Монах
Я знавал
одного монаха, отшельника, святого. Он жил одною сладостью молитвы – и, упиваясь
ею, так долго простаивал на холодном полу церкви, что ноги его, ниже колен,
отекли и уподобились столбам. Он их не чувствовал, стоял – и молился.
Я его
понимал – я, быть может, завидовал ему, – но пускай же и он поймет меня и
не осуждает меня – меня, которому недоступны его радости.
Он
добился того, что уничтожил себя, свое ненавистное я; но ведь и я – не
молюсь не из самолюбия.
Мое я
мне, может быть, еще тягостнее и противнее, чем его – ему.
Он
нашел, в чем забыть себя… да ведь и я нахожу, хоть и не так постоянно.
Он не
лжет… да ведь и я не лгу.
Ноябрь,
1879
Мы еще повоюем!
Какая
ничтожная малость может иногда перестроить всего человека!
Полный
раздумья, шел я однажды по большой дороге.
Тяжкие
предчувствия стесняли мою грудь; унылость овладевала мною.
Я поднял
голову… Передо мною, между двух рядов высоких тополей, стрелою уходила вдаль
дорога.
И через
нее, через эту самую дорогу, в десяти шагах от меня, вся раззолоченная ярким летним
солнцем, прыгала гуськом целая семейка воробьев, прыгала бойко, забавно,
самонадеянно!
Особенно
один из них так и надсаживал бочком, бочком, выпуча зоб и дерзко чирикая,
словно и чёрт ему не брат! Завоеватель – и полно!
А между
тем высоко на небе кружил ястреб, которому, быть может, суждено сожрать именно
этого самого завоевателя.
Я
поглядел, рассмеялся, встряхнулся – и грустные думы тотчас отлетели прочь:
отвагу, удаль, охоту к жизни почувствовал я.
И пускай
надо мной кружит мой ястреб…
– Мы
еще повоюем, чёрт возьми!
Ноябрь,
1879
Молитва
О чем бы
ни молился человек – он молится о чуде. Всякая молитва сводится на следующую:
«Великий боже, сделай, чтобы дважды два не было четыре!»
Только
такая молитва и есть настоящая молитва – от лица к лицу. Молиться всемирному
духу, высшему существу, кантонскому, гегелевскому, очищенному, безобразному
богу – невозможно и немыслимо.
Но может
ли даже личный, живой, образный бог сделать, чтобы дважды два не было четыре?
Всякий
верующий обязан ответить: может – и обязан убедить самого себя в этом.
Но если
разум его восстанет против такой бессмыслицы?
Тут
Шекспир придет ему на помощь: «Есть многое на свете, друг Горацио…» и т. д.
А если
ему станут возражать во имя истины, – ему стоит повторить знаменитый
вопрос: «Что есть истина?»
И
потому: станем пить и веселиться – и молиться.
Июнь,
1881
|
