Далевое глядельце
Знаменитых
горщиков по нашим местам немало бывало. Случались и такие, что
по-настоящему ученые люди, академики их профессорами величали и не
в шутку дивились, как они тонко горы узнали, даром что неграмотные.
Дело,
понятно, не простое, – не ягодку с куста сорвать. Не зря одного
такого прозвали Тяжелой Котомкой. Немало он всякого камня на своей спине перетаскал.
А сколько было похожено, сколь породы перекайлено да переворочено, –
это и сосчитать нельзя.
Только
и то сказать, этот горщик – Тяжелая-то Котомка, – не из первых
был. Сам у кого-то учился, кто-то его натолкнул и на дорогу поставил.
В Мурзинке будто эта зацепка случилась.
По
нынешним временам про Мурзинку мало слышно, а раньше не так было. Слободой
она считалась. От нее и другие селенья пошли, а сама она, сказывают,
в Ермакову пору обосновалась, – вроде крепости по тем временам. Не
раз ее сжигали да разоряли. Да ведь русский корень! Разве его кто вырвать
может, коли он за землю ухватился. Мало того, что отстроится слобода,
а еще во все стороны деревни выдвинет, вроде, сказать, заслонов.
Другая
отличка Мурзинской слободы в том, что около нее нашли первое в нашем
государстве цветное каменье. Нашел-то камни Тумашев, в государеву казну
представил и награду получил. Так по письменности значится, а на
деле, может, кто из слободских Тумашеву место показал. Ну, это дело давнее,
никому толком не ведомо, одно ясно, что с Мурзинки у нас
и началась охота за веселыми галечками, – каменное горе али каменная
радость. Это уж кому как любо называй.
Ремесло-то
это поисковое совсем особое. Конечно, каждый норовит на камешках кусок хлеба
заработать. Только есть меж поисковиков и такие, что ни за какие деньги не
отдадут камешок, который им полюбится. Вроде и ни к чему им,
а до смерти хранят.
– С ним, –
говорят, – жить веселее.
Ну,
а корысти тут и вовсе без числа. Потому около камешков
в одночасье человек разбогатеть может. Таких скоробогатиков
и набралось порядком в самой Мурзинке и по деревням, близ коих
добыча велась. На перекупке больше наживались. Главное тут было угадать
в сыром камне его настоящую цену.
Горщик,
которого потом Тяжелой Котомкой прозвали, в те годы парнишкой был. Родом
он то ли из Колташей, то ли из Черемисской, неподалеку от Мурзинки. Рос
в сиротстве со своей бабушкой. Старушка старательная, без дела не сидела,
только ведь старушечьим ремеслом – пряжей да вязаньем – не больно прокормишься.
Парнишке и пришлось с малых лет кусок добывать. По сиротскому
положению, ясное дело, не приходится работу выбирать: что случится, то
и делал. Подпаском бывал, у богатых мужиков в работниках жил, на
поденные работы хаживал. И звали его в ту пору Трошей Легоньким.
Раз Троша
попал на каменные работы в горе, и оказалось, что парнишка на
редкость приметливый на породу. Увидит где пласты и говорит: «А
я этакое же видал в том-то месте». Проверят – правильно.
И в сыром камне живо наловчился разбираться. Через малое число годов
старые старатели стали спрашивать:
– Погляди,
Троша, камешок. Сколько, по-твоему, он стоит?
Так этот
Троша Легонький и прижился в артели по каменному делу, только
в Мурзинке ему ни разу бывать не приходилось. А там тоже приметили
Трошу. Приметил самоглавный тамошний богатей. Он, видишь, больше всех на
перекупке раздулся, а остарел, плохо видеть стал – оплошка
в покупке дошла. Он и придумал:
– Возьму-ка
я этого Легонького к себе в дом да для верности женю на Аниске,
а то вовсе изболталась девка, сладу с ней нет.
Дочь-то
у него, и верно, полудурье была, да и не вовсе. В порядке
себя держала. Ни один добрый парень из своих мурзинских никогда бы на такой не
женился. Вот и стали подманивать со стороны.
У
богатых, известно, пособников всегда много. Эти поддужные и давай напевать
Троше про невесту:
– Краля
писаная! С одного боку тепло, с другого того лучше. Характеру
веселого, и одна разъединая дочь… По времени полным хозяином станешь.
А ведь дом-то какой? По всей округе на славе!
Бабушке
трошиной, видно, надоело всю жизнь в бедности колотиться, она
и поддакнула:
– Коли
люди с добром, почему нам отворачиваться?
У Троши
по этой части настоящей думки не было, он и говорит:
– Раз
пришла пора жениться, надо невест глядеть.
Поддужные
радехоньки, что парень этак легонько на приманку пошел, поторапливают:
– Тогда
и тянуть с этим нечего. В воскресенье приезжай с бабушкой.
Смотрины устроим, как полагается. Об одежде да справе не беспокой себя. Там
знают, что из сиротского положения ты. Взыску не будет.
Уговорились
так-то. Сказали Троше, в котором доме ему сперва остановиться надо,
и уехали. Как пришло воскресенье, Троша оделся почище да утречком пораньше
и пошел в Мурзинку, а бабушка отказалась:
– Еще
испугаются меня, старухи, и тебе доли не будет! В самоцветах
разбирать научился, неуж невесту не разглядишь?
Трошу
в те годы не зря Легоньким звали. Он живо дошагал до Мурзинки. Нашел там
дом, в котором ему остановиться велели. Там, конечно, приветили, чайком
попоили и говорят:
– Отдохни
покамест, потому смотрины вечером будут. Парень про то не подумал, что тут
какая уловка есть, а только отдыхать ему не захотелось. «Пойду, –
думает, – погляжу Мурзинку».
Камешки
тогда по многим деревням добывали. В Южаковой там, в Сизиковой, по
всей речке Амбарке, а все-таки Мурзинка заглавное место была. Тут
и самые большие каменные богатеи жили и старателей много считалось.
В числе
прочих старателей был Яша Кочеток. Груздок, как говорится, из маленьких,
а ядреный, глядел весело, говорил бойко и при случае постоять за себя
мог. От выпивки тоже не чурался. Прямо сказать, этим боком хоть и не
поворачивай, не тем будь помянут покойна головушка. В одном у него
строгая мера была: ни пьяный, ни трезвый своего заветного из рук не выпустит.
А повадку имел такую: все камешки, какие добудет, на три доли делил: едовую,
гулевую и душевную. В душевную, конечно, самая малость попадала, зато
камень редкостный. Деньги, которые за едовую долю получал, все до копейки жене
отдавал и больше в них не вязался: «Хозяйствуй, как умеешь!» Гулевые
деньги себе забирал, а душевную долю никому не продавал и показывать
не любил.
– Душа –
не рубаха, что ее выворачивать! Под худой глаз попадет, так еще пятно
останется, а мне охота ее в чистоте держать. Да и по делу это
требуется.
Начнут
спрашивать, какое такое дело, а он в отворот:
– Душевное
дело – каменному родня. Тоже в крепком занорыше сидит. К нему
подобраться не столь просто, как табаку на трубочку попросить.
Одним
словом, чудаковатый мужичок.
Про него
Троша дома слыхал, и про то ему было ведомо, что в Мурзинке чуть не
через дом старатели жили. Троша и залюбопытствовал: не удастся ли
с кем поговорить, как у них тут с камешками, не нашли ли чего
новенького. Троша и пошел разгуляться, людей поглядеть, себя показать.
Видит, в одном месте на бревнах народу многонько сидит, о чем-то разговаривают.
Он и подошел послушать.
Как раз
оказались старатели и разговаривали о своем деле. Жаловались больше,
что время скупое подошло: на Ватихе давно доброго занорыша не находили, на
Тальяне да и по другим ямам тоже большой удачи не было. Разговор не бойко
шел. Все к тому клонился – выпить бы по случаю праздника, да денег
нет.
Тут
видит Троша: подходит еще какой-то новый человек. Один из старателей
и говорит:
– Вон
Яша Кочеток идет. Поднести, поди, не поднесет, а всех расшевелит да еще
спор заведет.
– Без
того не обойдется, – поддакнул другой, а сам навстречу Якову давай
наговаривать: – Как, Яков Кирьяныч, живешь-поживаешь со вчерашнего дня?
Что по хозяйству? Не окривел ли петушок, здорова ли кошечка? Как сам
спал-почивал, какой легкий сон видел?
– Да
ничего, – отвечает, – все по-хорошему. Петух заказывал тебе
по-суседски поклончик, а кошка жалуется: больно много сосед мышей развел – справиться
сил нет. А сон, и точно, занятный видел. Будто в Сизиковой бог
по дворам с казной ходил, всех уговаривал: «Берите, мужики, кому сколько
надо. Без отдачи! Лучше, поди-ка, это, чем полтинничные аметистишки по одному
из горы выковыривать».
– Ну
и что? – засмеялись старатели.
– Отказались
мужики. «Что ты, – говорят, – боже, куда это гоже, чтоб незаробленяое
брать! Непривычны мы к этому». Так и не сошлось у них.
– Ты
скажешь!
– Сказать
просто, коли язык не присох. Тут который сперва-то с Кочетком
заговорил, –он, видно, маленько в обиде за петуший поклон
оказался, – он и ввернул словцо в задор:
– И понять
не хитро, что у тебя всегда одно пустобайство.
Кочеток
к этому и привязался:
– По
себе, видно, судишь! Неуж все на даровщину польстятся? За кого ты людей
считаешь? К барышникам приравнял! Совесть-то, поди, не у всякого
застыла.
Другие
старатели ввязались, и пошло-поехало, спор поднялся, потому – дело
близкое. Бог хоть ни к кому с казной не придет, а богатый
камешок под руку попасть может. Стали перебирать богатеев, кто от какого случая
разъелся. Выходило, что у всех не без фальши богатство пришло: кто от
артели утаил, кто чужое захватил, а больше того на перекупке нажился.
Купит за пятерку, а продаст за сотню, а то и за тысячу. Эти
каменные барышники тошней всего приходились старателям. И про то
посудачили, есть ли кому позавидовать из богатеев. Тоже вышло – некому.
У одного сын дурак-дураком вырос, у другого бабенка на стороне
поигрывает, того и гляди усоборует своего мужика и сама каторги не
минует, потому дело явное и давно на примете. Этот опять с перепою
опух, на человека не походит. Про невесту хваленую Троша такого наслушался, что
хоть уши затыкай. Потом, как за ним прибежали: пора, дескать, на смотрины
итти, – он отмахнулся:
– Не
пойду! Пускай свой самоцвет кому другому сбывает, а мне с любой
придачей не надо!
Поспорили
этак старатели, посудачили, к тому пришли: нет копейки надежнее той, коя потом
полита. Кабы только этих копеек побольше да без барышников! Известно, трудовики
по трудовому и вывели. Меж тем темненько уж стало. Спор давно на мирную
беседу повернул. Один Кочеток не унимается.
– Это, –
кричит, – разговор один! А помани кого боговой казной либо камешком
в тысчонку-две ростом, всяк руки протянет!
– Ты
откажешься? Сам, небось, заветное хранишь, продешевить боишься!
Кочеток
от этого слова весь задор потерял и говорит совсем по-другому:
– Насчет
моего заветного ты напрасное слово молвил. Берегу не для корысти, а для
душевной радости. Поглядишь на эту красоту – и ровно весной запахнет.
А что правда, то правда: подвернись случай с богатым камешком –
не откажусь. Крышу вон мне давно перекрыть надо, ребятишки разуты-раздеты. Да
мало ли забот!
Другой
старатель подхватил:
– А я бы
лошадку завел. Гнеденькую! Как у Самохина. Пускай не задается!
–Мне
баню поставить – первое дело, – отозвался еще один.
За ним
остальные про свое сказали. Оказалось, у каждого думка к большому
фарту припасена.
Кочеток
на это и говорит:
– Вот
видите: у каждого своя корысть есть. Это – и мешает нам найти
дорогу к далевому глядельцу.
Старатели
на это руками замахали и один по одному расходиться стали, а сами
ворчат:
– Заладила
сорока Якова одно про всякого! Далось ему это далевое глядельце!
– Слыхали
мы эту стариковскую побаску, да ни к чему она!
– Что
ее, гору-то, насквозь проглядывать! Тамошнего богатства все едино себе не
заберешь. Только себя растравишь!
– Куда
нам на даля глядеть! Хоть бы под ногами видеть, чтоб нос не разбить.
Разошлись
все. Пошел и Кочеток домой, а Троша с ним рядом. Дорогой Яша
спрашивает у парня: чей да откуда, каким случаем в Мурзинку попал,
какие камешки находить случалось, по каким местам да приметам. Троша все
отвечает толково и без утайки, потом и сам спрашивает:
– Дядя
Яков, о каком ты далевом глядельце поминал и почему это старателям не
любо показалось?
Яков
видит: парень молодой, к камешкам приверженность имеет и спрашивает
не для пустого разговору, доверился ему и рассказал:
– Сказывали
наши старики, что в здешних горах глядельце есть. Там все пласты горы сходятся.
А далевым оно потому зовется, что каждый пласт, будь то железная руда али
золото, уголь али медь, дикарь-камень али дорогой самоцвет, насквозь видно. Все
спуски, подъемы, все выходы и веточки заприметить можно на многие версты.
Глядельце это не снаружи, а в самой горе. Добраться до него человеку
нельзя, а видеть можно.
– Как
так?
– А через
терпеливый камешок.
– Это
еще какой? – спрашивает Троша – Тут, видишь, штука какая, –
объясняет Кочеток, – глядельце открывается только тому, кто себе выгоды не
ждет, а хочет посмотреть красоту горы и народу сказать, что где
полезное лежит. А как узнаешь, что человек о своем не думает? Вот
и положено испытание: найдешь камешок, который тебе больше других
приглянется, и храни его. Не продавай, не меняй и даже в мыслях
не прикидывай, сколько за него получить можно. Через такой камешок
и увидишь далевое глядельце. Как к глазу тебе его поднесут. Не сразу,
понятно, такой камешок тебе в руки придет. Не один, может, десяток
накопить придется, Терпенье тут требуется. Потому камень и зовется
терпеливым. А какой он, этот камешок, цветом – голубой ли, зеленый,
малиновый ли красный – это неведомо. Одно помнить надо, чтоб его какой
своей корыстью не замутить.
– Почему
старателям не любо слышать разговор об этом? По моему понятию, тут вот что
выходит: трудовому человеку, ежели он не хитник, не барышник, охота, поди,
поглядеть на красоту горы, а всяк лезет в яму с какой-нибудь
своей думкой. Слышал вон разговор: кому лошадь нужна, кому баня, кого другая
нужда одолевает. Ну, и досадуют, что им даже думка о далевом
глядельце заказана.
Тут
Кочеток вовсе доверился парню и рассказал:
– У меня
вон есть терпеливые камешки, да не действуют. Замутил, видно, их своими заботами
о том, о другом. Ты парень молодой и камешкам приверженный, вот
и запомни этот разговор. Может, тебе и посчастливит – увидишь
далевое глядельце.
– Ладно, –
отвечает, – не забуду твои слова.
В этих
разговорах они подошли к кочетковой избушке. Троша тогда и попросил:
– Нельзя
ли, дядя Яков, у тебя переночевать? Больно мне неохота к этим
богатеевым хвостам ворочаться, а итти домой в потемках несподручно.
– Что
ж, – говорит Яков, – время летнее, в сенцах места хватит,
а помягче хочешь, ступай на сеновал. Сена хоть и нелишка,
а все-таки есть.
Так
и остался Троша у Кочетка ночевать. Забрался он на сеновал,
а уснуть не может. День-то у него неспокойный выдался. Растревожило
парня, что чуть оплошку не сделал с хваленой-то невестой. Ну, и этот
разговор с Кочетком сильно задел. Так и проворочался до свету. Хотел
уж домой пойти, да подумал: «Нехорошо выйдет, надо подождать, как хозяева
проснутся». Стал поджидать, да и уснул крепко-накрепко. Пробудился близко
к полудню. Спустился с сеновала, а во двор заходит девчонка
с ведрами. Ростом невеличка, а ладная. Ведра полнехоньки,
а несет не сплеснет. Привычна, видать, и силу имеет. Троше тут
поворот судьбы и обозначился. Это ведь и самый добрый лекарь не
скажет, отчего такое бывает: поглядит парень на девушку, она на него взглянет,
и оба покой потеряют. Только о том и думают, как бы еще
ненароком встретиться, друг на дружку поглядеть, словом перемолвиться,
и оба краснеют, так что всякому видно, кто о ком думает.
Это вот
самое тут и случилось: приглянулась Троите Легонькому кочеткова дочь Доня,
а он ей ясным соколом на сердце пал.
Такое
дело, конечно, не сразу делается. Троша и придумал заделье, стал
спрашивать у девчонки, в каком месте отец старается. Та обсказала все
честь-честью. Троша и пошел будто поглядеть. Нашел по приметам яму, где
Кочеток старался, и объяснил, зачем он пришел, и сам за каелку
взялся. Потом как зашабашили, спрашивает у артельщиков, нельзя ли ему тут
остаться на работах. Артельщики сразу приметили, что парень старательный
и сноровку по каменной работе имеет, говорят:
– Милости
просим, коли уговор наш тебе подойдет, – и рассказали, с каким
уговором они принимают в артель.
Парень,
понятно, согласился и стал работать в этой артели, а по субботам
уходил в Мурзинку вместе с Кочетком. У него как постой имел.
Сколько там прошло, не знаю, а кончилось свадьбой. Гладенько у них
это сладилось. Как свататься Троша стал, Кочеток с женой в одно слово
сказали, что лучше такого жениха для своей Донюшки не ждали. И вся артель
попировала на свадьбе. К тому времени как раз яма их позабавила: нашли
хороший занорыш, и у всех на гулевые маленько осталось.
Трошина
бабушка уж в обиде была, что внучек с богатой женой забыл старуху.
Хотела сама в Мурзинку итти, а Троша и объявился с молодой
женой, только не с той, за которой пошел. Рассказал бабушке про свою
оплошку с богатой невестой, а старуха посмеивается.
– Вижу, –
говорит, – что и эта не бесприданница. Жемчугов полон рот, шелку до
пояса и глазок веселый, а это всего дороже. В семейном положении
главная хитрость в том, чтобы головы не вешать, коли тебя стукнет.
С той
поры много годов прошло. Стал Троша Легонький знаменитым горщиком, и звали
его уж по-другому – Тяжелой Котомкой. Немало он новых мест открыл. Работал
честно, не хитничал, не барышничал. Терпеливых камешков целый мешок накопил,
а далевого глядельца так увидеть ему и не пришлось.
Бывало,
жаловался на свою неудачу Донюшке, а та не привыкла унывать, говорит:
– Ну,
ты не увидел, – может, внуки наши увидят.
Теперь
Трофим Тяжелая Котомка – глубокий старик. Давно по своему делу не
работает, глазами ослабел, а как услышит, что новое в наших горах
открыли, всегда дивится:
– Сколь
ходко ныне горное дело пошло!
Его
внук, горный инженер, объясняет:
– Наука
теперь, дедушка, не та, и, главное, ищем по-другому. Раньше каждый искал, что
ему надо, а ныне смотрят, что где лежит и на что понадобиться может.
Видишь, вон на карте раскраска разная. Это глина для кирпичного завода,
тут – руда для домны, здесь – место для золотого запаса, тут –
уголек хороший для паровозных топок, а это твоя жила, которую на Адуе
открыл, вынырнула. Дорогое место!
Старик
смотрит на карту и кивает головой: так, так. Потом, хитренько улыбнувшись,
спрашивает шопотом:
– Скажи
по совести: далевое глядельце нашли? В котором месте?
Внук
тоже улыбается:
– Эх,
дед, не понимаешь ты этого. Тридцатый уж год пошел, как твое далевое глядельце
открыто всякому, кто смотрит не через свои очки. Зоркому глазу через это
глядельце не то что горы, а будущие годы видно.
– Вот-вот, –
соглашается старик. – Правильно мне покойный тестюшка Яков Кирьяныч сказывал:
в дадевом глядельце главная сила.[39]
|