Кошачьи уши
В
те годы Верхнего да Ильинского заводов в помине не было.
Только наша Полевая да Сысерть. Ну, в Северной тоже железком
побрякивали. Так, самую малость. Сысерть-то светлее всех жила. Она, вишь,
на дороге пришлась в казачью сторону. Народ туда-сюда проходил
да проезжал. Сами на пристань под Ревду с железом ездили. Мало
ли в дороге с кем встретишься, чего наслушаешься. И деревень
кругом много.
У нас
в Полевой против сысертского-то житья вовсе глухо было. Железа
в ту пору мало делали, больше медь плавили. А ее караваном
к пристани-то возили. Не так вольготно было народу в дороге
с тем, с другим поговорить, спросить. Под караулом-то попробуй!
И деревень в нашей стороне – один Косой Брод. Кругом лес
да горы, да болота. Прямо сказать, – в яме наши старики
сидели, ничего не видели. Барину, понятное дело, того и надо.
Спокойно
тут, а в Сысерти поглядывать приходилось.
Туда
он и перебрался. Сысерть главный у него завод стал. Нашим
старикам только стражи прибавил да настрого наказал прислужникам:
– Глядите,
чтобы народ со стороны не шлялся, и своих покрепче держите.
А какой
тут пришлый народ, коли вовсе на усторонье наш завод стоит. В Сысерть
дорогу прорубили, конечно, только она в те годы, сказывают, шибко
худая была. По болотам пришлась. Слани верстами. Заневолю брюхо заболит, коли
по жерднику протрясет. Да и мало тогда ездили по этой дороге.
Не то, что в нонешнее время – взад да вперед. Только
барские прислужники да стража и ездили. Эти верхами больше, –
им и горюшка мало, что дорога худая. Сам барин в Полевую только
на полозу ездил. Как санная дорога установится, он и давай
наверстывать, что летом пропустил. И все норовил нежданно-негаданно налететь.
Уедет примерно вечером, а к обеду на другой день уж опять
в Полевой. Видно, подловить-то ему кого-нибудь охота было. Так все
и знали, что зимой барина на каждый час жди. Зато по колесной дороге
вовсе не ездил. Не любо ему по сланям-то трястись, а верхом,
видно, неспособно. В годах, сказывают, был. Какой уж верховой! Народу
до зимы-то и полегче было. Сколь ведь приказчик ни лютует,
а барин приедет, – еще вину выищет.
Только
вот приехал барин по самой осенней распутице. Приехал не к заводу
либо к руднику, как ему привычно было, а к приказчику.
Из конторы сейчас же туда всех приказных потребовал и попов тоже.
До вечера приказные пробыли, а на другой день барин уехал
в Северну. Оттуда в тот же день в город поволокся. По самой-то
грязи приспичило ему. И обережных с ним что-то вовсе много. В народе
и пошел разговор: «Что за штука? Как бы дознаться?» По теперешним временам
это просто – взял да сбегал либо съездил в Сысерть, а при
крепости как? Заделье надо найти, да и то не отпустят.
И тайком тоже не уйдешь – все люди на счету, в руке
зажаты. Ну, все ж таки выискался один парень.
– Я, –
говорит, – вечером в субботу, как из горы поднимут,
в Сысерть убегу, а в воскресенье вечером прибегу. Знакомцы там
у меня. Живо все разузнаю.
Ушел,
да и не воротился. Мало погодя приказчику сказали,
а он и ухом не повел искать парня-то. Тут и вовсе
любопытно стало, – что творится? Еще двое ушли, и тоже с концом.
В заводе
только то и нового, что по три раза на дню стала стража по домам
ходить, мужиков считать, – все ли дома. В лес кому понадобится
за дровами либо за сеном на покос, – тоже спросись.
Отпускать стали грудками и со стражей.
– Нельзя, –
говорит приказчик, – поодиночке-то. Вон уж трое сбежали.
И
семейным в лес ходу не стало. На дорогах заставы приказчик
поставил. А стража у него наподбор – ни от одного толку
не добьешься. Тут уж, как в рот положено стало, что в Сысертской
стороне что-то деется, и шибко им – барским-то приставникам –
не по ноздре. Зашептались люди в заводе и на руднике.
– Что
хочешь, а узнать надо.
Одна
девчонка из руднишиых и говорит:
– Давайте,
дяденьки, я схожу. Баб-то ведь не считают по домам. К нам вон
с баушкой вовсе не заходят. Знают, что в нашей избе мужика нет.
Может, и в Сысерти эдак же. Способнее мне узнать-то.
Девчонка
бойконькая… Ну, руднишная, бывалая… Все ж таки мужикам это не в обычае.
– Как
ты, – говорят, – птаха Дуняха, одна по лесу сорок верст пройдешь?
Осень ведь – волков полно. Костей не оставят.
– В воскресенье
днем, – говорит, – убегу. Днем-то, поди, не посмеют волки
на дорогу выбежать. Ну, и топор на случай возьму.
– В Сысерти-то, –
спрашивают, – знаешь кого?
– Баб-то, –
отвечает, – мало ли. Через них и узнаю, что надо.
Иные
из мужиков сомневаются:
– Что
баба знает?
– То, –
отвечает, – и знает, что мужику ведомо, а когда и больше.
Поспорили
маленько мужики, потом и говорят:
– Верно,
птаха Дуняха, тебе сподручнее итти, да только стыд нам одну девку
на экое дело послать. Загрызут тебя волки.
Тут
парень и подбежал. Узнал, о чем разговор, да и говорит:
– Я с ней
пойду.
Дуняха
скраснела маленько, а отпираться не стала.
– Вдвоем-то,
конечно, веселее, да только как бы тебя в Сысерти не поймали.
– Не поймают, –
отвечает. Вот и ушли Дуняха с тем парнем. Из завода не по
дороге, конечно, выбрались, а задворками, потом тоже лесом шли, чтобы
их с дороги не видно было. Дошли так спокойно до Косого
Броду. Глядят – на мосту трое стоят. По всему видать – караул.
Чусовая еще не замерзла, и вплавь ее где-нибудь повыше либо
пониже тоже не возьмешь – холодно. Поглядела из лесочка Дуняха
и говорит:
– Нет,
видно, мил дружок Матюша, не приводится тебе со мной итти. Зря тут
себя загубишь и меня подведешь. Ступай-ко скорее домой, пока тебя
начальство, не хватилось, а я одна попытаюсь на женскую
хитрость пройти.
Матюха,
конечно, ее уговаривать стал, а она на своем уперлась. Поспорили
да на том и решили. Будет он из лесочка глядеть. Коли
не остановят ее на мосту – домой пойдет,
а остановят – выбежит, отбивать станет. Подобралась тут Дуняха
поближе, спрятала покрепче топор, да и выбежала из лесу. Прямо
на мужиков бежит, а сама визжит-кричит:
– Ой,
дяденьки, волк! Ой, волк!
Мужики
видят – женщина испугалась, – смеются. Один-то ногу еще
ей подставил, только, видать, Дуняха в оба глядела, пролетела мимо,
а сама все кричит:
– Ой,
волк! Ой, волк!
Мужики
ей вдогонку:
– За подол
схватил! За подол схватил! Беги – не стой!
Поглядел
Матюха и говорит:
– Пролетела
птаха! Вот девка! Сама не пропадет и дружка не подведет!
Дальше-то
влеготку пройдет сторонкой. Как бы только не припозднилась, волков
не дождалась!
Воротился
Матвей домой до обхода. Все у него и обошлось гладко –
не заметили. На другой день руднишным рассказал. Тогда и поняли,
что тех – первых-то – в Косом Броду захватили.
– Там,
поди, сидят запертые да еще в цепях. То приказчик
их и не ищет, – знает, видно, где они. Как бы туда же
наша птаха не попалась, как обратно пойдет!
Поговорили
так, разошлись. А Дуняха что? Спокойно сторонкой по лесу до Сысерти
дошла. Раз только и видела на дороге полевских стражников. Домой
из Сысерти ехали. Прихоронилась она, а как разминовались, опять
пошла. Притомилась, конечно, а на свету еще успела до Сысерти
добраться. На дороге тоже стража оказалась, да только обойти-то
ее тут вовсе просто было.
Свернула
в лес и вышла на огороды, а там близко колодец оказался.
Тут женщины были, Дуняху и незаметно на людях стало. Одна старушка спросила
ее:
– Ты чья
же, девушка, будешь? Ровно не из нашего конца?
Дуняха
и доверилась этой старушке.
– Полевская, –
говорит.
Старушка
дивится:
– Как
ты это прошла? Стража ведь везде наставлена. Мужики не могут
к вашим-то попасть. Который уйдет – того и потеряют.
Дуняха
ей сказала. Тогда старушка и говорит:
– Пойдем-ко,
девонька, ко мне. Одна живу. Ко мне и с обыском
не ходят. А прийдут – так скажешься моей зареченской внучкой.
Походит она на тебя. Только ты будто покорпуснее будешь. Зовут-то
как?
– Дуняхой, –
говорит.
– Вот
и ладно. Мою-то тоже Дуней звать.
У этой
старушки Дуняха и узнала все. Барин, оказывается, куда-то вовсе далеко
убежал, а нарочные от него и к нему каждую неделю ездят.
Все какие-то наставления барин посылает, и приказчик Ванька Шварев те наставления
народу вычитывает. Железный завод вовсе прикрыт, а мужики
на Щелкунской дороге канавы глубоченные копают да валы насыпают. Ждут
с той стороны прихода. Говорят – башкирцы бунтуются,
а на деле вовсе не то. По дальним заводам, по деревням
и в казаках народ поднялся, и башкиры с ними же. Заводчиков
да бар за горло берут, и главный начальник у народа Омельян
Иваныч прозывается. Кто говорит – он царь, кто – из простых
людей, только народу от него воля, а заводчикам да барам –
смерть! То наш-то хитряга и убежал подальше. Испугался!
Узнала,
что в Сысерти тоже обход по домам и работам мужиков проверяет по три
раза в день. Только у них еще ровно строже. Чуть кого
не случится, сейчас всех семейных в цепи
да и в каталажку. Человек прибежит:
– Тут
я, – по работе опоздал маленько!
А ему
отвечают:
– Вперед
не опаздывай! – да и держат семейных-то дня два либо три.
Вовсе замордовали народ, а приказчик хуже цепной собаки.
Все ж
таки, как вечерний обход прошел, сбежались к той старушке мужики. Давай
Дуняху расспрашивать, что да как у них. Рассказала Дуняха.
– А мы, –
говорят, – сколько человек к вашим отправляли – ни один
не воротился.
– То же, –
отвечает, – и у нас. Кто ушел – того и потеряли!
Видно, на Чусовой их всех перехватывают.
Поговорили-поговорили,
потом стали о том думать, как Дуняхе в Полевую воротиться. Наверняка
ее в Косом Броду поджидают, а как мимо пройдешь? Один тут
и говорит:
– Через
Терсутско болото бы да на Гальян. Ладно бы вышло, да мест этих
она не знает, а проводить некому…
– Неуж
у нас смелых девок не найдется? – говорит тут хозяйка. –
Тоже, поди-ко, их не пересчитывают по домам,
и на Тереутском за клюквой многие бывали. Проводят!
Ты только дальше-то расскажи ей дорогу, чтоб не заблудилась,
да и не опоздала. А то волкам на добычу угодит.
Ну, тот
и рассказал про дорогу. Сначала, дескать, по Терсутскому болоту, потом по
речке Мочаловке на болото Галъян, а оно к самой Чусовой
подходит. Место тут узкое. Переберется как-нибудь, а дальше полевские
рудники пойдут.
– Если, –
говорит, – случится опоздниться, тут опаски меньше. По тем местам
от Гальяна до самой Думной горы земляная кошка похаживает. Нашему
брату она не вредная, а волки ее побаиваются, если уши покажет.
Не шибко к тем местам льнут. Только на это тоже не надейся,
побойче беги, чтобы засветло к заводу добраться. Может, про кошку-то –
разговор пустой. Кто ее видал?
Нашлись,
конечно, смелые девки. Взялись проводить до Мочаловки. Утром еще потемну
за завод прокрались мимо охраны.
– Не сожрут
нас волки кучей-то. Побоятся, поди. Пораньше домой воротимся, и ей –
гостье-то нашей – так лучше будет.
Идет эта
девичья команда, разговаривает так-то. Мало погодя и песенки запели.
Дорога бывалая, хаживали на Терсутско за клюквой – что
им не петь-то?
Дошли
до Мочаловки, прощаться с Дуняхой стали. Время еще не позднее.
День солнечный выдался. Вовсе ладно. Тот мужик-то говорил, что
от Мочаловки через Гальян не больше пятнадцати верст до Полевой.
Дойдет засветло, и волков никаких нет. Зря боялись.
Простились.
Пошла Дуняха одна. Сразу хуже стало. Места незнакомые, лес страшенный. Хоть
не боязливая, а запооглядывалась. Ну, и сбилась маленько. Пока
путалась да направлялась, глядишь – и к потемкам дело
подошло. Во всех сторонах заповывали. Много ведь в те годы волков-то
по нашим местам было. Теперь вон по осеням под самым заводом воют, а тогда
их было – сила! Видит Дуняха – плохо дело. Столько узнала,
и даже весточки не донесет! И жизнь свою молодую тоже жалко. Про
парня того – про Матвея-то – вспомнила. А волки вовсе близко.
Что делать? Бежать – сразу налетят, в клочья разорвут. На сосну
залезть – все едино дождутся, пока не свалишься.
По
уклону, видит, к Чусовой болото спускаться стало. Так мужик-то объяснял.
Вот и думает: «Хоть бы до Чусовой добраться!»
Идет
потихоньку, а волки по пятам. Да и много их. Топор, конечно,
в руке, да что в нем!
Только
вдруг два синеньких огня вспыхнуло. Ни дать ни взять – кошачьи
уши.
Снизу
пошире, кверху на-нет сошли. Впереди от Дуняхи шагов, поди,
до полсотни. Дуняха раздумывать не стала, откуда огни, – сразу
к ним кинулась. Знала, что волки огня боятся.
Подбежала –
точно, два огня горят, а между ними горка маленькая, вроде кошачьей
головы. Дуняха тут и остановилась, меж тех огней. Видит – волки
поотстали, а огни все больше да больше, и горка будто выше.
Дивится Дуняха, как они горят, коли дров никаких не видно. Насмелилась,
протянула руку, а жару не чует. Дуняха еще поближе руку подвела.
Огонь метнулся в сторону, как кошка ухом тряхнула, и опять ровно
горит.
Дуняхе
маленько боязно стало, только не на волков же бежать. Стоит меж
огнями, а они еще кверху подались. Вовсе большие стали. Подняла Дуняха
камешок с земли. Серой он пахнет. Тут она и вспомнила про
земляную кошку, про которую мужик сысертский сказывал. Дуняха и раньше
слышала, что по пескам, где медь с золотыми крапинками, живет кошка
с огненными ушами. Уши люди много раз видали, а кошку никому
не доводилось. Под землей она ходит. Стоит Дуняха промеж тех кошачьих ушей
и думает: как дальше-то? Волки отбежали, да надолго ли? Только отойди
от огней – опять набегут. Тут стоять – холодно, до утра
не выдюжить.
Только
подумала, – огни и пропали. Осталась Дуняха в потемках.
Оглянулась – нет ли опять волков? Нет, не видно. Только куда итти
в потемках-то! А тут опять впереди огоньки вспыхнули. Дуняха
на них и побежала. Бежит-бежит, а догнать не может. Так
и добежала до Чусовой-реки, а уши уж на том берегу горят.
Ледок,
конечно, тоненький, ненадежный, да разбирать не станешь. Свалила две
жердинки легоньких, с ними и стала перебираться. Переползла
с грехом пополам, ни разу не провалилась, хоть шибко потрескивало.
Жердинки-то ей пособили.
Стоять
не стала. Побежала за кошачьими ушами. Пригляделась все ж таки
к месту, – узнала. Песошное это. Рудник был. Случалось ей тут
на работе бывать. Дорогу одна бы ночью нашла, а все за ушами
бежит. Сама думает: «Уж если они меня из такой беды вызволили, так неуж
неладно заведут?»
Подумала,
а огни и выметнуло. Ярко загорели. Так и переливаются. Будто
знак подают: «Так, девушка, так! Хорошо рассудила!»
Вывели
кошачьи уши Дуняху на Поваренский рудник, а он у самой Думной
горы. Вон в том месте был. Прямо сказать, в заводе.
Время
ночное. Пошла Дуняха к своей избушке, с опаской, конечно,
пробирается. Чуть где люди, – прихоронится; то за воротный столб
притаится, а то и через огород махнет. Подобралась так
к избушке и слышит – разговаривают.
Послушала
она, поняла, – караулят кого-то. А ее и караулили. Старуху
баушку приказчик велел в ее избушке за постоянным караулом
держать. «Сюда, – думает, – Дуняха явится, коли ей обратно прокрасться
посчастливит». Сам этот караул проверял, чтобы ни днем, ни ночью
не отходили.
Дуняха
этого не поняла. Только слышит – чужой кто-то у баушки сидит.
Побоялась показаться. А сама замерзла, невтерпеж прямо. Вот она
и прокралась проулком к тому парню-то Матвею, с которым
до Косого Броду шла. Стукнула тихонько в окошко, а сама
притаилась. Тот выбежал за ворота:
– Кто?
Ну, она
и сказалась. Обрадовался парень.
– Иди, –
говорит, – скорее в баню. Топлена она. Там тебя и прихороню,
а завтра ненадежнее место найдем.
Запер
Дуняху в теплой бане, сам побежал надежным людям сказать:
– Воротилась
Дуняха, прилетела птаха.
Живо
сбежались, расспрашивать стали. Дуняха все им рассказала. В конце
и про кошачьи уши помянула:
– Кабы
не они, сожрали бы меня волки.
Мужики
это мимо пропустили. Притомилась, думают, наша птаха, вот и помстилось ей.
– Давай-ко, –
говорят, – поешь да ложись спать! Мы покараулим тебя
до утра и то обмозгуем, куда лучше запрятать.
Дуне
того и надо. В тепле-то ее разморило, еле сидит. Поела маленько,
да и уснула. Матюха да еще человек пять парней на карауле
остались. Только время ночное, тихое, а Дуняха вон какие вести принесла.
Парни, видно, и запоговаривали громко. Ну, и другие люди, которые
слушать приходили, тоже не утерпели: тому-другому сказать, посоветовать,
что делать. Однем словом, беспокойство пошло. Обходчики и заметили. Сразу
проверку давай делать. Того нет, другого нет, а у Матвея пятеро чужих
оказалось.
– Зачем
пришли?
Те
отговариваются, конечно, кому что на ум пришло. Не поверили
обходчики, обыскивать кинулись. Парням делать нечего – за колья
взялись. Обходчики, конечно, оборуженные, только в потемках колом-то
способнее. Парни и ухайдакали их. Только на место тех обходчиков
другие набежали. Втрое либо вчетверо больше. Парням, значит, поворот вышел.
Одного застрелили обходчики, а другие отбиваются все ж таки.
Дуняха
давно соскочила. Выбежала из бани, глядит – над Думной горой два
страшенных синих огня поднялись, ровно кошка за горой притаилась, уши
выставила. Вот-вот на завод кинется. Дуняха и кричит:
– Наши
огни-то! Руднишные! На их, ребята, правьтесь!
И сама
туда побежала. В заводе сполох поднялся. На колокольне в набат
ударили. Народ повыскакивал. Думают – за горой пожар. Побежали туда.
Кто поближе подбежит, тот и остановится. Боятся этих огней. Одна Дуняха
прямо на них летит. Добежала, остановилась меж огнями и кричит:
– Хватай
барских-то! Прошло их время! По другим заводам давно таких-то кончили!
Тут
обходчикам и всяким стражникам туго пришлось. Известно, народ грудкой
собрался. Стража побежала – кто куда. Только далеко ли от народа уйдешь?
Многих похватали, а приказчик угнал-таки по городской дороге.
Упустили – оплошка вышла. Кто в цепях сидел, тех высвободили,
конечно. Тут и огни погасли.
На
другой день весь народ на Думной горе собрался. Дуняха и обсказала,
что в Сысерти слышала. Тут иные, из стариков больше, сумлеваться
стали:
– Кто
его знает, что еще выйдет! Зря ты нас вечор обнадежила.
Другие
опять за Дуняху горой:
– Правильная
девка! Так и надо! Чего еще ждать-то? Надо самим к людям податься,
у коих этот Омельян Иванович объявился.
Которые
опять кричат:
– В Косой
Брод сбегать надо. Там, поди наши-то сидят. Забыли их?
Ватажка
парней сейчас и побежала. Сбили там стражу, вызволили своих да еще
человек пять сысертских. Ну, и народ в Косом Броду весь подняли.
Рассказали им, что у людей делается.
Прибежали
парни домой, а на Думной горе все еще спорят. Старики без молодых-то
вовсе силу забрали, запутали народ. Только и твердят:
– Ладно
ли мы вечор наделали, стражников насмерть побили?
Молодые
кричат:
– Так
им и надо!
Сидельцы
тюремные из Косого-то Броду на этой же стороне, конечно. Говорят
старикам:
– Коли
вы испугались, так тут и оставайтесь, а мы пойдем свою
правильную долю добывать.
На этом
и разошлись. Старики, на свою беду, остались, да и других
под кнут подвели. Вскорости приказчик с солдатами из города пришел,
из Сысерти тоже стражи нагнали. Живо зажали народ. Хуже старого приказчик
лютовать стал, да скоро осекся. Видно, прослышал что неладное для себя.
Стал стариков тех, кои с пути народ сбили, задабривать всяко. Только
у тех спины-то не зажили, помнят, что оплошку сделали. Приказчик
видит, косо поглядывают, – сбежал ведь! Так его с той поры
в наших заводах и не видали. Крепко, видно, запрятался,
а может, и попал в руки добрым людям – свернули башку.
А
молодые тогда с Думной-то горы в леса ушли. Матвей у них вожаком
стал. И птаха Дуняха с ним улетела.
Про эту
пташку удалую много еще сказывали, да я не помню…
Одно
в памяти засело – про дуняхину плетку.
Дуняха,
сказывают, в наших местах жила и после того, как Омельяна Иваныча
бары сбили и казнить увезли. Заводское начальство сильно охотилось поймать
Дуняху, да все не выходило это дело. А она нет-нет
и объявится в открытую где-нибудь на дороге, либо
на руднике каком. И всегда, понимаешь, на соловеньком коньке,
а конек такой, что его не догонишь. Налетит этак нежданно-негаданно,
отвозит кого ей надо башкирской камчой – и нет ее. Начальство
переполошится, опять примутся искать Дуняху, а она, глядишь, в другом
месте объявится и там какого-нибудь руднишного начальника плеткой
уму-разуму учит, как, значит, с народом обходиться. Иного до того
огладит, что долго встать не может. Камчой с лошади, известно,
не то что человека свалить, волка насмерть забить можно, если кто
умеет, конечно. Дуняха, видать, понавыкла камчой орудовать, надолго свои памятки
оставила. И все, сказывают, по делу. А пуще всего тем рудничным
доставалось, кои молоденьких девчонок утесняли. Этих вовсе не щадила.
На
рудниках таким, случалось, грозили:
– Гляди,
как бы тебя Дуняха камчой не погладила.
Стреляли,
конечно, в Дуняху не один раз, да она, видно, на это
счастливая уродилась, а в народе еще сказывали, будто перед стрелком
кошачьи уши огнями замелькают, и Дуняхи не видно станет.
Сколько
в тех словах правды, про то никто не скажет, потому – сам
не видал, а стрелку как поверить?
Всякому,
поди-ко, не мило, коли он пульку в белый свет выпустит. Всегда
какую-нибудь отговорку на этот случай придумает. Против, дескать, солнышка
пришлось, мошка в глаз попала, потемнение в мозгах случилось, комар
в нос забился и в причинную жилку как раз на ту пору
уколол. Ну, мало ли как еще говорят. Может, какой стрелок и приплел
огненные уши, чтоб свою неустойку прикрыть. Все-таки не столь стыдно.
С этих слов, видно, разговор и пошел.
А то,
может, и впрямь Дуняха счастливая на пулю была. Тоже ведь недаром
старики говорили:
– Смелому
случится на горке стоять, пули мимо летят, боязливый в кустах
захоронится, а пуля его найдет.
Так
и не могло заводское начальство от дуняхиной плетки свою спину
наверняка отгородить. Сам барин, сказывают, боялся, как бы Дуняха где его
не огрела. Только она тоже не без смекалки орудовала.
Зачем
она с одной плеткой кинется, коли при барине завсегда обережных сила,
и каждый оборужен.[12]
|