податься некуда, сознался:
– Правда
твоя, Тюньша. Знак верный – Поскакушка была. Придется, видно, завтра опять
ямы бить – счастье пытать.
В
воскресенье и занялись этим с утра. Три ямы вырыли – ничего
не нашли. Дедко Ефим жаловаться стал:
– Наше-то
счастье – людям смех.
Федюнька
опять вину на филина кладет:
– Это
он, пучеглазик, наше счастье обухал да обхохотал! Вот бы его палкой!
В
понедельник старатели прибежали из заводу. Видят – свежие ямы
у самого балагана. Сразу догадались, в чем дело. Смеются над
стариком-то:
– Редька
редьку искал…
Потом
увидели, что в балагане пожар начинался, давай их ругать обоих. Федюнькин
отец зверем на парнишку накинулся, чуть не поколотил, да дедко
Ефим застоял:
– Постыдился
бы мальчонку строжить! Без того он у тебя боится домой ходить.
Задразнили да загрызли парнишка. Да и какая его вина? Я,
поди-ко, оставался, – с меня и спрашивай, коли у тебя урон
какой случился. Золу, видно, из трубки высыпал с огоньком – вот
и загорелось. Моя оплошка – мой и ответ.
Отчитал
так-то федюнькиного отца, потом и говорит парнишку, как никого
из больших близко не было:
– Эх,
Тюньша, Тюньша! Смеется над нами Поскакушка. Другой раз случится увидеть, так
ей в глаза надо плюнуть. Пускай людей с пути не сбивает
да насмех не ставит!
Федюнька
свое заладил:
– Дедо,
она не со зла. Филин ей вредит.
– Твое
дело, – говорит Ефим, – а только я больше ямы бить
не стану. Побаловался – и хватит. Немолодые мои годы –
за Поскакушкой скакать.
Ну,
разворчался старик, а Федюньке все Поскакушки жаль.
– Ты,
дедо, не сердись на нее! Вон она какая веселая да хорошая.
Счастье бы нам открыла, кабы не филин.
Про
филина дедко Ефим промолчал, а на Поскакушку все ворчит:
– То-то
она счастье тебе открыла! Хоть домой не ходи!
Сколько
ни ворчит дедко Ефим, а Федюнька свое:
– А как
она, дедо, ловко пляшет!
– Пляшет-то
ловко, да нам от этого не жарко – не холодно,
и глядеть неохота.
– А я бы
хоть сейчас поглядел! – вздохнул Федюнька. Потом и спрашивает:
– А ты,
дедо, отворотишься? И поглядеть тебе не любо?
– Как
не любо? – проговорился дедко, да спохватился и давай опять
строжить Федюньку: – Ох и упорный ты парнишко! Ох,
и упорный! Что в головенку попало, то и засело! Будешь вот,
что мое же дело, – всю жизнь мыкаться, за счастьем гоняться,
а его, может, вовсе и нету.
– Как
нету, коли я своими глазами видел.
– Ну,
как знаешь, а я тебе не попутчик! Набегался. Ноги заболели.
Поспорили,
а дружбу вести не перестали. Дедко Ефим по работе сноровлял Федюньке,
показывал, а в свободный час о всяких случаях рассказывал. Учил,
значит, как жить-то надо. И самые веселые у них те дни были, как
они вдвоем на прииске оставались.
Зима
загнала старателей по домам. Рассовал их приказчик до весны по
работам, куда пришлось, а Федюнька по малолетству дома остался. Только ему
дома-то несладко. Тут еще новая беда пришла: отца на заводе покалечило.
В больничную казарму его унесли. Ни жив ни мертв лежит. Мачеха
и вовсе медведицей стала, – загрызла Федюньку. Терпел он, терпел,
да и говорит:
– Пойду,
нето, я к дедку Ефиму жить.
А мачехе
что?
– Провались
ты, – кричит, – хоть к Поскакушке своей.
Надел
тут Федюня пимишки, шубейку-ветродуйку покромкой покрепче затянул. Хотел отцовскую
шапку надеть, да мачеха не дала. Натянул тогда свою, из которой
давно вырос, и пошел.
На улице
первым делом парнишки налетели, дразниться стали:
– Тюнька
Поскакушка! Тюнька Поскакушка! Скажи про девчонку!
Федюня,
знай, идет своей дорогой. Только и сказал:
– Эх
вы! Несмысленыши!
Ребятам
что-то стыдно стало. Они уж вовсе по-доброму спрашивают:
– Ты куда
это?
– К дедку
Ефиму.
– К Золотой
редьке?
– Кому
Редька – мне дедко.
– Далеко
ведь! Еще заблудишься.
– Знаю,
поди-ко, дорогу.
– Ну,
замерзнешь. Вишь, стужа какая, а у тебя и рукавиц нет.
– Рукавиц
нет, да руки есть, и рукава не отпали. Засуну руки
в рукава – только и дела. Не догадались!
Ребятам
занятно показалось, как Федюнька разговаривает, они и стали спрашивать
по-хорошему:
– Тюньша!
Ты, правда, Поскакушку в огне видел?
– И в огне
видел, и в дыму видел. Может, еще где увижу, да рассказывать
недосуг, – сказал Федюнька, да и зашагал дальше.
Дедко
Ефим то ли в Косом Броду, то ли в Северной жил.
На самом выезде, сказывают, избушка стояла. Еще перед окошком сосна
бортевая росла. Далеконько все ж таки, а время холодное – самая
середина зимы. Подзамерз наш Федюнюшка. Ну, дошагал все ж таки. Только ему
за дверную скобку взяться, вдруг слышит:
– Фи-т-ть!
й-ю-ю-у…
Оглянулся –
на дороге снежок крутится, а в нем чуть метлесит клубочек,
и похож тот клубочек на Поскакушку.
Побежал
Федюня поближе разглядеть, а клубочек уж далеко. Федюня за ним,
он того дальше. Бежал-бежал за клубочком, да и забрался
в незнакомое место. Глядит – пустоплесье какое-то, а кругом лес
густой. Посредине пустоплесья береза старая, будто и вовсе неживая. Снегу
около нее намело гора-горой. Клубочек подкатился к этой березе
да вокруг нее и кружится.
Федюнька
в азарте-то не поглядел, что тут и тропочки нет, полез по
цельному снегу. «Столько, – думает, – бежал, неуж спятиться!»
Добрался-таки
до березы, а клубочек и рассыпался. Снеговой пылью Федюньке
в глаза брызнул.
Чуть
не заревел от обиды Федюнька. Вдруг у самой его ноги снег
воронкой до земли протаял. Видит Федюнька, – на дне-то воронки
Поскакушка. Веселенько поглядела, усмехнулась ласково, платочком махнула
и пошла плясать, а снег-то от нее бегом побежал. Где
ей ножку поставить, там трава зеленая да цветы лесные.
Обошла
круг – тепло Федюньке стало, а Поскакушка шире да шире круг
берет, сама подрастает, и полянка в снегу все больше да больше.
На березе уж листочки зашумели. Поскакушка того больше старается,
припевать стала:
У меня
тепло!
У меня
светло!
Красно
летичко!
А сама
волчком да волчком – сарафанчик пузырем. Когда ростом
с Федюнькой выровнялась, полянка в снегу вовсе большая стала,
а на березе птички запели.
Жарынь,
как в самый горячий день летом. У Федюньки с носу пот каплет.
Шапчонку свою Федюнька давно снял, хотел и шубенку сбросить. Поскакушка
и говорит:
– Ты,
парень, побереги тепло-то! Лучше о том подумай, как назад выберешься!
Федюнька
на это и отвечает:
– Сама
завела – сама выведешь!
Девчонка
смеется:
– Ловкий
какой! А если мне недосуг?
– Найдешь
время! Я подожду!
Девчонка
тогда и говорит:
– Возьми-ко
лучше лопатку. Она тебя в снегу согреет и домой выведет.
Поглядел
Федюнька – у березы лопатка старая валяется. Изоржавела вся,
и черенок расколотый. Взял Федюнька лопатку, а Поскакушка наказывает:
– Гляди,
из рук не выпусти! Крепче держи! Да дорогу-то примечай! Назад
тебя лопата не поведет. А ведь придешь весной-то?
– А как
же? Непременно прибежим с дедком Ефимом. Как весна – так
мы и тут. Ты тоже приходи поплясать.
– Не время
мне. Сам уж пляши, а дедко Ефим пусть притопывает!
– Какая
у тебя работа?
– Не видишь?
Зимой лето делаю да таких, как ты, работничков забавляю. Думаешь –
легко?
Сама
засмеялась, вернулась волчком и платочком махнула, как свистнула:
– Фи-т-ть!
й-ю-ю-у…
И
девчонки нет, и полянки нет, и береза стоит голым – голешенька,
как неживая. На вершине филин сидит. Кричать – не кричит,
а башкой ворочает. Вокруг березы снегу намело гора – горой.
В снегу чуть не по горло провалился Федюнька и лопаткой
на филина машет. От поскакушкина лета только и осталось, что
черенок у Федюньки в руках вовсе теплый, даже горячий. А рукам
тепло – и всему телу весело.
Потянула
тут лопата Федюньку и сразу из снега выволокла. Сперва Федюнька чуть
не выпустил лопату из рук, потом наловчился, и дело гладко
пошло. Где пешком за лопатой идет, где волоком тащится. Забавно это
Федюньке, а приметки ставить не забывает. Это ему тоже легонько
далось. Чуть подумает засечку сделать, лопатка сейчас тюк-тюк, –
и две ровнешеньких зарубочки готовы.
Привела
лопатка Федюню к деду Ефиму затемно. Старик уже на печь залез.
Обрадовался,
конечно, стал спрашивать, как да что. Рассказал Федюнька про случай,
а старик не верит. Тогда Федюнька и говорит:
– Посмотри
вон лопатку-то! В сенках она поставлена.
Принес
дедко Ефим лопатку, да и углядел – по ржавчине-то золотые
таракашки посажены. Целых шесть штук.
Тут
дедко поверил маленько и спрашивает:
– А место
найдешь?
– Как, –
отвечает, – не найти, коли дорога замечена.
На
другой день дедко Ефим раздобыл лыжи у знакомого охотника.
Сходили
честь-честью. По зарубкам-то ловко до места добрались. Вовсе повеселел
дедко Ефим. Сдал он золотых таракашков тайному купцу, и прожил
ту зиму безбедно.
Как
весна пришла, побежали к старой березе. Ну, и что? С первой
лопатки такой песок пошел, что хоть не промывай, а прямо руками
золотины выбирай. Дедко Ефим даже поплясал на радостях.
Прихранить
богатство не сумели, конечно. Федюнька – малолеток, а Ефим хоть
старик, а тоже простота.
Народ
со всех сторон кинулся. Потом, понятно, всех согнали начисто, и барин
за себя это место перевел. Недаром, видно, филин башкой-то ворочал.
Все-таки дедко Ефим с Федюнькой хлебнули маленько из первого
ковшичка. Годов с пяток в достатке пожили. Вспоминали Поскакушку.
– Еще
бы показалась разок!
Ну,
не случилось больше. А прииск тот и посейчас зовется
Поскакушинский.[17]
|