 Увеличить |
ПРОЦЕСС И ПРИГОВОР
Наполеон проницательно заметил основную ошибку Марии
Антуанетты в процессе о колье и так сформулировал ее: "Королева невиновна,
и для того, чтобы общественное мнение признало эту ее невиновность, она выбрала
судьей парламент. Именно поэтому все стали считать королеву виновной".
Действительно, на этот раз Мария Антуанетта впервые потеряла уверенность в
себе. Если прежде она с пренебрежением проходила мимо зловонной грязи сплетен и
клеветы, не обращая на нее внимания, то теперь она ищет убежище у инстанции,
которую ранее презирала, - у общественного мнения. Годами вела она себя так,
словно не слышала, не замечала свиста отравленных стрел. И требуя сейчас, в
неожиданной, почти истерической вспышке гнева, суда, она обнаруживает, как
давно и как сильно раздражена ее гордость. Пусть отвечает за всех этот кадинал
Роган, позволивший себе более других, оказавшийся на виду. Но роковым образом
она единственная верит во враждебные намерения бедного глупца.
Даже в Вене Иосиф II в сомнении качает головой, когда сестра
изображает Рогана крайне опасным преступником: "Я знаю великого
альмосиниера как крайне легкомысленного и расточительного человека, но,
признаюсь, никогда не подумал бы, что он способен на жульничество или
какую-нибудь низость, подобную тем, в которых его теперь обвиняют". Еще
меньше верит этому Версаль, и вскоре возникает странный слух: жестоким арестом
королева просто хочет отделаться от неудобного сообщника. Мария Антуанетта
опрометчиво дала расцвести неприязни, внушенной ей матерью. И при неудачном резком
движении защищающая ее мантия властительницы падает с плеч, королева становится
уязвимой для всеобщей ненависти.
Ибо теперь наконец все ее тайные противники могут
объединиться. Мария Антуанетта неосторожно и нескромно потревожила змеиное
гнездо ущемленного тщеславия. Кардинал Луи Роган - как могла она забыть об
этом! - носитель древнейшего и славнейшего имени Франции. Он связан тесными
родственными узами с другими знатными феодальными кланами, прежде всего с
Субизами, с Марсанами, с Конде. Все эти семьи, естественно, чувствуют себя
смертельно оскорбленными тем, что один из их членов схвачен в королевском
дворце, словно карманный вор. Крайне возмущено и высшее духовенство. Взят под
арест кардинал, его высокопреосвященство, взят за несколько минут до того, как
он, уже в торжественном церковном облачении, должен был служить мессу перед
лицом Господним. И кем схвачен? Грубым солдафоном, бретером. Жалобы доходят до
Рима; таким образом, оскорбленными за свои сословия чувствуют себя и
аристократы и духовенство. Полно решимости бороться и могущественное братство
масонов, ибо жандармы препроводили в Бастилию не только кардинала, покровителя
масонов, но и Калиостро, божество безбожников, их главу; наконец-то им
представился удобный случай поднять голос против трона и алтаря. Народ же,
лишенный возможности смаковать пикантные подробности скандалов двора, обсуждать
пышные празднества высшего света, восторженно принимает любое сообщение об
афере. В кои-то веки выпадает счастье псмотреть на такое захватывающее представление:
кардинал публично обвинен в мошенничестве, в складках пурпурной епископской
мантии таится образцовая коллекция жуликов, обманщиков, фальсификаторов и
вдобавок, на заднем плане, - в этом вся соль! - гордая, высокомерная
австриячка!
Более занимательного сюжета, чем скандальная история с
"красавчиком-преосвященством", и не придумать для авантюристов пера и
карандаша, для памфлетистов, карикатуристов, мальчишек-газетчиков. Даже полет
на шаре братьев Монгольфье, завоевавший человечеству небо, не привлекает такого
внимания Парижа, да что Парижа - всего света, как этот процесс королевы,
который постепенно превращается в процесс против королевы. Когда до слушания
дела публикуются в печати речи защитников, по закону не подлежащие цензуре,
книжные лавки берутся приступом, приходится вызывать полицию. Бессмертные
произведения Вольтера, Жан-Жака Руссо, Бомарше на протяжении десятилетий не
расходлись такими огромными тиражами, как за неделю - речи защитников. Семь,
десять, двадцать тысяч экземпляров, еще с влажной типографской краской, рвут из
рук книгонош, в иностранных посольствах посланники целыми дюжинами упаковывают
пакеты, дабы, не теряя времени, переслать самые последние новости о придворном
скандале в Версале своим сгорающим от любопытства государям. Все желают все
читать, все прочитать, неделями не говорят ни о чем ином, самые чудовищные
предположения и догадки слепо принимаются всерьез. На суд является множество
людей из провинции - дворяне, буржуа, адвокаты. В Париже ремесленники часами
околачиваются возле парламента, оставив свои мастерские и лавчонки на произвол
судьбы. Инстинктивно, бессознательно и безошибочно народ чувствует: здесь будут
судить не за какое-то заблуждение, нет, из этого маленького грязного клубка
будут вытянуты все нити, ведущие к Версалю; темные секреты "летр де
каше", этого документа королевского произвола, расточительность двора,
бесхозяйственность в финансах - все теперь берется на мушку, впервые вся нация
наблюдает в щель забора, образованную случайно сорванной планкой, незримую для
посторонних глаз жизнь высокомерных властителей. В этом процессе речь пойдет о
значительно большем, чем о колье, речь пойдет о режиме, ибо это обвинение, если
его искусно направить, может обернуться против всего правящего класса, против
королевы и тем самым против королевской власти. "Какое великое и
многообещающее событие! - восклицает один из тайных фрондеров в парламенте. -
Кардинал изобличен в мошенничестве! Королева запутана в скандальном процессе!
Какая грязь на посохе епископа, какая грязь на скипетре! Какой триумф идей
свободы!"
Еще не чувствует королева, какие беды на себя, на
королевство навлекла она одним неосторожным жестом. Однако, если в здании
подгнили устои, достаточно вырвать из стены один гвоздь, чтобы дом рассыпался.
Перед судом будет приоткрыт таинственный ящик Пандоры. Его
содержимое распространяет отнюдь не благоухание роз. Благоприятным для воровки
оказывается одно-единственное бстоятельство: "благородный" супруг
Ламотт вовремя сбежал в Лондон, прихватив с собой остатки колье. Тем самым
отсутствуют улики, вещественные доказательства, и появляется возможность
обвинить в воровстве и в обладании невидимым предметом другого, пустить тайный
слушок: а не находится ли и сейчас колье в руках королевы? Чувствуя, что
благородные господа постараются отыграться на ней, Ламотт, чтобы запутать дело,
отвести от себя подозрение и сделать Рогана посмешищем, обвиняет в воровстве
совершенно невиновного Калиостро и втягивает его в процесс. Она не брезгует
никакими средствами. Свое неожиданное обогащение нагло и бесстыдно объясняет
тем, что была любовницей его высокопреосвященства - а ведь каждому известна
щедрость этого любвеобильного священника! Дело для кардинала оборачивается по
меньшей мере неважно, но тут удается наконец поймать сообщников - Рето и "баронессу
д'Олива", маленькую модисточку. После их показаний все проясняется.
Одно имя, однако, и обвинение и защита боязливо обходят -
имя королевы. Каждый обвиняемый старательно избегает обвинить Марию Антуанетту
хотя бы в самой малости, даже Ламотт - позже она заговорит иначе - отказывается
от утверждения, что королева получила колье, как от преступной клеветы. Но как
раз то, что они все, как сговорившись, с такими поклонами и столь почтительно
говорят о королеве, оказывает на недоверчивое общественное мнение обратное
действие. Все шире распространяется слух, что было дано указание
"щадить" королеву. Уже поговаривают, будто кардинал великодушно взял
вину на себя; а письма, которые он тайно приказал так поспешно сжечь, все ли
они были фальшивыми? Нет ли чего-нибудь - правда, неизвестно чего, нет ли все
же чего-то, пусть самой малости, подозрительного, относящегося непосредственно
к личности королевы? Никакого значения не имеет, что все обстоятельства аферы
полностью установлены, semper aliquid haeret[113];
именно потому, что на суде имя ее не упоминается, Мария Антуанетта незримо
стоит перед судом.
***
Наконец наступает 31 мая, день, когда должен быть вынесен
приговор. С пяти часов утра перед Дворцом Правосудия стоит огромная толпа. Не
только левый берег Сены, Понт-Неф, но и правый берег реки заполнен
нетерпеливыми людьми; конная полиция с трудом поддерживает порядок. По
возбужденным и энергичным выкрикам из толпы судьи, а их шестьдесят четыре, уже
на пути во дворец чувствуют всю важность для Франции судебного решения, которое
они должны принять; однако еще более сильное предостережение ждет их в приемной
большого зала совещаний, в grande chambre. Там в траурных одеяниях шеренгами
стоят девятнадцать представителей фамилий Роганов, Субизов и Лотарингского дома
и в глубоком молчании низко кланяются шествующим сквозь их ряды судьям. Их
одежды, их позы говорят о многом. И эта немая мольба к суду, чтобы он своим
приговором вернул роду Роганов находящуюся под угрозой честь, производит
огромное впечатление на членов суда, в большинстве своем принадлежащих к высшей
аристократии. И прежде вем начать совещание, они уже знают: народ и
аристократия - вся страна ждет оправдательного приговора кардиналу.
Но тем не менее совещание длится шестнадцать часов,
семнадцать часов должны ждя приверженцы Рогана во дворце и десятки тысяч
толпящихся возле дворца - с пяти утра до десяти вечера. Ибо судьи стоят перед
необходимостью принять решение, ведущее к серьезным последствиям. Что касается
аферистки и ее сообщников, здесь вопрос ясен, у судей единодушное мнение.
Маленькую модисточку охотно отпускают - уж очень она мила, да и в историю с
переодеванием попала по глупости, не заподозрив в ней ничего дурного. Самым
важным является решение о кардинале. Все согласны оправдать его, поскольку он,
как доказано, не обманщик, а обманут сам. Разногласия возникают лишь при
обсуждении формы оправдательного приговора, ибо в ней заключается большой
государственный смысл. Партия двора требует - и не без основания - чтобы
оправдательный приговор сопровождался вынесением порицания за
"недопустимую дерзость", так как со стороны кардинала неслыханной
дерзостью было подумать, что королева Франции тайно от короля назначит ему
свидание поздним вечером в парке. За отсутствие почтительности к священной
особе королевы представитель обвинения требует от кардинала смиренного
публичного покаяния перед grande chambre[114] и
отречения от всех должностей. Другая партия, партия противников королевы,
желает прекратить дело. Кардинал был обманут, следовательно, он невиновен и безупречен.
Такое полное оправдание несет в колчане отравленную стрелу. Поскольку кардинала
оправдывают, то, на основании всем известного поведения королевы, можно
напридумывать такое множество тайн и небылиц, что это поведет к публичному
осуждению ее легкомыслия. Трудную задачу должно решить правосудие: если
рассматривать поведение Рогана по меньшей мере как неуважение к монархине, то
Мария Антуанетта отомщена; если полностью оправдать Рогана, то тем самым
морально осуждается королева.
Это понимают судьи парламента, это понимают обе партии, это
понимает нетерпеливый народ; приговор суда означает много больше, чем приговор
по случайному, незначительному судебному делу. Выносится решение не по частному
вопросу, а по вопросу, имеющему для своего времени огромное политическое
значение: считает ли парламент Франции особу королевы все еще
"священной", неприкосновенной или полагает, что она - личность,
подсудная законам точно так же, как любой другой французский подданный.
Грядущая революция впервые бросает отблески утренней зари на окна здания,
частью которого является и замок Консьержери - страшная тюрьма, из которой
Марию Антуанетту поведут на эшафот. Круг замыкается. В том же зале, где
выносится приговор аферистке Ламотт, позже будет осуждена королева.
Шестнадцать часов совещаются судьи. Ожесточенно спорят
стороны, имеющие разные мнения, защищающие разные интересы. Задолго до этого
решающего дня обе партии, королевская и антикоролевская, приводят в действие
все рычаги, используя при этом и подкуп; на протяжении недель оказывается
давление на членов парламента, им угрожают, их подкупают, всячески
обрабатывают, а на улицах уже распевают:
Наш красавчик кардинал за решетку вдруг попал.
Ну, смекни-ка, почему угодил дружок в тюрьму?
Потому что правит нами не закон - мешок с деньгами!
Наконец многолетнее безразличие короля и королевы к
парламенту оборачивается против монархов; слишком много среди судей таких,
которые считают, что настало время публично и основательно проучить автократию.
Двадцатью шестью голосами против двадцати двух - перевес очень небольшой
кардинала оправдывают полностью и безоговорочно, так же как его друга Калиостро
и маленькую модистку с Пале-Рояля. Даже к сообщникам относятся мягко - они
отделываются высылкой из страны. За все в полной мере отвечает Ламотт. Ей
единогласно вынесен приговор: сечь плетьми, заклеймить буквой "V"
(voleuse)[115] и навсегда заточить в
Сальпетриер.
Но оправдательный приговор кардиналу - это одновременно
осуждение одной особы, не сидящей на скамье подсудимых, - Марии Антуанетты. С
этого часа она, беззащитная, пожизненно отдана клевете и безудержной ненависти
своих противников.
Кто-то первый выбегает из зала с решением суда. Сотни
следуют за ним, восторженно выкрикивают оправдательный приговор. Бурное
ликование ширится, кипит, перебрасывается на правый берег Сены. По городу
гремит новый клич: "Да здравствует парламент!" - вместо привычного
"Да здравствует король!". Судьи с трудом отбиваются от благодарного
воодушевления. Их обнимают, рыночные торговки целуют их, цветами усыпают их
путь; грандиозно выглядит победное, триумфальное шествие оправданных. За
кардиналом, вновь облаченным в пурпур, словно за полководцем-победителем,
следуют тысячи и тысячи возбужденных парижан, они провожают его в Бастилию, где
ему придется провести последнюю ночь; до рассвета ждут его там ликующие толпы
все время сменяющихся людей. Не менее торжественно приветствуют они и
Калиостро, только вмешательство полиции препятствует иллюминации города в его
честь. Так весь народ чествует двоих, заслуга которых перед Францией лишь в том
признак, внушающий опасение, - что они смертельно ранили авторитет королевы и
королевской власти.
Тщетно пытается королева скрыть свое отчаяние: слишком
оскорбительна эта публично данная пощечина. Камеристка видит Марию Антуанетту в
слезах. Мерси докладывает в Вену: ее страдания "превышают те, которые
можно оправдать разумом, зная их причину". Все глубже - инстинктивно, а не
по размышлению - Мария Антуанетта начинает понимать непоправимость
случившегося, понимать всю степень своего поражения; впервые с тех пор, как она
носит корону, ее воля сломлена более сильным противником.
Но пока еще окончательное решение в руках короля. Еще может
он энергичными мерами спасти оскорбленную честь своей жены и своевременно
подавить глухое сопротивление; сильный король, решительная королева разогнали
бы мятежный парламент - так поступил бы Людовик XIV, а возможно, и Людовик XV.
Но Людовик XVI слабоволен. Он боится парламента и, чтобы дать хоть какое-то
удовлетворение своей супруге, отправляет кардинала в ссылку, а Калиостро
изгоняет из страны - полумера, которая разозлит парламент, не задев его по
существу, и оскорбит правосудие, не реабилитируя чести королевы. Нерешительный
король избегает крайних мер, а в политике это всегда ошибочно. Так выбран неверный
путь, и вскоре сбудется в судьбах обоих супругов старое габсбургское проклятие,
которое Грильпарцер так незабываемо изложил в стихах:
Проклятие висит над нашим благородным домом:
Стремясь в вершине, колебаться,
Бороться, но не до победного конца.
Правильного решения король не нашел. Приговор парламента
возвестил о начале новой эры.
***
И по отношению к Ламотт двор проявляет такую же роковую
половинчатость. И здесь были две возможности: либо помиловать преступницу,
великодушно избавить ее от страшного наказания - это произвело бы очень
благоприятное впечатление, либо публично осуществить акт наказания. Но вновь
внутреннее замешательство заставляет двор прибегнуть к полумере. Едва
установлен эшафот, и тем самым народ узнает, что готовится варварский спектакль
публичного клеймения, как ниши окон близлежащих домов начинают сдавать за
фантастические деньги; но в последний момент двор пугается своей собственной
смелости. В пять утра, то есть намеренно в такой час, когда нечего опасаться
свидетелей, четырнадцать палачей тащат пронзительно кричащую и в исступлении
рвущую на себе волосы женщину к лестнице Дворца Правосудия, где ей зачитывается
приговор - сечь плетьми и выжечь клеймо. Но на этот раз правосудие имеет дело с
бешеной львицей: истеричка дико воет, извергает гнусную клевету на короля,
королеву, кардинала, парламент, ее крики будят спящих в окружающих домах,
женщина сопротивляется, кусается, отбивается ногами, с нее наконец срывают
одежду, чтобы поставить клеймо. Но в момент, когда раскаленное железо касается
ее спины, несчастная в ужасе бросается на палачей, являя свою наготу на потеху
зрителям, и раскаленное клеймо с буквой "V" вместо плеча попадает на
грудь. Взвыв от нестерпимой боли, она, словно неистовый зверь, прокусывает
палачу куртку и лишается чувств. Как падаль, волокут ее, потерявшую сознание, в
Сальпетриер, где она в соответствии с приговором в сером арестантском халате и
деревянных башмаках всю жизнь должна будет работать за черный хлеб и чечевичную
похлебку.
Едва становятся известны ужасные подробности этой процедуры
наказания, все симпатии разом обращаются к Ламотт. Если полсотни лет назад, как
пишет об этом Казанова, все высшее дворянство - кавалеры и дамы - четые часа с
жадностью следило за ужасными подробностями пыток и казни слабоумного Дамьена,
поцарапавшего Людовика XV перочинным ножичком, забавлялось тем, как рвали его
раскаленными клещами, обваривали кипящим маслом, как четвертовали
агонизирующего, поседевшего внезапно, на глазах у всех, то теперь те же самые
люди под влиянием филантропических веяний века позволяют трогательное
сочувствие к "безвинной" Ламотт. Разгадка такой разительной перемены
проста: счастливым образом найдена новая, совершенно безопасная форма
фрондирования, выражения недовольства королевой - публично афишировать симпатию
к "жертве", к "несчастной". Герцог Орлеанский устраивает
публичное собрание, знать посылает в тюрьму подарки, каждый день к Сальпетриеру
подъезжают кареты аристократов. Посещение наказанной воровки считается dernier
cri[116] парижского общества.
Однажды аббатисса Сальпетриера среди знатных посетительниц с удивлением видит
одну из ближайших подруг королевы - принцессу Ламбаль. Явилась ли она, движимая
какими-то внутренними побуждениями или же, как люди сразу стали говорить между
собой, по тайному поручению Марии Антуанетты? Как бы то ни было, неуместное
сострадание бросает тень на имя королевы. "Что означает это бьющее в глаза
сочувствие? - спрашивают все. - Мучает ли королеву совесть? Ищет ли она тайного
объяснения со своей жертвой?" Перешептывание не затихает. И когда
несколько недель спустя странным образом какой-то неизвестный открыл ей ночью
ворота тюрьмы - Ламотт бежит в Англию, весь Париж говорит: королева спасла свою
"подругу" в благодарность за то, что та на суде великодушно скрыла ее
вину или соучастие в афере с колье.
***
В действительности же для королевы побег Ламотт оказался
предательским ударом из-за угла, нанесенным, вероятно, со стороны клики
заговорщиков. Ибо теперь не только открылся простор для досужих, полных
таинственности недомолвок, рассуждений о соглашении королевы с воровкой, но и у
самой Ламотт появилась возможность разыгрывать роль обвинительницы,
безнаказанно печатать бесстыдную ложь и клевету. Более того, поскольку во
Франции и в Европе имеется огромное количество любителей
"разоблачений" подобного рода, она вновь может зарабатывать большие
деньги. В первый же день ее появления в Лондоне один книгоиздатель предлагает
ей солидный аванс. Напрасно пытается двор, понявший наконец всю силу клеветы,
перехватить ядовитые стрелы. Фаворитка коолевы, Полиньяк, посылается в Лондон,
чтобы за 200 тысяч ливров купить молчание аферистки, но ловкая мошенница
вторично обманывает двор, берет деньги и незамедлительно издает свои
"мемуары" трижды, каждый раз лишь несколько изменяя их форму и
подбирая все более сенсационные заголовки.
В этих мемуарах есть все, что желала бы прочесть падкая до
скандалов публика, и даже сверх того. Процесс в парламенте был сплошным
обманом, бедную Ламотт предали самым низким образом. Разумеется, королева заказала
колье и получила его от Рогана, она же, Ламотт, воплощенная невинность, лишь из
чисто дружеского побуждения призналась в якобы совершенном преступлении, чтобы
спасти честь королевы. Свою близость с Марией Антуанеттой наглая лгунья
объясняет именно так, как хочется похотливой толпе: more lesbico, альковной
близостью.
Не имеет никакого значения, что любому беспристрастному
человеку совершенно очевидна абсурдность большинства этих утверждений, грубость
и топорность фальсификации. Так, например, Ламотт утверждает, что Мария
Антуанетта еще эрцгерцогиней находилась в любовной связи с Роганом, когда он
был посланником в Вене, но ведь любой добросовестный человек с легкостью может
установить, что посланник Роган прибыл в Вену после отъезда Марии Антуанетты в Версаль.
Однако добросовестные люди стали редкостью. Широкая публика, напротив,
восторженно читает десятки пахнущих мускусом любовных писем королевы Рогану,
которые Ламотт фальсифицирует в своих "мемуарах", и, чем больше пишет
она о противоестественных склонностях королевы, тем больше хотят о них
услышать.
Пасквиль следует за пасквилем, один превосходит другой в
непристойностях, низости и лжи. Вскоре публикуется "Перечень всех лиц, с
которыми королева предавалась разврату". В списке тридцать четыре имени
людей обоих полов - герцоги, актеры, лакеи, брат короля, королевский
камердинер, Полиньяк, принцесса Ламбаль и, наконец, без обиняков "toutes
les tribades de Paris"[117],
в том числе не раз сеченые розгами уличные девки. Однако этот список, как
выяснится далее, содержит не всех любовников, которых приписывает Марии
Антуанетте искусно возбужденное мнение салонов и улицы. Если уж эротически
возбужденная фантазия всего города, всей нации изберет жертвой какую-либо
женщину, будь то императрица, кинозвезда, королева или оперная дива, то и
нынче, как и в те времена, она присвоит этой женщине все мыслимые скандалы и
половые извращения, чтобы с ханжеским негодованием в безымянном оргазме принять
участие в смаковании приписываемой своей жертве похоти. Появляется пасквиль "La
vie scandaleuse de Marie Antoinette"[118],
в котором говорится о некоем ландскнехте, еще при австрийском императорском
дворе успокоившем ненасытную fureurs uterines[119] тринадцатилетней девочки. Подробнейшим
образом описывается "Bordel Royal"[120] (название
еще одного пасквиля) с его mignons et mignonnes[121], и восхищенные читатели наслаждаются
гравюрами порнографического содержания, на которых изображена обнаженная
королева в любовных позах с различными партнерами. Все выше разлетаются брызги
навозной жижи, все злобнее становится ложь, и всему этому верят, потому что
хотят верить всему грязному, что можно только придумать, о
"преступнице"-королеве.
Через два-три года после процесса по делу о колье репутацию
Марии Антуанетты уже не спасти. Она ославлена, как самая непристойная, самая
развращенная, самая коварная, самая тираническая женщина Франции; продувная же
бестия, клейменная Ламотт, напротив, оказывается безвинной жертвой. И едва
начинается революция, клубы хотят пригласить в Париж беглую Ламотт, чтобы вновь
провести процесс по делу о колье. На этот раз процесс должен будет слушаться
перед революционным трибуналом с Ламотт-обвинительницей и Марией Антуанеттой на
скамье подсудимых. Лишь внезапная смерть Ламотт страдая манией преследования, в
припадке безумия она выбрасывается в 1791 году из окна[122] - мешает тому, чтобы эта выдающаяся
авантюристка была пронесена восторженной толпой с триумфом по Парижу и чтобы ей
был пожалован декрет "За заслуги перед Республикой". Не вмешайся
судьба, мир оказался бы свидетелем значительно более гротескного юридического
фарса, нежели процесс по делу о колье: толпы народа восторженно приветствовали
бы Ламотт, явившуюся на казнь оклеветанной ею королевы.
|
