 Увеличить |
ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА
В Консьержери, в этой "прихожей смерти",
распорядок дня более суров, чем во всех других тюрьмах революции. Древнее
каменное строение с непроницаемыми для звука стенами и тяжелыми, обитыми железом
дверьми, каждое окно - зарешечено, каждый проход - на запоре. Здание охраняется
со всех сторон, на плитах его стен по праву можно было бы высечь слова Данте:
"Оставь надежду..." На протяжении столетий совершенствовавшаяся
система охраны, многократно пересмотренная и ужесточенная в связи с массовым
террором, исключает какую бы то ни было связь заключенных с внешним миром.
Невозможно передать письма, нельзя устроить свидание, ведь персонал Консьержери
комплектуется не из новичков, как, например, в Тампле, а из специально
обученных тюремщиков, прекрасно знающих свое дело; кроме того, к заключенным
предусмотрительно подсаживают соглядатаев - они всегда предупредят тюремное
начальство о любых приготовлениях к побегу. Всюду, где система испытана годами
или десятилетиями, отдельным личностям очень трудно, практически бессмысленно
сопротивляться ей.
Но к счастью, таинственным образом существует сила,
способная противостоять любому коллективному насилию, - индивидуум. Человек,
если он несгибаем, если он полон решимости, в конечном счете всегда оказывается
сильнее любой системы. Всегда человечное, если воля индивдуума не сломлена,
сведет на нет любой бумажный приказ; именно так происходит и в данном случае с
Марией Антуанеттой. Уже через несколько дней под воздействием какой-то
удивительной магии, излучаемой ее именем, определяемом обаянием ее
величественной осанки, все люди, которые должны стеречь Марию Антуанетту в
Консьержери, становятся ее друзьями, помощниками, преданными слугами. Жена
надзирателя обязана лишь подметать пол в камере да стряпать грубую пищу, но с
трогательной заботливостью готовит она для королевы лучшее, что может
приготовить, предлагает ей свои услуги при причесывании, ежедневно достает в
противоположном конце города бутылку той питьевой воды, которую предпочитает
Мария Антуанетта. И служанка Ришаров пользуется любым поводом, чтобы проникнуть
в камеру к заключенной и спросить, чем она может быть ей полезна. А суровые
жандармы с закрученными усами, с бряцающими саблями, с постоянно заряженными ружьями,
они, которые должны все запрещать, что делают они? Они - об этом
свидетельствует протокол допроса - каждый день приносят королеве в ее мрачную
камеру свежие цветы, покупая их на рынке за собственные деньги. Именно в
простом народе, где несчастье более частый гость, чем у обеспеченных, живет
трогательное, сердечное отношение к Марии Антуанетте, столь ненавидимой им в ее
счастливые дни. Когда торговки рынка у Консьержери узнают от мадам Ришар, что
курица или овощи предназначаются для королевы, они подбирают лучший товар, и
Фукье-Тенвиль на процессе вынужден с раздражением и удивлением констатировать,
что в Консьержери королева имела значительно больше льгот, чем в Тампле. Именно
там, где господствует ужасная смерть, в людях как противодействие непроизвольно
растет человечность.
Зная о прежних попытках бегства Марии Антуанетты,
поражаешься тому, как плохо была организована в Консьержери охрана такого
важного государственного заключенного. Но кое-что проясняется, если вспомнить,
что главным инспектором этой тюрьмы был не кто иной, как торговец лимонадом
Мишони, имевший самое непосредственное отношение к заговору в Тампле. Даже
через толстые каменные стены Консьержери проникает манящий и обманчивый свет
миллиона барона де Баца, все еще продолжает Мишони вести отважную двойную игру.
Ежедневно верный долгу, суровый, является он в камеру королевы, лично проверяет
крепость решеток и дверей, с педантичной точностью докладывает об этих
посещениях Коммуне, счастливой иметь такого надежного республиканца надзирателем,
сторожем. В действительности же Мишони дожидается лишь момента и, когда
жандармы покидают камеру, дружески болтает с королевой, передает ей столь
страстно ожидаемые сообщения из Тампля о детях; время от времени, то за мзду,
то ли по добросердечию, при инспектировании Консьержери он пропускает даже
тайком к заключенной любопытствующих, англичанина или англичанку (фамилия
неизвестна), возможно, некую страдающую сплином особу, миссис Аткинс, одного из
присягнувших Конвенту священников, который примет у королевы последнюю
исповедь, художника - ему мы обязаны портретом королевы, выставленным в музее
Карнавале. И наконец, роковым образом, также и безрассудного глупца, который
своим чрезмерным рвением одним ударом лишит королеву всех данных ей малых
свобод и послаблений.
***
Этот пресловутый affaire de l'oeillet, этот "заговор
гвоздики", события которого Александр Дюма положит позже в основу большого
романа[198], - темная история;
полностью расшифровать этот заговор, пожалуй, никогда не удастся, так как
сведений, записанных в судебных актах, для этого совершенно недостаточно. То
же, что говорит о нем сам герой заговора, подозрительно попахивает
хвастовством. Если верить муниципалитету и главному инспектору тюрем Мишони, то
заговора не было, был, по существу, незначительный случай. Якобы однажды за
ужином с друзьями он, Мишони, рассказал о королеве, которую обязан по долгу
службы ежедневно посещать. Один господин, имени которого он не знает, проявил
особый интерес к этому и спросил, не разрешит ли Мишони сопровождать его при
одном из посещений высокопоставленной узницы. Находясь в хорошем настроении,
Мишони, не наведя справок об этом господине, взял его с собой в инспекционный
обход, получив от него, разумеется, обещание не говорить с королевой.
Так ли наивен, как он себя изображает, этот Мишони,
доверенное лицо барона де Баца? В самом ли деле не взял он на себя труд
выяснить, кто же такой этот неизвестный господин, которого он согласился тайком
провести в камеру королевы? Расспроси он окружающих, то узнал бы, что это
человек, хорошо известный Марии Антуанетте, шевалье де Ружвиль, один из тех
аристократов, которые 20 июня с риском для жизни защищали королеву. Судя по
всему, Мишони в свое время серьезно помогал барону де Бацу иимел убедительные
и, что самое главное, веские и звонкие основания не очень-то расспрашивать
этого неизвестного о его намерениях; вероятно, заговор был подготовлен
значительно более основательно, чем это представляется по дошедшим до нас
материалам.
Так вот, 28 августа у двери тюремной камеры слышится
позвякивание ключей. Королева и жандарм встают. Всякий раз в первое мгновение,
когда дверь камеры открывается, Мария Антуанетта пугается, ведь многие недели и
месяцы почти каждое неожиданное посещение представителей власти приносило ей
только плохие сообщения. Но нет, это Мишони, тайный друг, в сопровождении
какого-то неизвестного господина; заключенная совсем не обращает на него
внимания. Мария Антуанетта с облегчением вздыхает, она беседует с Мишони,
расспрашивает о своих детях: всегда первые и самые настойчивые расспросы - о
них. Мишони приветливо отвечает, королева приходит в хорошее настроение: эти
считанные минуты, когда тусклый стеклянный колпак молчания разбит, едва она
слышит от кого-нибудь имена своих детей, всегда являются для нее минутами счастья.
Но внезапно Мария Антуанетта смертельно бледнеет. И тотчас
же кровь бросается ей в лицо. Она начинает дрожать и с трудом пытается
сохранить спокойствие. Неожиданность слишком велика: она узнала Ружвиля,
человека, которого видела возле себя во дворце сотни раз и о котором знает, что
он отважный, безумно смелый человек. Что должно означать - время так
стремительно мчится, его не хватает, чтобы все как следует продумать, - что
должно означать столь внезапное появление здесь, в тюремной камере, этого надежного,
этого преданного друга? Хотят ли ее спасти? Хотят ли что-нибудь сказать ей,
что-нибудь передать? Она не решается обратиться к Ружвилю, не решается - боясь
жандармов и надзирательницы - прямо посмотреть на него, и все же она замечает:
он подает ей все время знаки, смысл которых она понять не может. Мучительно
волнующе и отрадно одновременно вновь после многомесячного перерыва видеть
возле себя посланца и не понимать, с какой вестью он явился; все более и более
опасается она неверным движением, неосторожным взглядом выдать себя. Возможно,
Мишони замечает смятение, во всяком случае он вспоминает, что ему надо обойти
других заключенных, и поспешно покидает камеру вместе с незнакомцем, заявив,
однако, совершенно определенно, что еще вернется.
Оставшись одна, - колени дрожат - Мария Антуанетта
опускается в кресло и пытается собраться с мыслями. Она решает, что, если оба
вернутся, ей надо будет внимательнее, спокойнее, чем при первой встрече,
следить за каждым знаком, за каждым жестом посланца. И действительно, они
появляются вторично. Вновь бренчат ключами, вновь входят в камеру Мишони и
Ружвиль. На этот раз Мария Антуанетта полностью владеет собой. Она более
внимательно, более пристально, более спокойно следит за Ружвилем и внезапно по
его быстрому кивку головы замечает, что он бросил что-то в угол за печку.
Сердце начинает учащенно биться, ей страстно хочется сразу же, немедленно
прочесть то, что написано в записке; едва Мишони и Ружвиль покидают комнату,
она сразу же под каким-то предлогом отсылает жандарма. Эту единственную минуту
без свидетелей она использует, чтобы подобрать подброшенное. Как, ничего, кроме
букетика гвоздики? Нет, в букетике сложенная записка. Она разворачивает и
читает: "Моя покровительница, я никогда не забуду Вас, всегда буду искать
способ доказать готовность отдать свою жизнь ради Вашего спасения. Если Вам
требуются триста или четыреста луидоров, я принесу их в следующую
пятницу".
***
Можно представить себе чувства этой несчастной женщины:
чудесным образом ей дано увидеть слабое сияние угасшей было надежды. Вновь,
словно под ударом меча архангела, рушатся своды темного склепа. Один из ее
приближенных, кавалер ордена Св.Людовика, доверенный и надежный роялист, все же
прорвался к ней, прорвался, преодолев ужасы и неприступность покойницкой, через
семь или восемь запертых, надежно охраняемых дверей, вопреки всем запретам,
насмехаясь над всеми мерами Коммуны; значит, спасение близко. Конечно же
любящая рука Ферзена пряла эту пряжу, конечно, могучие неизвестные ей помощники
содействовали ему, чтобы спасти ее, стоящую у самого края пропасти. Седая,
совсем было смирившаяся со своей ужасной судьбой женщина вновь обретает
мужество, вновь готова бороться за жизнь.
Она мужественна, излишне мужественна. И слишком доверчива.
Ей ясно: триста-четыреста дукатов предназначены для подкупа жандарма,
дежурящего в ее камере, в этом - ее задача, всем остальным займутся ее друзья.
Внезапно воодушевленная оптимизмом, она тотчас же принимается за дело. Она
разрывает на мельчайшие куски опасную записку и подготавливает ответ. В камере
у нее нет ни карандаша, ни пера, ни чернил, есть лишь клочок бумаги. Она
использует его - нужда находчива, - накалывая иглой буквы ответа; письмо его,
правда, сейчас уже невозможно прочесть - доходит как реликвия до наших дней. Обещая
большое вознаграждение, она просит жандарма Жильбера передать эту записку
незнакомцу, когда тот появится у нее в камере вновь. Наколотая иглой записка
Марии Антуанетты, предназначенная Ружвилю, гласит: "С меня не спускают
глаз, я ни с кем не разговариваю. Полностью полагаюсь на Вас, готова следовать
за Вами".
И вот здесь на все это дело ложится тень. Похоже, жандарм
Жильбер внутренне колеблется. Триста-четыреста луидоров очень соблазнительно
блестят для этого бедняка, но ведь лезвие гильотины тоже блестит и мерцает, а
это мерцание зловеще. Ему жаль несчастную женщину, но он боится также потерять
свое место. Что делать? Выполнить поручение - значит предать революцию, донести
- обмануть доверие бедной, несчастной женщины. И вот бравый жандарм выбирает сначала
компромиссное решение, открывается во всем жене надзирателя, всесильной мадам
Ришар. И она, мадам Ришар, как и жандарм, смущена, не знает, что предпринять.
Она не решается молчать и не решается говорить, а еще меньше не хочет быть
втянутой в такой безрассудный заговор: не исключено, что и она что-нибудь знала
о тех баснословных деньгах, которые предназначались участникам заговора.
В конце концов мадам Ришар поступает так же, как и жандарм:
не доносит, но и не молчит. Подобно жандарму, она снимает с себя
ответственность и доверительно сообщает историю с секретной запиской своему
начальнику, Мишони, который, услышав ее, бледнеет. Тут еще одно темное место.
Заметил ли Мишони раньше, что он привел к королеве ее сторонника, или же узнал
об этом только сейчас, после разговора с мадам Ришар? Был ли он посвящен в
заговор, или Ружвиль одурачил его? Во всяком случае ему крайне неприятно иметь
двух сообщников. Притворясь очень рассерженным, он отбирает у славной женщины
записку, кладет ее в карман и приказывает молчать, полагая, что этим самым
необдуманный поступок королевы будет замят без последствий и что с неприятной
аферой счастливым образом покончено. Конечно, он никому об этом не сообщает;
так же как в первом заговоре Баца, он потихоньку устраняется от дела, едва
появляется опасность.
Теперь как будто бы все в порядке. Но к несчастью, жандарм
никак не может успокоиться. Возможно, пригоршня золотых и заставила бы его
замолчать, но у Марии Антуанетты нет денег, и постепенно он начинает чего-то
страшиться. Мужественно помолчав пять дней (это-то и есть самое подозрительное
и психологически не обоснованное во всем деле), ни словом не обмолвившись ни
товарищам, ни начальству, 3 сентября он все же подает старшему по команде
рапорт; уже через два часа возбужденные комиссары муниципалитета врываются в
Консьержери и начинают допрос всех участников.
Сначала королева все отрицает. Она никого не узнала, а когда
ее спрашивают, не писала ли она что-нибудь несколько дней назад, дерзко
отвечает, что ей нечем писать. И Мишони тоже сначала прикидывается дурачком,
рассчитывая на молчание, вероятно, тоже уже подкупленной мадам Ришар. Но та
настаивает: записка была дана, пусть выкладывает ее (Мишони предусмотрительно
сделал к этому времени записку нечитаемой, дополнительно проколов ее в
нескольких местах). При втором допросе, на следующий день, королева перестает
сопротивляться. Она признает, что встречала этого человека еще в Тюильри, что
получила от него в букетике гвоздики записку, ответила на нее, она не отрицает
более своего участия в заговоре, своей вины. Но, мужественно защищая человека,
готового ради нее пожертвовать своей жизнью, она не называет имени Ружвиля,
утверждая, что никак не может вспомнить, как зовут этого гвардейского офицера;
она великодушно прикрывает Мишони и спасает ему этим жизнь. Но двадцать четыре
часа спустя и муниципалитет, и Комитет обещственной безопасности уже знают имя
Ружвиля, и полицейские рыщут, впрочем безуспешно, по всему Парижу в поисках
человека, пожелавшего спасти королеву, в действительности же своим поступком
лишь ускорившего ее гибель.
***
Ибо этот так неудачно начатый заговор зловеще приближает
роковую развязку. Сразу же покончено с мягким, снисходительным обращением с
заключенной. У нее отбирают все личные вещи, последние кольца, даже маленькие
золотые часы, привезенные из Австрии (последняя память о матери), даже
маленький медальон с любовно хранимыми локонами детей. Само собой разумеется,
изымаются иголки, с помощью которых она так изобретательно написала записку
Ружвилю, запрещается зажигать свет по вечерам. Снисходительного Мишони
увольняют с работы, мадам Ришар - также, вместо нее теперь будет другая
надзирательница, мадам Бол. Одновременно магистрат декретом от 11 сентября
предписывает эту неисправимую женщину, эту заключенную, не раз пытавшуюся
бежать, перевести в более надежно охраняемую камеру; а так как в Консьержери не
найти такой, которая показалась бы перепуганному магистрату достаточно
надежной, освобождается помещение аптеки и оборудуется двойными железными
дверями. Окно, выходящее на глухой двор, замуровывается до половины высоты
решетки; двое часовых под окном, круглосуточно поочередно дежурящие в смежном
помещении жандармы жизнью отвечают за заключенную. Теперь никто незваным не
явится в камеру, придет лишь призванный по долгу слжубы - палач.
И вот стоит Мария Антуанетта на последней, на нижней ступени
своего одиночества. Новые тюремщики, как бы они ни были расположены к ней, не
решаются более разговаривать с этой опасной женщиной, жандармы - также.
Маленьких часиков, своим слабым тиканьем отмеряющих бесконечное время, нет,
рукоделием заниматься она не может, ничего не оставлено ей, одна лишь собачка.
Лишь теперь, спустя двадцать пять лет, в полном одиночестве, вспоминает Мария
Антуанетта об утешении, так часто ревомендованном матерью; впервые в своей
жизни она требует книг и читает их одну за другой своими слабыми, воспаленными
глазами; книг на нее не напастись. Не романов просит она, не пьес, ничего
веселого или сентиментального, ничего о любви, очень уж все это напоминает о
прошлой жизни, лишь книги о необыкновенных приключениях, описания экспедиции
капитана Кука, повествования о кораблекрушениях, об отважных путешественниках,
книги, которые захватывают, отвлекают, возбуждают, заставляют сильнее биться
сердце, книги, читая которые забываешь время, мир, в котором живешь.
Вымышленные, воображаемые персонажи - единственные товарищи
ее одиночества. Никто не посещает ее, днями не слышит она ничего, кроме
колоколов Сент-Шапель, расположенной поблизости от Консьержери, да визга ключа
в замке, затем опять тишина в низкой камере, узкой, сырой и темной, словно
гроб. Недостаток движения, воздуха утомляют ее, обильные кровотечения
ослабляют. И когда королеву наконец вызвают на суд, из долгой ночи на дневной
свет, уже забытый ею, выходит старая седая женщина.
|
