Довольный человек
По улице
столицы мчится вприпрыжку молодой еще человек. Его движенья веселы, бойки;
глаза сияют, ухмыляются губы, приятно алеет умиленное лицо… Он весь –
довольство и радость.
Что с
ним случилось? Досталось ли ему наследство? Повысили ли его чином? Спешит ли он
на любовное свиданье? Или просто он хорошо позавтракал – и чувство здоровья,
чувство сытой силы взыграло во всех его членах? Уж не возложили ли на его шею
твой красивый осьмиугольный крест, о польский король Станислав!
Нет. Он
сочинил клевету на знакомого, распространил ее тщательно, услышал ее, эту самую
клевету, из уст другого знакомого – и сам ей поверил.
О, как
доволен, как даже добр в эту минуту этот милый, многообещающий молодой человек!
Февраль,
1878
Житейское правило
– Если
вы желаете хорошенько насолить и даже повредить противнику, – говорил мне
один старый пройдоха, – то упрекайте его в том самом недостатке или
пороке, который вы за собою чувствуете. Негодуйте… и упрекайте!
Во-первых
– это заставит других думать, что у вас этого порока нет.
Во-вторых
– негодование ваше может быть даже искренним… Вы можете воспользоваться укорами
собственной совести.
Если вы,
например, ренегат, – упрекайте противника в том, что у него нет убеждений!
Если вы
сами лакей в душе, – говорите ему с укоризной, что он лакей… лакей цивилизации,
Европы, социализма!
– Можно
даже сказать: лакей безлакейства! – заметил я.
– И
это можно, – подхватил пройдоха.
Февраль,
1878
Конец света
Сон
Чудилось
мне, что я нахожусь где-то в России, в глуши, в простом деревенском доме.
Комната
большая, низкая, в три окна; стены вымазаны белой краской; мебели нет. Перед
домом голая равнина; постепенно понижаясь, уходит она вдаль; серое, одноцветное
небо висит над нею как полог.
Я не
один; человек десять со мною в комнате. Люди всё простые, просто одетые; они
ходят вдоль и поперек, молча, словно крадучись. Они избегают друг друга – и,
однако, беспрестанно меняются тревожными взорами.
Ни один
не знает: зачем он попал в этот дом и что за люди с ним? На всех лицах беспокойство
и унылость… все поочередно подходят к окнам и внимательно оглядываются, как бы
ожидая чего-то извне.
Потом
опять принимаются бродить вдоль и поперек. Между нами вертится небольшого росту
мальчик; от времени до времени он пищит тонким, однозвучным голоском:
«Тятенька, боюсь!» – Мне тошно на сердце от этого писку – и я тоже начинаю
бояться… чего? не знаю сам. Только я чувствую; идет и близится большая, большая
беда.
А
мальчик нет, нет – да запищит. Ах, как бы уйти отсюда! Как душно! Как томно!
Как тяжело!… Но уйти невозможно.
Это небо
– точно саван. И ветра нет… Умер воздух, что ли?
Вдруг
мальчик подскочил к окну и закричал тем же жалобным голосом:
– Гляньте!
гляньте! земля провалилась!
– Как?
провалилась?!
Точно:
прежде перед домом была равнина, а теперь он стоит на вершине страшной горы!
Небосклон упал, ушел вниз, а от самого дома спускается почти отвесная, точно
разрытая, черная круча.
Мы все
столпились у окон… Ужас леденит наши сердца.
– Вот
оно… вот оно! – шепчет мой сосед.
И вот
вдоль всей далекой земной грани зашевелилось что-то, стали подниматься и падать
какие-то небольшие кругловатые бугорки.
«Это –
море! – подумалось всем нам в одно и то же мгновенье.-Оно сейчас нас всех
затопит… Только как же оно может расти и подниматься вверх? На эту кручу?»
И,
однако, оно растет, растет громадно… Это уже не отдельные бугорки мечутся
вдали… Одна сплошная чудовищная волна обхватывает весь круг небосклона.
Она
летит, летит на нас! Морозным вихрем несется она, крутится тьмой кромешной. Всё
задрожало вокруг – а там, в этой налетающей громаде, и треск, и гром, и
тысячегортанный, железный лай…
Га!
Какой рев и вой! Это земля завыла от страха…
Конец
ей! Конец всему!
Мальчик
пискнул еще раз… Я хотел было ухватиться за товарищей, но мы уже все раздавлены,
погребены, потоплены, унесены той, как чернила черной, льдистой, грохочущей
волной!
Темнота…
темнота вечная!
Едва
переводя дыхание, я проснулся.
Март,
1878
|
