Нимфы
Я стоял
перед цепью красивых гор, раскинутых полукругом; молодой зеленый лес покрывал
их сверху донизу.
Прозрачно
синело над ними южное небо; солнце с вышины играло лучами; внизу, полузакрытые
травою, болтали проворные ручьи.
И
вспомнилось мне старинное сказание о том, как, в первый век по рождестве
Христове, один греческий корабль плыл по Эгейскому морю.
Час был
полуденный… Стояла тихая погода. И вдруг, в высоте, над головою кормчего,
кто-то явственно произнес:
– Когда
ты будешь плыть мимо острова, воззови громким голосом: «Умер Великий Пан!»
Кормчий
удивился… испугался. Но когда корабль побежал мимо острова, он послушался, он
воззвал:
– Умер
Великий Пан!
И тотчас
же, в ответ на его клик, по всему протяжению берега (а остров был необитаем)
раздались громкие рыданья, стоны, протяжные, жалостные возгласы:
– Умер!
Умер Великий Пан!
Мне
вспомнилось это сказание… и странная мысль посетила меня. «Что, если и я кликну
клич?»
Но в
виду окружавшего меня ликования я не мог подумать о смерти – и что было во мне
силы закричал:
– Воскрес!
Воскрес Великий Пан!
И тотчас
же – о чудо! – в ответ на мое восклицание по всему широкому полукружию зеленых
гор прокатился дружный хохот, поднялся радостный говор и плеск. «Он воскрес!
Пан воскрес!» – шумели молодые голоса. Всё там впереди внезапно засмеялось,
ярче солнца в вышине, игривее ручьев, болтавших под травою. Послышался
торопливый топот легких шагов, сквозь зеленую чащу замелькала мраморная белизна
волнистых туник, живая алость обнаженных тел… То нимфы, нимфы, дриады, вакханки
бежали с высот в равнину…
Они
разом показались по всем опушкам. Локоны вьются по божественным головам, стройные
руки поднимают венки и тимпаны – и смех, сверкающий, олимпийский смех бежит и
катится вместе с ними…
Впереди
несется богиня. Она выше и прекраснее всех, – колчан за плечами, в руках
лук, на поднятых кудрях серебристый серп луны…
Диана,
это – ты?
Но вдруг
богиня остановилась… и тотчас, вслед за нею, остановились все нимфы. Звонкий
смех замер. Я видел, как лицо внезапно онемевшей богини покрылось смертельной
бледностью; я видел, как опустились и повисли ее руки, как окаменели ноги, как
невыразимый ужас разверз ее уста, расширил глаза, устремленные вдаль… Что она
увидала? Куда глядела она?
Я
обернулся в ту сторону, куда она глядела…
На самом
краю неба, за низкой чертою полей, горел огненной точкой золотой крест на белой
колокольне христианской церкви… Этот крест увидала богиня.
Я
услышал за собою неровный, длинный вздох, подобный трепетанию лопнувшей струны, –
и когда я обернулся снова, уже от нимф не осталось следа… Широкий лес зеленел
по-прежнему, – и только местами сквозь частую сеть ветвей виднелись, таяли
клочки чего-то белого. Были ли то туники нимф, поднимался ли пар со дна долин –
не знаю.
Но как
мне было жаль исчезнувших богинь!
Декабрь,
1878
Враг и друг
Осужденный
на вечное заточенье узник вырвался из тюрьмы и стремглав пустился бежать… За
ним по пятам мчалась погоня.
Он бежал
изо всех сил… Преследователи начинали отставать.
Но вот
перед ним река с крутыми берегами, узкая – но глубокая река… А он не умеет плавать!
С одного
берега на другой перекинута тонкая гнилая доска. Беглец уже занес на нее ногу…
Но случилось так, что тут же возле реки стояли: лучший его друг и самый
жестокий его враг.
Враг
ничего не сказал и только скрестил руки; зато друг закричал во всё горло:
– Помилуй!
Что ты делаешь? Опомнись, безумец! Разве ты не видишь, что доска совсем сгнила?
Она сломится под твоею тяжестью – и ты неизбежно погибнешь!
– Но
ведь другой переправы нет… а погоню слышишь? – отчаянно простонал
несчастный и ступил на доску.
– Не
допущу!… Нет, не допущу, чтобы ты погибнул! – возопил ревностный друг и
выхватил из-под ног беглеца доску. Тот мгновенно бухнул в бурные волны – и
утонул.
Враг
засмеялся самодовольно – и пошел прочь; а друг присел на бережку – и начал
горько плакать о своем бедном… бедном друге!
Обвинять
самого себя в его гибели он, однако, не подумал… ни на миг.
– Не
послушался меня! Не послушался! – шептал он уныло.
– А
впрочем! – промолвил он наконец. – Ведь он всю жизнь свою должен был
томиться в ужасной тюрьме! По крайней мере он теперь не страдает! Теперь ему
легче! Знать, уж такая ему выпала доля!
– А
все-таки жалко, по человечеству!
И добрая
душа продолжала неутешно рыдать о своем злополучном друге.
Декабрь,
1878
|
