 Увеличить |
ОДИН ОБМАНЫВАЕТ ДРУГОГО
Бегство в Варенн открывает новую главу в истории революции:
в этот день родилась новая, республиканская партия. До сих пор, до 21 июля 1792
года, Национальное собрание было единодушно роялистским, потому что состояло
исключительно из представителей аристократии и буржуазии. Но к следующим
выборам четвертое сословие, пролетариат, великая стихийная сила, начинает
теснить бержуазию, и третье сословие боится этой силы так же, как в свое время
король испугался его. В страхе, с запоздалым сожалением весь класс имущих
начинает понимать, какие демонические стихийные силы освободил он от оков, и
пытается как можно быстрее с помощью конституции ограничить и власть короля, и
власть народа.
Чтобы получить согласие Людовика XVI на конституцию,
необходимо пощадить его лично; поэтому умеренные партии добиваются того, чтобы
по поводу бегства в Варенн не делалось никаких упреков; не добровольно, не по
своей воле покинул он Париж, лицемерно заявляют они, его "похитили".
И когда затем якобинцы в знак протеста устраивают на Марсовом поле манифестацию
с требованием низложения короля, вожди буржуазии Байи и Лафайет впервые
энергично разгоняют толпу ружейными залпами и кавалерией. Но королева,
обложенная со всех сторон в своем доме - после бегства в Варенн она не должна
более закрывать двери своих покоев, национальные гвардейцы строго стерегут
каждый ее шаг, - внутренне давно уже не заблуждается относительно истинной
ценности этих запоздалых попыток спасти положение. Слишком часто слышит она под
своими окнами вместо старого возгласа "Да здравствует король!" новый
- "Да здравствует революция!". И королева знает, что эта революция
безжалостно требует ее смерти, смерти ее мужа и детей.
***
Ночь в Варенне - и королеве скоро это станет предлеьно ясно
оказывается роковой не столько из-за неудачного бегства королевской четы,
сколько из-за успеха младшего брата короля Людовика XVI, графа Прованского.
Куда девалось его былое так долго и с таким трудом разыгрываемое подчинение
старшему брату? Едва добравшись до Брюсселя, он объявляет себя регентом,
законным наследником королевства на время, пока настоящий король, Людовик XVI,
является пленником Парижа, и тайно делает все, чтобы как можно дольше продлить
это время. "Здесь в совершенно недопустимой форме высказывалась радость в
связи с арестом короля, - сообщает Ферзен из Брюсселя, - граф д'Артуа просто
сиял". Наконец-то теперь могут возглавить кавалькаду те, кто так долго
униженно плелся где-то в хвосте. Теперь-то они могут бряцать оружием и, ни с
чем не считаясь, подстрекать к войне; тем лучше, если при подобных
обстоятельствах Людовик XVI, Мария Антуанетта, а надо надеяться, и Людовик XVII
погибнут. Тогда граф Прованский сможет наконец именовать себя Людовиком XVIII.
Роковым образом европейские государи разделяют эту
концепцию: монархической идее, собственно, совершенно безразлично, какой
Людовик будет сидеть на французском троне; главное, чтобы в Европе и следа не
осталось от революционного, республиканского яда, главное, чтобы в зародыше
уничтожить "французскую эпидемию". Ужасающим холодом веет от строк,
написанных Густавом Шведским: "Как ни велико мое сочувствие коолевской
семье, как ни волнует меня ее судьба, все же трудность и сложность общей
обстановки, необходимость восстановления равновесия в Европе, особые интересы
Швеции и сама идея суверена перевешивают чашу весов. Все зависит от того, можно
ли реставрировать во Франции королевство, и нам, собственно, безразлично, кто
будет сидеть на этом троне: Людовик XVI, Людовик XVII или же Карл X, при
условии, что трон будет восстановлен и чудовищу - Школе верховой езды
(Национальному собранию[173])
- будет нанесено поражение".
Более ясно, более цинично высказаться невозможно. Для
монархов существует лишь "дело монархии", другими словами - вопрос их
личной неограниченной власти, им, "собственно, безразлично", как
говорит Густав III, какой Людовик займет французский трон. Действительно, им
это совершенно безразлично. И это безразличие будет стоить Марии Антуанетте и
Людовику XVI жизни.
***
И вот сейчас Мария Антуанетта должна вести одновременно
борьбу с двойной опасностью - с опасностью изнутри и извне, с республиканизмом
в своей стране и с развязыванием войны, затеянным принцами за границами государства:
сверхчеловечески трудная задача, совершенно неразрешимая для одинокой, слабой,
растерянной женщины, покинутой всеми друзьями. Сюда бы гения, одновременно
хитрого, как Одиссей, и отважного, как Ахилл, сюда бы нового Мирабо. Но в эту
страшную минуту рядом с нею лишь ординарные помощники. На обратном пути из
Варенна Мария Антуанетта увидела, как незначительный провинциальный адвокат
Барнав, имеющий большой вес в Национальном собрании, легко поддался чарам лести
- ведь они исходили от королевы; теперь она решает использовать эту его
слабость.
Письмом, тайно направленным Барнаву, она сообщает ему, что с
самого своего возвращения из Варенна "очень серьезно думала об эрудиции и
образе мыслей того, с кем много говорила, и поняла, что почерпнула бы для себя много
полезного, если бы вела с ним обмен письмами, если бы могла беседовать с ним на
расстоянии". Он вполне мог бы рассчитывать на ее молчание, а также на ее
характер, всегда готовый подчиниться необходимости, если дело идет о всеобщем
благе. После этого введения она пишет более определенно: "Невозможно
упорствовать в стремлении сохранить существующее положение вещей. Конечно,
что-то должно произойти. Но что? Не знаю. Я обращаюсь к нему, чтобы узнать это.
Из наших бесед он должен был понять, что у меня добрые намерения. И я всегда
буду придерживаться их. Это единственное, что у нас осталось и что меня никто
никогда не в состоянии отнять. Мне кажется, я почувствовала в нем стремление к
справедливости, у нас также есть это желание, и, что бы о нас ни говорили, оно
всегда у нас было. Мы могли бы совместно осуществить наше общее намерение. Если
он найдет средство поделиться со мной своими мыслями, я со всей искренностью
отвечу, что могла бы сделать со своей стороны. Я готова к любой жертве, если
действительно увижу, что она приведет ко всеобщему благу".
Барнав показывает это письмо своим друзьям, которые
одновременно и радуются, и страшатся, но наконец решают отныне совсместно
давать тайные советы королеве - Людовик XVI вообще в расчет не берется. Прежде
всего они требуют от королевы, чтобы она побудила принцев вернуться во Францию
и склонила своего брата, императора, к признанию французской конституции. Как
бы уступая, королева принимает все эти предложения. Под диктовку своих
советчиков посылает брату письма, ведет себя так, как они рекомендуют, лишь,
"когда дело касается чести и благородства", она сопротивляется. И
новые политические мэтры полагают, что нашли в Марии Антуанетте прилежную и
благодарную ученицу.
***
Но как жестоко заблуждаются эти славные люди! В
действительности Мария Антуанетта ни одного мгновения не думает о том, чтобы
сдаться этим factieux; вся эта переписка должна лишь облегчить старый трюк -
temporiser[174], выезд за город, который
она задумала совершить к тому моменту, когда ее брат соберет так долго
ожидаемый "вооруженный конгресс". Словно Пенелопа, распускает она по
ночам ткань, сотканную днем со своими новыми друзьями. Посылая брату,
императору Леопольду, написанные ею под диктовку письма, она одновременно
уведомляет Мерси: "Я послала двадцать девятого письмо, которое, как Вы без
труда заметили, написано не моим стилем. Но я думаю, что мне следует исполнить
требование одной здешней партии, которая передала мне набросок этого письма. Я
послала вчера такое же письмо императору и чувствовала бы себя униженной, если
бы не надеялась, что мой брат поймет, что в настоящем моем положении я
вынуждена делать и писать все, что от меня потребуют". Она подчеркивает:
важно, чтобы император уверился в том, что ни одно слово в этом письме не
принадлежит ей, не отвечает ее точке зрения. Так каждое письмо становится
предательским. "Несмотря на то что советчики постоянно упорствуют в своих
взглядах, справедливости ради следует признать, что они выказывают большую
прямоту и искреннее, честное желание навести порядок в стране и тем самым
восстановить королевство и авторитет короля". Тем не менее она все же не
хочет в действительности следовать советам своих помощников, "ибо, хотя я
и верю в их хорошие намерения, все же их идеи крайние и никогда не будут нами
использованы".
Небычная двойная игра, начатая Марией Антуанеттой, это
двуличие не так уж почетны для нее. С тех пор как она занимается политикой или,
вернее, потому что она занимается ею, она вынуждена лгать, и делает это самым
отважным образом. Уверяя своих советчиков, что никакие задние мысли не
определяют ее поведения, она пишет одновременно Ферзену: "Не бойтесь, я не
дам себя поймать этим enrages[175].
Если я и встречаюсь с некоторыми из них или имею с ними какие-либо отношения,
то все это лишь затем, чтобы использовать их для моих целей; слишком сильно у
меня к ним всем чувство отвращения, чтобы с кем-нибудь из них делать общее
дело". В конечном счете ей самой совершенно ясна недостойность этого
обмана расположенных к ней людей, людей, несущих ради нее свои головы на
эшафот. Отчетливо чувствуя свою моральную вину, она все же ответственность
сваливает на время, на обстоятельства, принуждающие ее играть столь жалкую
роль. "Иногда я сама себя не понимаю более, - пишет она в отчаянии своему
верному Ферзену, - и заставляю себя призадуматься, действительно ли я говорю
такое. Но чего Вы хотите? Все это необходимо, и поверьте мне, мы опустились бы
еще глубже, чем сейчас, не обратись я сразу же к этому средству. Во всяком
случае время мы выиграли, а это - все, что нам нужно. Какое счастье, если б
однажды, в один прекрасный день, я вновь стала сама собой и могла бы показать
всем этим нищим (gueux), что не дала им себя одурачить". Лишь об этом
мечтает, грезит ее неукротимая гордость - вновь стать свободной, не быть более
политиком, дипломатом, лгуньей. И поскольку она, коронованная королева,
воспринимает эту неограниченную свободу как свое Богом данное право, она
считает себя вправе беспощадным образом обманывать всех, кто хочет ограничить
ее в этом звании.
***
Но обманывает не одна королева, теперь, в это сложнейшее
время, все участвующие в большой игре обманывают друг друга. Исследуя
бесконечную переписку тогдашних правитеьств, монархов, посланников, министров,
отчетливо представляешь себе всю безнравственность тайной политики. Подпольно
все работают друг против друга, каждый лишь ради своих личных интересов.
Людовик XVI обманывает Национальное собрание, со своей стороны только
выжидающее, чтобы республиканские идеи проникли в сознание масс достаточно
глубоко и можно было низложить короля. Сторонники конституции предлагают Марии
Антуанетте власть, которой давно уже не обладают, она же пренебрежительно
одурачивает их, договариваясь за их спиной со своим братом Леопольдом. А он,
готовясь именно в это время вместе с Россией и Пруссией ко второму разделу
Польши, всячески затягивает переговоры с сестрой, уже решив для себя не
жертвовать ради ее дела ни одним солдатом, ни одним талером.
Король Пруссии совместно с императором Австрии дает советы
"вооруженному конгрессу", деятельность которого направлена против
революционной Франции, а посланник прусского короля в Париже финансирует
якобинцев и обедает за одним столом с Петионом. Эмигрировавшие принцы разжигают
войну, но не для сохранения трона своему брату Людовику XVI, а для того лишь,
чтобы возможно быстрее самим занять его. И в самой гуще этой бумажной битвы
суетится докихот королевской власти - Густав Шведский, ни во что глубоко не
вникающий и желающий лишь играть роль Густава Адольфа, спасителя Европы. Герцог
Брауншвейгский, который должен возглавить армию коалиции против Франции, ведет
одновременно переговоры с якобинцами, предлагающими ему французский трон.
Дантон, Дюмурье ведут двойную игру. Владетельные князья так же не единодушны,
как и революционеры, брат обманывает сестру, король - свой народ, Национальное
собрание - короля, один монарх - другого, все лгут друг другу, и все это только
чтобы выиграть время, ради своей выгоды. Каждый хотел бы извлечь пользу для
себя в этой сумятице, увеличивая беспорядок, создавая все большую и большую
опасность для других. Играя с огнем, никто не желает обжечься, но все они:
император, король, принцы, революционеры - постоянными интригами, постойнной
ложью создают атмосферу недоверия (подобную той, что ныне отравляет мир) и в
конце концов, не желая, собственно, этого, ввергают 25 миллионов людей в пучину
бедствий двадцатипятилетней войны.
***
Между тем время стремительно бежит, нимало не заботясь об
этих мелких интригах: темп революции не подчиняется выжидательной политике
старой дипломатии. Должно быть принято решение. Национальное собрание
подготавливает наконец проект конституции и представляет его Людовику XVI для
принятия. Итак, следует дать ответ. Мария Антуанетта знает, что эта monstrueuse[176] конституция - как пишет
она Екатерине Российской - "означает моральную смерть, которая в тысячу
раз хуже физической смерти, освобождающей от всех зол". Она знает также,
что принятие конституции будет порицаться в Кобленце и при дворах европейских
государей, будет воспринято как добровольное отречение от престола, возможно
даже как проявление личной трусости, но королевская власть так обессилела, что
даже она, Мария Антуанетта, такая гордая, вынуждена советовать покориться.
"Нашей поездкой мы достаточно показали, - пишет она, -
что не страшимся подвергать себя опасности, если дело касается всеобщего блага.
Но, принимая во внимание существующее положение, король не может долее
откладывать согласие. Поверьте мне, это так, если я говорю такое. Вам
достаточно хорошо известен мой характер, чтобы знать, что он побудил бы меня к
благородному и мужественному поступку. Однако, прекрасно понимая опасность, мы
не видим никакого смысла безрассудно подвергать себя ей". Но в то время,
когда перо для подписи капитуляции уже подготовлено, Мария Антуанетта сообщает
своим близким друзьям, что король в глубине души вовсе и не думает - один
обманывает другого и сам оказывается обманутым - сдержать свое слово, данное
народу.
"Что касается нашего согласия, то я просто не
представляю себе, чтобы любое мыслящее существо не понимало истинной причины
нашего поведения, ведь оно объясняется нашей зависимостью. Важно само по себе
то, что мы не возбуждаем никакого подозрения у окружающих нас
"monstres". В любом случае спасти нас могут лишь иностранные державы,
армия потеряна, денег больше нет, никакой уздой, никакими препятствиями
вооруженную чернь не остановить. Даже вождей революции, если они проповедуют
порядок, никто не слушает. Состояние наше печально: добавьте ко всему этому еще
то, что возле нас нет ни одного друга, что весь свет изменил нам, одни - из
страха, другие - из слабости или честолюбия, а я опустилась настолько, что
боюсь того дня, когда нам вновь будет возвращена свобода. Сейчас, бессильные
что-нибудь предпринять, мы, по крайней мере, не можем в чем-либо упрекнуть себя".
И с удивительной откровенностью она продолжает: "В этом письме я откроюсь
Вам полностью. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, есть лишь единственное
средство, чтобы выйти из затруднительного положения. Я выслушала людей с обеих
сторон и, основываясь на их мнениях, сформулировала свое; не знаю, следовать ли
ему. Вы знаете, какую особу я имею в виду: вот-вот, кажется, ее удалось убедить
в чем-то, но совершенно неожиданно чье-то слово или мнение полностью меняет
точку зрения этой особы на данный вопрос, да так, что она даже и не замечает
этого; по одной этой причине тысячи дел не выполнить. Во всяком случае, что бы
ни случилось, прошу Вас сохранить ко мне дружеское расположение и
привязанность. Они мне так нужны, и поверьте, какие бы несчастья со мной ни случились,
я могу заставить себя приспособиться к сложившимся обстоятельствам, но никогда
при этом не соглашусь на какие-либо меры, недостойные меня. В жилах моего сына
течет моя кровь, и, надеюсь, однажды он подтвердит, что является внуком Марии
Терезии".
Значительные и трогательные слова, но им не прикрыть того
внутреннего стыда, который испытывает эта искренняя, готовая действовать
женщина при навязанной ей нечистой игре. В глубине души она знает, что ведет
себя бесчестно, совсем не по-королевски. Честнее было бы добровольно отречься
от престола. Но у нее уже нет более выбора. "Было бы благороднее отклонить
конституцию, - пишет она своему возлюбленному Ферзену, - но при создавшихся
обстоятельствах это оказалось невозможным. Мне хотелось бы, чтобы наше согласие
было сформулировано более сжато, но, к сожалению, мы все время окружены
недоброжелателями. Однако уверяю Вас, что окончательно принятая редакция много
лучше предыдущих. Наш образ действия во многом также определялся неразумным
поведением принцев и эмигрантов. Пришлось из формулы согласия исключить все,
что могло бы быть истолковано как отсутствие доброй воли с нашей стороны".
***
Это нечестное и поэтому неполитическое, лишь кажущееся
признание конституции позволило королевской семье выиграть немного времени
(разве что на один вздох), ничтожный и - как скоро станет ясно - ужасный
выигрыш в той двойной игре, где все делают вид, что каждый верит лжи другого.
Лишь на секунду развеялись, разорвались грозовые тучи. Еще раз обманчивое
солнце народной доброжелательности освещает головы Бурбонов. Сразу же, как
только король 13 сентября заявляет, что на следующий день он в Собрании
присягнет конституции, гвардия, до сих пор охранявшая замок, оттягивается,
ворота сада Тюильри распахиваются для публики. С пленом покончено и - как
многие преждевременно полагают - с революцией также. Впервые после многих
недель и месяцев, но и в последний раз слышит Мария Антуанетта давно забытые
восторженные крики десятков тысяч: "Да здавствует король! Да здравствует
королева!"
Уже давно все и вся, друзья и враги по эту и по ту сторону
границы, поклялись не оставлять их в живых.
|
