Что я буду думать?
Что я
буду думать тогда, когда мне придется умирать, – если я только буду в
состоянии тогда думать?
Буду ли
я думать о том, что плохо воспользовался жизнью, проспал ее, продремал, не сумел
вкусить от ее даров?
«Как?
это уже смерть? Так скоро? Невозможно! Ведь я еще ничего не успел сделать… Я
только собирался делать!»
Буду ли
я вспоминать о прошедшем, останавливаться мыслию на немногих светлых, прожитых
мною мгновениях, на дорогих образах и лицах?
Предстанут
ли моей памяти мои дурные дела – и найдет на мою душу жгучая тоска позднего
раскаяния?
Буду ли
я думать о том, что меня ожидает за гробом… да и ожидает ли меня там что-нибудь?
Нет… мне
кажется, я буду стараться не думать – и насильно займусь каким-нибудь вздором,
чтобы только отвлечь собственное мое внимание от грозного мрака, чернеющего
впереди.
При мне
один умирающий всё жаловался на то, что не хотят дать ему погрызть каленых
орешков… и только там, в глубине его потускневших глаз, билось и трепетало
что-то, как перешибленное крыло насмерть раненной птицы.
Август,
1879
«Как хороши, как свежи
были розы…»
Где-то,
когда-то, давно-давно тому назад, я прочел одно стихотворение. Оно скоро позабылось
мною… но первый стих остался у меня в памяти:
Как
хороши, как свежи были розы…
Теперь
зима; мороз запушил стекла окон; в темной комнате горит одна свеча. Я сижу, забившись
в угол; а в голове всё звенит да звенит:
Как
хороши, как свежи были розы…
И вижу я
себя перед низким окном загородного русского дома. Летний вечер тихо тает и
переходит в ночь, в теплом воздухе пахнет резедой и липой; а на окне, опершись
на выпрямленную руку и склонив голову к плечу, сидит девушка – и безмолвно и
пристально смотрит на небо, как бы выжидая появления первых звезд. Как
простодушно-вдохновенны задумчивые глаза, как трогательно-невинны раскрытые,
вопрошающие губы, как ровно дышит еще не вполне расцветшая, еще ничем не
взволнованная грудь, как чист и нежен облик юного лица! Я не дерзаю заговорить
с нею – но как она мне дорога, как бьется мое сердце!
Как
хороши, как свежи были розы…
А в
комнате всё темней да темней… Нагоревшая свеча трещит, беглые тени колеблются
на низком потолке, мороз скрыпит и злится за стеною – и чудится скучный,
старческий шёпот…
Как
хороши, как свежи были розы…
Встают
передо мною другие образы… Слышится веселый шум семейной деревенской жизни. Две
русые головки, прислонясь друг к дружке, бойко смотрят на меня своими светлыми
глазками, алые щеки трепещут сдержанным смехом, руки ласково сплелись,
вперебивку звучат молодые, добрые голоса; а немного подальше, в глубине уютной
комнаты, другие, тоже молодые руки бегают, путаясь пальцами, по клавишам
старенького пианино – и ланнеровский вальс не может заглушить воркотню
патриархального самовара…
Как
хороши, как свежи были розы…
Свеча
меркнет и гаснет… Кто это кашляет там так хрипло и глухо? Свернувшись в калачик,
жмется и вздрагивает у ног моих старый пес, мой единственный товарищ… Мне
холодно… Я зябну… И все они умерли… умерли…
Как
хороши, как свежи были розы…
Сентябрь,
1879
|
