 Увеличить |
ПОДГОТАВЛИВАЕТСЯ
БЕГСТВО
Со смертью Мирабо из жизни ушел единственный помощник в
борьбе монархии против революции. Вновь двор остается в одиночестве. Имеются
две возможности: победить революцию или капитулировать перед ней. Как всегда,
двор принимает промежуточное решение, самое злополучное - бегство.
Еще Мирабо высказывал мысль - для восстановления своего
авторитета король должен освободиться от бесправного положения, навязанного ему
в Париже; пленники вести войну не могут. Чтобы иметь возможность по-настоящему
бороться, нужно обладать свободной армией и иметь под ногами твердую почву. Но
Мирабо настаивал на том, что король не должен удирать тайком - это несовместимо
с его достоинством. "Король не бежит от своего народа, - сказал он и
добавил еще, более определенно: - Король имеет право удалиться лишь при дневном
свете, чтобы при этом остаться истинным королем". Он предложил, чтобы
Людовик XVI выехал на прогулку в своей карете за город. Там его будет ждать
оставшийся ему верным конный полк, и вот, в окружении своих солдат, верхом на
коне, при свете дня ему следует направиться к своей армии и как свободному
человеку вести переговоры с Национальным собранием.
Конечно, подобный образ действий по плечу мужчине, а к
такому нерешительному человеку, как Людовик XVI, нет смысла обращаться с
призывом вести себя смело и мужественно. Правда, он обдумывает разные варианты,
обсуждает их со всех сторон, но в конце-то концов сохранить удобства, привычный
образ жизни для него важнее, нежели сохранить жизнь. И все же теперь, когда
Мирабо мертв, Мария Антуанетта, уставшая от каждодневных унижений, все чаще
возвращается к мысли о бегстве. Ее не пугают опасности бегства, она страшится
лишь потерять достоинство, так как потеря достоинства равносильна для нее
потере престола. Но ухудшающееся с каждым днем положение не терпит промедления.
"Остается лишь одно из двух, - пишет она посланнику Мерси, - либо
погибнуть от меча мятежников, если они победят, и, следовательно, потерять
абсолютно все, либо остаться под пятой деспотичных людей, утверждающих, что они
желают нам только добра, в действительности же они все время причиняли нам один
вред и впредь всегда будут вести себя так же. Вот наше будущее, и, вероятно,
роковой момент наступит раньше, чем мы того ожидаем, если сами не решимся
проявить твердость, применить силу, дабы овладеть общественным мнением.
Поверьте мне, все сказанное не плод экзальтированных мыслей, оно не вызвано
неприятием нашего положения или страстным желанием немедленно приступить к
действиям. Я отчетливо представляю себе опасность, но вижу также различные
открывающиеся нам возможности: вокруг нас кошмар, и лучший исход - погибнуть в
поисках какого-либо пути к спасению, вместо того чтобы дать себя уничтожить,
ничего не предпринимая, дабы избежать гибели".
И поскольку осторожный и трезвомыслящий Мерси вновь и вновь
высказывает из Брюсселя свои сомнения, она пишет письмо еще более пылкое,
полное пророческих мыслей, показывающее, насколько ясно представляет себе всю
катастрофичность положения эта столь недавно легковерная женщина:
"Положение наше ужасно, так ужасно, что его и не представить тем, кого нет
сейчас в Париже. Перед нами выбор: либо слепо выполнять требования factieux, либо
погибнуть от меча, постоянно занесенного над нашими головами. Поверьте мне, я
не преувеличиваю опасности. Вам хорошо известно, что всегда основным моим
правилом было по возможности проявлять уступчивость, я надеялась на время и
перемену общественного мнения. Но сегодня все изменилось; мы должны либо
погибнуть, либо ступить на единственный путь, который нам еще не закрыт. Мы
отнюдь не ослеплены настолько, чтобы считать этот путь безопасным; но если уж
нам и предначертана гибель, то пусть она будет хоть славной, после того как мы
сделаем все, дабы умереть достойно и выполнить свой долг перед религией... Я
надеюсь, провинция менее развращена, чем столица, но тон всему королевству
задает Париж. Клубы и тайные общества ведут за собой всю страну; порядочные
люди и недовольные, хоть их немного, бегут из страны или таятся, потому что они
утратили силу или же потому, что им недостает единения. Лишь когда король будет
свободен и окажется в укрепленном городе, станет ясно, сколь велико в стране
количество недовольных, молчавших или вздыхавших до сих пор втихомолку. Но чем
дольше медлить, тем меньше поддержки найдем мы, ибо республиканский дух с
каждым днем завоевывает себе все больше и больше последователей во всех
классах, брожение в войсках все сильнее и, если не поспешить, положиться на них
будет уже невозможно".
Кроме революции возникает еще одна опасность. Принцы Франции
- граф д'Артуа, принц Конде - и другие эмигранты, горе-герои, лихие хвастуны,
бряцают у границы государства саблями, предусмотрительно вложенными в ножны.
Они интригуют при всех дворах и, желая замаскировать неловкость своего бегства
из Франции, разыгрывают из себя героев, пока это не грозит им опасностью. Они
разъезжают от одного двора к другому, пытаются натравить императоров и королей
на Францию, нимало не заботясь о том, что любая такая пустая демонстрация
ставит под удар жизнь короля и королевы. "Он (граф д'Артуа) мало печалится
о своем брате и моей сестре, - пишет император Леопольд II. - Это "gli
importa un frutto"[163],
- говорит он, высказываясь о короле, и совершенно не думает о том, как сильно
вредят его планы и происки королю и моей сестре". "Великие
герои" отсиживаются в Кобленце и Турине, живут на широкую ногу и тверждают
при этом, что жаждут крови якобинцев. Королеве стоит огромных усилий удержать
их от грубейших ошибок. Их необходимо лишить возможности действовать таким
образом. Король должен быть свободным, чтобы держать в узде и
ультрареволюционеров, и ультрареакционеров, всех этих "ультра" - тех,
кто в Париже, и тех, кто по ту сторону государственной границы. Король должен
быть свободным, и ради этого следует использовать даже самое неприятное, самое
недостойное средство бегство.
***
Организация побега находится в руках королевы, и получается
так, что приготовления, само собой разумеется, она поручает тому человеку, от
которого у нее нет никаких тайн и которому она безгранично верит, - Ферзену.
Тому, кто сказал: "Я живу лишь для того, чтобы служить Вам", ему,
своему другу, доверяет она дело, исполнение которого требует напряжения всех
сил, более того - беззаветной жертвы жизнью. Трудности безмерно велики. Чтобы
выйти из охраняемого Национальной гвардией дворца, в котором едва ли не каждый
слуга - шпион, чтобы выбраться из ставшего чужим и враждебным города, чтобы
пересечь страну и пробиться к единственному оставшемуся верным королю генералу
Буйе и его войскам, следует принять необычайно серьезные меры, нужны смелость и
предусмотрительность. Предполагается, что генерал вышлет конные разъезды в
направлении к крепости Монмеди, примерно до Шалона, с тем чтобы, в случае если
король будет опознан в пути или кареты короля и его семьи начнут преследовать,
можно было бы защитить беглецов.
Возникает новая трудность: нужен повод для оправдания этих
бросающихся в глаза передвижений войск в пограничном районе, необходимо,
следовательно, чтобы возле этого участка границы сосредоточился корпус
австрийских войск, что позволит генералу Буйе провести маневрирование
вверенными ему войсками. Все это подлежит обсуждению в тайной переписке с
соблюдением чрезвычайных предосторожностей, ибо большинство писем вскрывается,
и, как говорит Ферзен, "весь план провалится, если будут замечены хотя бы
малейшие следы приготовлений к бегству".
Кроме того, - еще одна трудность - организация этого побега
требует больших денежных средств, у короля же и королевы их нет. Все попытки
получить несколько миллионов у своих братьев, у других владетельных особ
Англии, Испании, Неаполя, у придворного банкира терпят крах. И о деньгах, как,
впрочем, и о всем другом, должен позаботиться Ферзен, этот незначительный
шведский аристократ.
Но Ферзен черпает силы в своей любви. Он работает за
десятерых, сердце его полно преданности и самоотречения. Проникнув потайными
ходами вечером или ночью в покои королевы, он часами обсуждает с нею мельчашие
подробности задуманного побега. Он ведет переписку с иностранными государями, с
генералом Буйе, он подбирает самых надежных дворян, которые, переодетые
курьерами, будут сопровождать королевскую семью, и тех, кому будет поручена
доставка писем к королю и от короля. Он заказывает на свое имя карету, достает
фальшивые паспорта, раздобывает деньги, одолжив, якобы для себя, по 300 тысяч
ливров у двух дам: шведки и русской, и, наконец, даже берет взаймы еще три
тысячи у своего домоправителя. Вносит в Тюильри один за другим предметы
туалета, необходимые для переодевания, и тайком же выносит из дворца бриллианты
королевы. День и ночь, неделю за неделей, в непрерывном напряжении он пишет,
ведет переговоры, составляет планы, разъезжает с постоянной опасностью для
жизни, ибо стоит лишь порваться ничтожному участку сети, сотканной
заговорщиками и накинутой ими на всю страну, стоит лишь одному посвященному
обмануть доверие - и все пропало. Одно неосторожное слово, одно перехваченное
письмо - и Ферзен поплатится головой. Но, движимый страстной любовью, смело и в
то же время осторожно, трезво, без устали, молчаливый, всегда находящийся в
тени, герой играет свою роль в одной из величайших трагедий мировой истории.
***
Все еще колеблются при дворе, все еще надеется медлительный
король на какое-нибудь благоприятствующее событие, которое поможет отказаться
от побега, от связанных с ним тягостных забот. Но напрасно: карета заказана,
самая необходимая сумма денег раздобыта, договоренность с генералом Буйе об
эскорте имеется. Недостает одного - внешнего повода, морального прикрытия для
этого, несмотря ни на что, не очень-то рыцарского поступка. Необходимо найти
хоть что-нибудь, что позволило бы показать миру, что король и королева
удалились не из простого страха - террор принудил их к этому. Чтобы создать
такой предлог, король объявляет Национальному собранию и городскому
самоуправлению, что пасхальную неделю желает провести в Сен-Клу. И точно, как
тайно и рассчитывалось, пресса якобинцев клюет на эту приманку: двор-де желает
попасть в Сен-Клу для того, чтобы неприсягнувший священник отслужил там мессу и
отпустил королевской чете грехи, и, кроме того, велика опасность, что король
желает оттуда бежать со своей семье за границу. Подстрекательские статьи делают
свое дело. 19 апреля[164],
когда король собирается сесть в парадную карету, с явным вызовом подданную к
главному входу дворца, вокруг нее уже стоит огромная толпа народа - это армия
Марата и клубов силой хочет воспрепятствовать отъезду короля.
Именно такой публичный скандал и необходим королеве и ее
советчикам. Весь мир должен знать, что Людовик XVI - единственный человек во
Франции, не свободный в своих поступках, он не имеет даже права выехать в своей
карете за десять миль от города, чтобы подышать свежим воздухом. Итак, вся
королевская семья демонстративно усаживается в карету и ждет, пока в нее
впрягут лошадей. Но толпа, а с нею и национальные гвардейцы преграждают путь к
конюшням. Наконец появляется вечный "спаситель" Лафайет и, как
командир Национальной гвардии, приказывает освободить дорогу карете короля. Но
никто не слушает его. Мэр, которого он просит развернуть красный флаг
предостережения, смеется генералу в лицо. Лафайет хочет обратиться к народу -
крики толпы заглушают его голос. Анархия открыто захватывает права на бесправие.
Между тем, пока злополучный командир безуспешно пытается
заставить свои войска слушать его, король, королева и принцесса Елизавета
спокойно сидят в карете, окруженные горланящей толпой. Дикий шум, грубые
ругательства не задевают Марию Антуанетту; напротив, со злорадством наблюдает
она бессилие Лафайета, апостола свободы, любимца народа, перед возмущенной
толпой. Она не вмешивается в эту распрю двух сил: каждая из них ненавистна ей.
Сумятицу вокруг себя она воспринимает спокойно и с кажущимся безразличием, это
волнение вокруг со всей очевидностью покажет всему миру, что у национальной
гвардии нет более авторитета, что во Франции господствует анархия, что толпа,
чернь может безнаказанно оскорблять членов королевской семьи и что тем самым
король имеет моральное право покинуть Париж. Два с четвертью часа длится эта
сцена, и лишь затем король приказывает вкатить карету в каретник и отменяет
поездку в Сен-Клу. Как всегда, одержав победу, только что разъяренная,
неистовствующая, орущая толпа мгновенно меняется. Ликуя, она восторженно
приветствует королевскую чету, так же внезапно переменившись. Национальная
гвардия дает королеве обещание защищать ее. Но Мария Антуанетта прекрасно
понимает, что означает эта защита, и громкое отвечает: "Да, мы
рассчитываем на вас. Но вы должны признаться: сейчас-то мы не свободны".
Она намеренно громко говорит эти слова. Сказанные Национальной гвардии, они в
действительности обращены ко всей Европе.
Если бегство произошло бы в ночь на 20 апреля, то причина и
следствие, оскорбление и реакция на него, удар и контрудар в своей
последовательности были бы логически обоснованы. Два простых, легких, не
бросающихся в глаза своей пышностью экипажа, в одном - король с сыном, в другом
- королева с дочерью, да, пожалуй, еще и с Мадам Елизаветой, и никто не обратил
бы внимания на такие обыденные, заурядные кабриолеты с двумя-тремя седоками в
них. Не привлекая ничьего внимания, королевская семья достигла бы границы: ведь
бегство брата короля, графа Прованского, совершенное им в ту же ночь, именно потому
и удалось, что не было обставлено с помпой.
Но, даже находясь на волосок от смерти, королевская семья не
желает нарушить священные обычаи, даже опаснейшее путешествие должно быть
организовано по правилам бессмертного этикета. Первая ошибка: принимается
решение ехать в одной карете пяти особам, то есть всей семьей - отцу, матери,
сестре, обоим детям, а ведь на сотнях эстампов именно в таком составе и
изображается королевская семья, и вся Франция, до последней деревушки,
прекрасно знает этот семейный портрет. Но этого мало, мадам де Турзель
вспоминает о своей присяге, в соответствии с которой она не имеет права ни на
мгновение оставлять королевских детей без присмотра. Следовательно, она - и это
вторая ошибка - тоже должна быть в карете. Из-за неоправданной перегрузки
скорость движения, естественно, уменьшится, а ведь каждые четверть часа, каждая
минута - решающие. Третья ошибка: немыслимо, чтобы королева сама себя
обслуживала. Следовательно, с собой необходимо взять - во вторую карету - еще
двух горничных; таким образом, получается уже восемь человек. Но поскольку
кучер, форейтор, курьер и лакей должны быть заменены надежными людьми, правда
не знающими дороги, но обязательно лицами аристократического происхождения,
набирается уже 12 человек, а если учесть Ферзена и его кучера, то все 14. Не
многовато ли для того, чтобы сохранить все приготовления в тайне? Четвертая,
пятая, шестая и седьмая ошибки: необходимо явиться в Монмеди в парадной одежде,
а не в дорожных костюмах. Это увеличивает вес багажа еще на пару сотен фунтов.
Дополнительный багаж в новехоньких чемоданах - дополнительный балласт,
замедляющий движение, дополнительная опасность быть опознанными в пути.
Мало-помалу то, что было задумано как тайный побег, превращается в помпезную
экспедицию.
А вот и самая большая из всех ошибок: королю и королеве
предстоит целые сутки быть в пути, и, даже если они бегут из преисподней, они
должны ехать со всеми удобствами. Следовательно, для задуманной операции
используется новая карета, особенно просторная, на хороших рессорах, роскошно
отделанная, еще пахнущая свежим лаком. На каждой почтовой станции она,
безусловно, вызовет особое любопытство у любого кучера, любого курьера, любого
почтмейстера, любого конюха. Ферзен же - влюбленные так недальновидны хочет
обставить поездку Марии Антуанетты как можно лучше, как можно удобнее,
приятнее. По его обстоятельным указаниям (якобы для баронессы Корф)
изготавливается гигантская карета, нечто вроде небольшого военного корабля на
четырех колесах, в которой не только должны разместиться пять особ королевской
семьи, гувернантка, кучер и лакей, но также предусмотрено место для всего того,
что обеспечило бы в пути все мыслимые удобства - серебряный сервиз, гардероб,
съестные припасы, а также стульчаки, необходимые для отправления потребностей,
естественных даже для королей. Встраивается винный погребок, который
заполняется отборными винами, ибо монарх понимает в них толк и охотно их пьет.
Карета изнутри обивается светлой камчатной тканью, и, пожалуй, остается лишь
удивляться тому, что на дверцах кареты позабыли изобразить герб с лилиями.
Чтобы вывезти такое громоздкое сооружение с мало-мальски
терпимой скоростью, в роскошную карету необходимо впрягать 8 или даже 12
лошадей. И если легкую почтовую коляску о двух лошадях можно перепрячь за пять
минут, здесь на смену лошадей требуется не менее получаса, четыре-пять часов
задержки в пути на весь маршрут, а ведь даже четверть часа промедления может
стоить жизни. Чтобы возместить моральный ущерб, наносимый дворянам,
сопровождающим королевскую семью, - ведь им придется сутки быть в одежде слуг,
- их наряжают в новехонькие, с иголочки ливреи, сверкающие позументами и
пуговицами, а потому очень броские и резко контрастирующие с продуманной,
нарочито скромной одеждой короля и королевы.
В маленькие городки на пути следования королевской семьи
предусмотрены внезапные наезды эскадронов драгун (это в мирное-то время!),
якобы ожидающих "денежный транспорт", - весьма непродуманный маневр,
способный вызвать основательные подозрения у местных жителей. И наконец,
следует упомянуть еще об одной несуразности, о поистине исторической глупости,
совершенной герцогом Шуазелем, решившим использовать для секретных поручений во
время задуманной операции неподходящего человека, этого Фигаро во плоти,
парикмахера королевы, божественного Леонара, весьма опытного в искусстве
причесок, но не в вопросах дипломатии. Более верный своей бессмертной роли
Фигаро, чем королю, он еще сильнее запутывает и без того уже сильно запутанное
положение.
Единственное оправдание всему этому - государственный
церемониал Франции не располагал историческим прецедентом "бегства
короля". Как вести себя при крестинах, при коронации, как вести себя в
театре или на охоте, в каком платье, в какой обуви, с какими застежками
появляться на больших и малых приемах, у карточного стола, в чем выезжать к
мессе или на охоту - для всего этого церемониал расписан до мельчайших
подробностей. Но как королю и королеве бежать из дворца своих предков в чужом
платье, на сей счет нет никаких предписаний. Здесь следует импровизировать
смело и свободно. И двор, совершенно оторванный от жизни, при этом первом
соприкосновении с реальным миром показывает полное свое бессилие. В момент,
когда король Франции, собираясь бежать, надел на себя ливрею своего слуги, он
перестал быть господином своей судьбы.
***
Наконец после бесконечных задержек определяется день бегства
- 19 июня. Далее медлить невозможно, ибо паутина тайны, связывающей между собой
такое большое количество людей, в любой момент может порваться. В едва слышное
шушуканье и перешептывание внезапно, словно удар хлыста, врезается статья
Марата, объявляющая о заговоре, цель которого - похищение короля: "Его
силой хотят вывезти в Нидерланды под предлогом, что дело Людовика XVI - дело
всех королей, а вы слишком глупы, чтобы воспрепятствовать этому. Парижане,
берассудные парижане, я устал вновь и вновь повторять вам: стерегите как
следует короля и дофина, держите под замком австриячку, ее невестку и всех
членов семьи; потеря одного-единственного дня может оказаться роковой для всей
нации".
Поразительная сила провидения у этого удивительно
дальнозоркого человека, смотрящего на мир сквозь призму болезненной
подозрительности; но потеря одного-единственного дня станет роковой не для
нации, а для королевской четы. Еще раз в последний час Мария Антуанетта
переносит дату побега, план которого разработан с точностью до часа. Напрасно
до полного истощения сил трудился Ферзен, чтобы все приготовить к 19 июня. Дни
и ночи, на протяжении недель и месяцев только этому одному предприятию служит
его страстная любовь. Еженощно выносит он под своим плащом из покоев королевы
необходимые для бегства предметы туалета, секретной перепиской точно
согласовано с генералом Буйе, в каких именно пунктах драгунам и гусарам следует
ожидать карету короля. Ферзен лично на почтовой станции Венсен проверяет в
упряжке заказанных им лошадей. Все доверенные лица в подробностях посвящены в
план, сложный механизм проверен до последнего колесика. И вот в последний
момент королева отменяет приказ. Одна из ее камеристок, находящаяся в связи с
революционером, кажется ей очень подозрительной. Устроено так, чтобы на
следующее утро, 20 июня, она была свободной от службы, вот и приходится
переждать один день. Значит, опять 24 часа роковой задержки. Контрприказ генералу,
приказ "Расседлать коней!" гусарам, - опять напряжение нервов до
предела возбужденного Ферзена, да и королевы тоже, которая уже едва в состоянии
сдержать свое волнение.
Но вот наконец позади и этот последний день. Чтобы рассеять
всякое подозрение, королева после обеда отправляется с детьми и Мадам
Елизаветой в увеселительный парк Тиволи. По возвращении она с обычным
исполненным величия спокойствием дает указания на следующий день коменданту. Не
заметно никакого возбуждения в поведении королевы, а тем более короля. Это
человек без нервов, он физически не способен волноваться. В восемь вечера Мария
Антуанетта возвращается в свои покои и отпускает женщин. Детей укладывают
спать, и все взрослые с кажущейся беззаботностью собираются к ужину в большом
салоне. И лишь на одно мог бы обратить внимание очень тонкий наблюдатель - на
то, что время от времени королева встает и смотрит на часы, как если бы она
чувствовала себя усталой. В действительности же никогда за всю свою жизнь она
не была такой собранной и бодрой, так готовой померяться силами с судьбой, как
в эту ночь.
|
