 Увеличить |
БЕЗЫСХОДНОЕ ОДИНОЧЕСТВО
Освобождение: последнее сказано. Еще раз чувства свободно
излились. Стало легче, можно спокойно и собранно ждать грядущего. Мария
Антуанетта простилась с миром. Ни на что более она не надеется, ничего более не
предпринимает. Нечего рассчитывать ни на венский двор, ни на победу над
фанцузскими войсками; она знает: с тех пор как Жарже покинул город, а верный
Тулан по приказу Коммуны отстранен от должности, никто ее уже не спасет. Доносы
шпионки Тизон научили городские власти бдительности; если раньше попытка
освободить королеву была опасной, то теперь она стала бы безрассудной,
самоубийственной.
Но есть характеры, которых таинственным образом эта
опасность притягивает, есть люди, любящие, играя жизнью, идти ва-банк,
чувствующие всю полноту своих сил лишь тогда, когда они отваживаются на
невозможное, для которых самая дерзкая, самая рискованная авантюра является
единственной соответствующей им формой существования. В обычные, ничем не
примечательные времена подобным людям нечем дышать; жизнь кажется им слишком
скучной, слишком тесной, любой поступок - слишком малодушным, им требуются
грандиозные задачи - под стать их безрассудной храбрости, сумасбродные, дикие
цели; испытать невозможное, безумное - в этом их затаенная страсть. В Париже
как раз в эти времена живет такой человек - барон де Бац. Пока королевская
власть была сильна и ей ничто не угрожало, этот богатый аристократ держался
высокомерно в тени: стоит ли сгибаться в поклонах ради положения или доходного
места? Лишь опасность пробуждает в нем жажду приключений, лишь тогда, когда все
потеряли последнюю надежду спасти обреченного на смерть короля, этот
безрассудно преданный королевской власти Дон Кихот бросается в бой, чтобы
спасти его.
Само собой разумеется, барон, этот безумец, на протяжении
всей революции остается в самых опасных местах: под чужим именем, постоянно
меняя его, скрывается он в Париже, чтобы бороться с революцией один на один. Он
жертвует всем своим состоянием, предпринимая одну попытку за другой; самой
безумной была та, когда он, размахивая обнаженной саблей, внезапно появился
перед процессией, ведущей короля на казнь, с громким криком: "Ко мне все,
кто хочет спасти короля!" Вокруг него - необозримые толпы людей, перед ним
десятки тысяч вооруженных солдат. Никто не присоединился к нему. Во Франции не
нашлось второго столь же безрассудно мужественного, который решился бы средь
бела дня отбить короля у народа, у армии. И прежде чем охрана успевает прийти в
себя от изумления, барон де Бац вновь исчезает в толпе. Но эта неудача не
обескураживает его, он готовится превзойти самого себя, сразу после смерти
короля разрабатывая фантастически смелый план спасения королевы.
Барон де Бац увидел слабое место Революции, разъедающую ее
язву, которую Робеспьер пытается выжечь каленым железом, - начинающуюся
коорупцию. С политической властью революционеры получили государственные
должности, а к любой государственной должности липнут деньги, эта опаснейшая коррозия,
разъедающая души, словно ржавчина - железо. Пролетарии, маленькие люди, никогда
не имевшие дела с большими деньгами, ремесленники, писцы и агитаторы о, до сих
пор не имевшие ни специальности, ни постоянной работы, вдруг получают
возможность бесконтрольно распоряжаться огромными средствами - при раздаче
военных поставок, при реквизициях, при распродаже эмигрантских поместий, и
очень немногие среди них обладают непоколебимостью Катона, чтобы устоять против
столь чудовищного искушения.
В этот пруд с хищными рыбами, жестоко дерущимися друг с
другом за свою долю добычи, барон де Бац забрасывает удочку с наживкой. Эта
наживка и в наши дни обладает магической силой - миллион. Миллион - на всех,
кто поможет вызволить королеву из Тампля! С такими деньгами можно взорвать даже
самые толстые тюремные стены, ведь барон де Бац работает не как Жарже, с
мелкими помощниками, с фонарщиками, с отдельными солдатами. Он дерзко и
решительно делает огромные ставки: подкупает не подчиненных, а все основные
органы системы охраны, и прежде всего самого важного человека городской ратуши,
бывшего торговца лимонадом Мишони, которому подчиняется служба надзора за всеми
тюрьмами и, следовательно, за Тамплем. Вторым очень нужным человеком является
военный руководитель секции Кортей. Таким образом, де Бац, этот роялист,
которого дни и ночи все органы государственной безопасности и полиции
разыскивают как опаснейшего государственного преступника, держит в своих руках
гражданскую власть и всю военную охрану Тампля и может скрытно идти к своей
цели, в то время как в Конвенте и Комитете безопасности мечут громы и молнии
против "гнусного Баца".
В характере этого блестящего заговорщика, барона де Баца,
сочетаются холодная расчетливость и личная пламенная отвага. Он, которого сотни
шпионов и тайных агентов безуспешно выслеживают и ищут по всей стране - Комитет
безопасности информирован уже о том, что он вынашивает планы крушения
республики, - проникает в караульную команду Тампля как рядовой солдат под
именем Форже, чтобы лично во всех подробностях изучить план тюрьмы и территорию
вокруг нее. С ружьем в руках, в грязной, оборванной одежде национального
гвардейца изнеженный, сказочно богатый аристократ вместе с другими солдатами
несет тяжелую караульную службу у двери камеры королевы. Неизвестно, удалось ли
ему проникнуть к Марии Антуанетте.
Впрочем, в этом у него не было необходимости, так как
Мишони, рассчитывающий получить значительный куш из обещанного миллиона,
безусловно, сам известил королеву о замышляемых планах. Одновременно благодаря
купленному согласию военного коменданта Кортея в караульную команду пробирается
большое количество сообщников барона. В конце концов создается удивительная
ситуация, пожалуй самая невероятная в мировой истории: в один из дней 1793 года
находящийся чуть ли не в центре революционного Парижа квартал Тампля, в котором
содержится поставленная вне закона королева Франции и границы которого не имеет
права переступить ни одно лицо без специального разрешения городского
самоуправления, охраняется батальоном переодетых роялистов со своим вождем
бароном де Бацем. Конвент и Комитет безопасности прследуют этого человека.
Париж, вся страна по десяткам декретов и объявлений знают, что этого
преступника необходимо разыскать и арестовать: ни одному писателю не пришла бы
в голову такая поразительная, такая несуразная ситуация!
Наконец Бацу представляется, что час для решительного
выступления настал. Приходит ночь, которая, если дело удастся, окажется одной
из самых незабываемых ночей в мировой истории: новый король Франции, Людовик
XVII, навсегда будет вызволен из плена Революции. В эту ночь барон де Бац и
судьба играют с крайним риском, ставка в этой игре - республика или ее гибель.
Вечер: темнеет, предусмотрено все до мельчайших подробностей. Во двор со своим
отрядом вступает покупленный Кортей, а с ним - вождь заговора барон де Бац.
Кортей распределяет солдат так, чтобы все наиболее важные выходы оказались под
наблюдением завербованных бароном де Бацем роялистов. Одновременно другой
подкупленный, Мишони, обеспечил Марию Антуанетту, Мадам Елизавету и дочь Марии
Антуанеттыплащами солдат Национальной гвардии. В полночь эти трое, нахлобучив
на головы военные шляпы, с ружьем на плече, вместе с несколькими
лжегвардейцами, окружив маленького дофина, должны по приказу Кортея выступить
из Тампля как обыкновенный патруль.
Все как будто продумано безупречно, план должен удастся.
Поскольку Кортей имеет право в любой момент открыть большие ворота для своего
патруля, то кажется несомненным, что он, лично возглавляющий отряд, сможет
беспрепятственно вывести его. Обо всем дальнейшем вождь заговорщиков де Бац
позаботился. У него под Парижем записанный на чужое имя загородный дом, куда
полиция еще ни разу не совала нос; королевская семья на несколько первых недель
найдет себе тайное убежище, пока у нее не появится возможность перебраться за
границу. На улице, прилегающей к главным воротам, патрулируют молодые, крепкие
и решительные роялисты, каждый с парой пистолетов в карманах, готовые при
необходимости задержать преследователей. Как ни кажется он безрассудным, этот
план продуман до мельчайших подробностей и по существу уже выполнен.
***
Около одиннадцати. Мария Антуанетта и ее близкие стоят,
готовые в любой момент последовать засвоими освободителями. Они слышат, как
внизу тяжелыми шагами взад и вперед ходят патрули, но эта охрана не пугает,
ведь под одеждами санкюлотов бьются сердца их друзей. Мишони ждет лишь знака
барона де Баца. Но вдруг - что случилось? - от испуга они вздрагивают. Кто-то
резко стучит в ворота тюрьмы. Чтобы избежать подозрений, пришельца тотчас же
впускают. Это сапожник Симон, честный, неподкупный революционер, член
городского самоуправления; он входит, взволнованный, желая лично убедиться, что
королева еще не сбежала. Несколько часов назад какой-то жандарм доставил ему записку,
в которой говорится, что Мишони задумал в эту ночь совершить измену. Тотчас же
Симон передает это важное сообщение депутату ратуши. Тут не верят романтической
небылице, ежедневно их засыпают сотнями доносов. Да и возможно ли это вообще:
разве Тампль не охраняют 280 человек, которых проверяют надежнейшие комиссары?
А впрочем - на всякий случай - депутаты уполномочивают Симона принять на эту
ночь у Мишони контроль над внутренними помещениями Тампля. Едва увидев Симона,
Кортей понимает, что все пропало. К счастью, Симон совсем не подозревает Кортея
в том, что тот участвует в заговоре. "Раз ты здесь, я спокоен", -
говорит он дружески и идет к Мишони, в башню.
Барон де Бац, видя, что из-за этого одного болезненно
недоверчивого человека рушатся все его планы, несколько секунд размышляет, не
следует ли последовать за Симоном и размозжить ему череп пистолетным выстрелом.
Но это бессмысленно. Выстрел поднимет по тревоге всю караульную команду, а в
ней, без сомнения, есть предатель. Королеву не спасти: любой акт насилия
подвергнет ее жизнь опасности. Сейчас надо подобру-поздорову выбираться из
Тампля всем, кто, переодевшись, пробрался в него. Кортей, на душе которого
становится очень скверно, быстро составляет отряд патрулей из заговорщиков.
Они, и среди них барон де Бац, не торопясь выходят из двора Тампля на улицу.
Заговорщики спасены - королева брошена на произвол судьбы.
***
Между тем Симон гневно требует от Мишони объяснения. Тот
должен немедленно отчитаться перед ратушей. Успев скрыть добытую им для узников
одежду, Мишони сохраняет невозмутимость. Без возражений следует он за опасным
человеком в опасный для него трибунал. Но удивительно, Симона принимают там
весьма прохладно, хвалят его патриотизм, его добрые намерения, его
бдительность, но очень ясно дают понять, что он пытался бороться с призраками.
Видимо, ратуша не приняла заговор всерьез.
В действительности же, и пристальный взгляд на
хитросплетения политики обнаруживает это, депутаты ратуши очень хорошо поняли
всю серьезность попытки побега и остерегались лишь что-либо объявить о ней. Это
подтверждается одним весьма примечательным документом, которым Комитет
общественного спасения категорически предлагает прокурору в процессе Марии
Антуанетты не останавливаться на подробностях большого плана побега, организованного
бароном де Бацем и сорванного Симоном. На процессе надлежит говорить лишь о
самом факте попытки к бегству, без указания подробностей: ратуша боялась, что
весь свет узнает, как глубоко коррупция развратила лучших людей революции;
таким образом многие десятки лет замалчивался один из наиболее драматических и
невероятных эпизодов мировой истории.
***
Но если ратуша, ошеломленная продажностью своих, казалось
бы, надежных служащих, не осмеливается на открытый процесс против пособников в
этой попытке побега, то все же отныне она решает вести себя более твердо, чтобы
исключить малейшую возможность повторных попыток со стороны дерзкой женщины,
которая, вместо того чтобы смириться со своей участью, с упорством строптивого
сердца продолжает бороться за свою свободу. Прежде всего отстраняются от
должностей находящиеся под подозрением комиссары, в первую очередь Тулан и
Лепитр, а за Марией Антуанеттой устанавливается надзор как за преступницей.
Время от времени в одиннадцать ночи Эбер, самый жестокий из всех депутатов
ратуши, появляется у Марии Антуанетты и Мадам Елизаветы, которые давно уже
лежат в своих постелях, и, пользуясь правом, данным ему Коммуной, делает по
своему усмотрению обыск покоев или лично узников, самым тщательным образом
осматривает все уголки помещений, перетряхивает всю одежду, все ларцы и
сундуки, прощупывает мебель.
Результаты таких обысков досадно ничтожны - бумажник красной
кожи с парой не представляющих интереса адресов, держатель для карандаша без
карандаша, кусок сургуча, два миниатюрных портрета и другие сувениры, старая
шляпа Людовика XVI. Обыски повторяются, но ни разу не удается найти никаких
оснований обвинить в чем-либо королеву. Мария Антуанетта, на протяжении всей
революции, чтобы не компрометировать своих друзей и помощников, неизменно
сжигавшая тотчас же по прочтении любую записку, не дает обыскивающим ее
чиновникам ни малейшего повода к обвинению.
Раздосадованное тем, что ему никакими вещественными
доказательствами не подтвердить правонарушений со стороны своей мужественной
противницы, и в то же время уверенное в том, что она продолжает делать попытки
к освобождению, городское самоуправление решает нанести удар материнским
чувствам королевы. На сей раз удар приходится в самое сердце. 1 июля, через
несколько дней после сорванного заговора, Комитет общественного спасения по
поручению городского самоуправления публикует решение: юного дофина, Луи
Капета, разлучить с матерью, дабы исключить какую бы то ни было возможность
общения с нею, перевести Марию Антуанетту в самое надежное помещение Тампля,
или, более ясно и жестоко, отнять ребенка у матери. Выбор воспитателя
предоставляется городскому самоуправлению, и оно решает, по-видимому в
благодарность за бдительность, поручить мальчику сапожнику Симону, стойкому
санкюлоту, как самому надежному и проверенному, не поддающемуся ни соблазну
подкупа, ни обманчивым сентиментальным чувствам, ни слезливости.
Симон - простой, неотесанный человек из народа, настоящий
пролетарий, ни в коей мере не пьяница, не жестокий садист, как оболгали его
роялисты, но тем не менее что за недоброжелательный выбор воспитателя! Ведь
этот человек за всю свою жизнь, вероятно, не прочитал ни одной книги, он не
владеет, как показывает его единственное дошедшее до нас письмо, элементарными
знаниями орфографии: он истый санкюлот, а в 1793 году этого совершенно
достаточно, чтобы занимать любую должность. За шесть месяцев Революция
кардинально изменила свое мнение по этому вопросу, ведь полгода назад
воспитателем престолонаследника Франции Национальное собрание намечало Кондорсе
аристократа, большого писателя, автора "Progres de l'esprit humain"[194].
Какая ужасная разница между этим человеком и сапожником
Симоном! Но из трех слов "Свобода, Равенство, Братство" понятие
свободы со времен Комитета общественной безопасности, понятие братства со
времен гильотины обесценились едва ли не так же, как ассигнации; лишь понятие
равенства или, вернее, насильственного уравнивания находится в последней фазе,
радикальной и жестокой, в фазе революции. Поэтому и принимается обдуманное
решение: юного дофина будет воспитывать не образованный, не культурный человек,
нет, дофин должен остаться в среде наименее просвещенных людей, в низших слоях
народа. Он должен полностью переучиться, должен забыть, от кого происходит,
чтобы другим было легче забыть его.
Мария Антуанетта ничего не подозревает об этом решении
Конвента лишить ребенка материнской защиты, как вдруг в половине десятого
вечера шесть представителей ратуши стучат в ворота Тампля! Это один из приемов
системы наказания, разработанной Эбером, - внезапность, неожиданность
какой-либо страшной акции. Всегда эти его инспекции проводятся поздно ночью,
без предварительного оповещения, скорее напоминая внезапные налеты. Ребенок
давно в постели, королева и Мадам Елизавета еще не спят. Чиновники ратуши
входят в комнату королевы, она, в предчувствии чего-то страшного, поднимается
им навстречу; ни один из этих ночных визитеров не приносит им ничего, кроме
унижения или дурной вести. На этот раз и сами посланцы кажутся несколько
смущенными. Тяжелый долг предстоит им выполнить, ведь большинство из них имеют
детей, - они должны сообщить матери, что Комитет общественного спасения без
какого-либо видимого основания приказал ей немедленно и навсегда отдать
единственного сына под надзор чужих людей, отдать, даже не попрощавшись с ним.
О сцене, разыгравшейся в эту ночь между отчаявшейся матерью
и служащими магистрата, мы не располагаем никакими свидетельскими показаниями,
кроме крайне недостоверных свидетельств единственного очевидца - дочери Марии
Антуанетты. Правда ли, что, как сообщает будущая герцогиня Ангулемская, Мария
Антуанетта в слезах умоляла этих служащих, выполнявших лишь свой служебный
долг, оставить ей ребенка? Что она призывала их убить ее, но не разлучать с
сыном? Что служащие (звучит это совершенно неправдоподобно, ведь на это они не
имели никаких полномочий) угрожали убить обоих детей в случае, если она будет
продолжать сопротивляться, и наконец после длительной борьбы, применив грубую
силу, увели с собой кричащего, рыдающего ребенка? В официальном сообщении об
этом ничего не говорится; желая несколько смягчить действительность,
исполнители докладывают: "Расставание сопровождалось всеми проявлениями
чувств, которые можно было ожидать в подобной ситуации. Представители народа
выказали уважение, совместимое с важностью возложенной на них миссии".
Таким образом, одно сообщение противоречит другому, одна партия - другой, а
там, где спорят партии, истина редка. Но одно не вызывает сомнения: эта
насильственная и неоправданно жестокая разлука с сыном была едва ли не самым
тяжелым мгновением в жизни Марии Антуанетты.
Мать была привязана к этому белокурому шаловливому, не по
годам развитому ребенку; мальчик, которого она хотела воспитать как короля,
своей болтливой веселостью, своей привычкой задавать бесчисленные вопросы
сделал терпимым время в уединенной башне. Безусловно, он был ближе матери, чем
ничем не примечательная дочь. Недружелюбная, с угрюмым, мрачным характером, с
вялым умом, она по сравнению с этим ласковым и удивительно смышленым мальчуганом
не так-то уж сильно располагала к себе вечно живую восприимчивость матери. И
вот сейчас с такой жестокой злобой мальчика навсегда отрывают от нее. Ведь,
хотя дофин и далее останется жить в стенах Тампля, всего в нескольких десятках
метров от башни Марии Антуанетты, ничем не оправданный формализм городских
властей не разрешит матери обмениваться с ребенком ни единым словом; даже когда
она узнает, что он болен, ей не разрешат посещение больного: словно зараженной
чумой, ей запретят всякие встречи с ним. Более того, она не должна беседовать
со странным воспитателем дофина, с сапожником Симоном - еще одна бессмысленная
жестокость. Ей запрещено передавать какие-либо сведения о ее сыне; лишенная
права говорить, беспомощная мать, зная о том, что ее ребенок находится где-то
здесь, рядом, не может поздороваться с ним, лишена возможности иметь с ним
какое бы то ни было общение. Только чувство глубокой материнской любви осталось
у нее: никакими предписаниями, никакими распоряжениями его не отнять.
Наконец - маленькое, жалкое утешение - Мария Антуанетта
обнаруживает, что через единственное крошечное окошко на третьем этаже
лестничной клетки можно наблюдать ту часть двора, в которой иногда играет
дофин. И вот часами, несчетное число раз, дежурит у этого оконца измученная
женщина, бывшая некогда королевой обширного государства, в тщетном ожидании, не
удастся ли ей украдкой (охрана снисходительна) во дворе своей тюрьмы увидеть
мимолетные очертания светлой тени любимого ребенка. Сын, не подозревающий, что
его мать глазами, полными слез, следит за каждым его движением через
зарешеченное окно, спокойно, беззаботно играет (что известно девятилетнему о
его судьбе?).
Мальчик быстро, слишком быстро вошел в новый окружающий его
мир, в своем веселом, до краев наполненном сегодня он забыл, чей ое ребенок,
какая кровь течет в его жилах, какое имя он носит. Бойко и громко поет он, не
понимая смысла слов, "Карманьолу" и "Ca ira" - песни,
которым обучил его Симон с товарищами; он носит красный колпак санкюлота, и ему
это доставляет удовольствие, он перекидывается шуточками с солдатами,
стерегущими его мать.
Не каменной стеной - внутренне целым миром отделен теперь
мальчик от нее. И тем не менее вновь и вновь сердце матери учащенно бьется,
стоит лишь ей увидеть, нет, не обнять, только увидеть своего ребенка таким
веселым, таким беззаботным. Какая же судьба уготована бедному мальчику? Разве
Эбер, в подлые руки которого Конвент безжалостно отдал семью короля, в своем
грязном листке "Папаша Дюшен" уже не написал угрожающие слова:
"Бедная нация, рано или поздно этот мальчик уготовит тебе гибель; чем
более потешен он сейчас, тем это опаснее. Этого гаденыша, да и сестрицу его в
придачу, следовало бы высадить на необитаемом острове; любой ценой от него
следует избавиться. Что значит один ребенок, когда речь идет о благе
Революции?"
Что значит один ребенок? Для Эбера - немного, мать знает
это. Потому-то каждый день и трепещет она, не увидав своего любимца в тюремном
дворе, потому-то и дрожит она от бессильной ярости, когда у нее в камере
появляется этот ее заклятый враг, человек, по совету которого у нее отняли
ребенка и который совершил тем самым презреннейшее преступление против морали:
выказал к побежденному ничем не оправданную жестокость. То, что революция
отдала королеву в руки Эбера, этого ее Терсита[195], едва ли не самая мрачная страница ее
истории, которую лучше следовало бы скорее перелистать. Ибо самая высокая,
самая чистая идея становится низкой и ничтожной, как только она дает мелкой
личности власть совершать ее именем бесчеловечное.
***
С тех пор как смех ребенка не звенит более в зарешеченных
камерах башни, в них стало темнее, время тянется дольше. Ни звука, ни сообщения
извне, последние помощники исчезли, друзья недосягаемо далеко. Три одиноких
челвека сидят друг против друга изо дня в день, день за днем: Мария Антуанетта,
ее маленькая дочь и Мадам Елизавета; давно уже не о чем друг с другом говорить,
давно уже разучились они надеяться, а возможно, и бояться также. Весна, лето,
но все реже и реже спускаются они в свой маленький садик, тяжелая усталость
наливает члены свинцом. В эти недели страшных испытаний что-то угасает у облике
королевы. Если всмотришься в последний портрет Марии Антуанетты, сделанный в то
лето неизвестным художником, в нем едва можно узнать бывшую королеву пасторалей,
богиню рококо, не узнать в нем гордую, отважно борющуюся, величественную
женщину, какой Мария Антуанетта была еще в Тюильри.
На этом неумелой рукой сделанном портрете женщина с вдовьей
вуалью на поседевших волосах, несмотря на свои тридцать восемь лет, уже старая
женщина - слишком сильно она настрадалась. Нет блеска и живости в некогда
озорных глазах; вот сидит она, бесконечно усталая, с вяло опущенными руками,
готовая следовать любому зову без возражений, без протеста, даже если этот зов
- к гибели, к концу. Прежняя привлекательность ее облика уступает место
спокойной печали, беспокойство - полному безразличию. Этот последний портрет
Марии Антуанетты похож, пожалуй, на портрет настоятельницы монастыря, аббатисы,
женщины, отрешенной от всех земных забот, не имеющей никаких земных желаний,
живущей уже не этой, а какой-то другой, потусторонней жизнью. Ни красоты не
чувствуешь в этой женщине, ни смелости, ни сил ничего, кроме великого
терпеливого безразличия. Королева отреклась от престола, женщина смирилась со
своей участью; усталая, утомленная матрона смотрит на мир ясными голубыми
глазами, ничто не может более удивить ее или испугать.
***
И она, Мария Антуанетта, действительно не испытывает страха,
когда спустя некоторое время, в два часа ночи, снова будят ее резкие удары в
дверь. Что может сделать ей окружающий ее мир после того, как он отнял мужа,
ребенка, возлюбленного, корону, честь, свободу? Спокойно поднимается она,
одевается и впускает комиссаров. Они зачитывают декрет Конвента, в соответствии
с которым вдова Капет, поскольку против нее выдвинуто обвинение, должна быть
препровождена в Консьержери. Мария Антуанетта внимательно слушает и молчит. Она
знает: обвинение Революционного трибунала равнозначно осуждению, а Консьержери
- это покойницкая. Но она не просит, не протестует, не молит об отсрочке. Ни
слова этим людям, поразившим ее своим известием среди ночи, словно убийцы.
Невозмутимо дает обыскать себя, отдает все, что носит с собой. Оставляют ей
лишь носовой платок и маленький флакончик с сердечными каплями. Затем ей
предстоит прощание - в который раз - теперь с дочерью и золовкой. Она знает,
это прощание - последнее. Но жизнь приучила ее к подобным прощаниям.
Не оборачиваясь, с высоко поднятой головой идет Мария
Антуанетта к дверям камеры и быстро спускается по лестнице. Она отклоняет
всякую помощь, нет, не было необходимости оставлять ей флакончик с укрепляющей
эссенцией на случай, если силы откажут ей: она окрепла в несчастье. Самое
тяжелое уже пережито: ничто не может быть страшнее этих последних месяцев.
Впереди самое легкое - смерть. Она так спешит из этой башни ужасных
воспоминаний, что возможно, слезы застилают ей глаза - забывает наклониться в
калитке и сильно расшибает лоб о верхнюю перекладину. Озабоченные провожатые
подбегают к ней, спрашивают, не больно ли ей. "Нет, - отвечает она
спокойно, - теперь ничто не может причинить мне боль".
|
