Глава XI
ОПЯТЬ МИСТЕР МИЛЛУОРД
Вообрази,
что прошли три недели. Миссис Грэхем и я были теперь только друзьями – или
братом и сестрой, как мы предпочитали смотреть на себя. Она по моему настоянию
называла меня Гилбертом, а я ее – Хелен, обнаружив это имя на титульном листе
одной из ее книг. Виделся я с ней не чаще двух раз в неделю, причем по-прежнему
старался искать будто бы случайных встреч, полагая, что мне следует соблюдать
величайшую осторожность. Короче говоря, я вел себя настолько образцово, что у
нее ни разу не нашлось причины в чем-нибудь меня упрекнуть. Тем не менее я замечал,
что порой она бывала горько недовольна сама собой или своим положением, и,
признаюсь, последнее и у меня вызывало тягостную досаду. Выдерживать небрежный
братский тон оказалось очень нелегкой задачей, и я часто ощущал себя последним
лицемером. К тому же я видел, а вернее, чувствовал, что вопреки ее усилиям «я
ей небезразличен», как скромно выражаются герои романов. И хотя я радовался
привилегиям, которых сумел добиться, отказаться от надежд на будущее у меня не
хватало сил, хотя, разумеется, свои мечты я тщательно скрывал.
– Куда
ты, Гилберт? – как-то вечером спросила Роза, когда я кончил пить чай после
хлопотливого дня на ферме.
– Пройдусь
немножко, – ответил я.
– А
ты всегда так тщательно чистишь шляпу, и причесываешься, и надеваешь новенькие
щегольские перчатки, когда хочешь немножко пройтись?
– Не
всегда.
– Ты
ведь идешь в Уайлдфелл-Холл, верно?
– С
чего ты взяла?
– Вид
у тебя такой. Но лучше бы ты туда так часто не ходил!
– Чепуха,
деточка. Я полтора месяца там не был. О чем ты говоришь?
– Просто
на твоем месте я бы держалась от миссис Грэхем подальше.
– Роза,
неужели и ты поддалась общему предубеждению?
– Не-ет, –
ответила она нерешительно. – Но последнее время я столько про нее наслышалась
и у Уилсонов и у Миллуордов, да и мама говорит, будь она порядочной женщиной,
так не жила бы здесь одна. И разве ты забыл, Гилберт, как прошлой зимой она
объяснила, почему подписывает картины неверно? Что у нее есть близкие… или
знакомые, от которых она прячется, и она боится, как бы они ее не выследили? И
как потом она вскочила и вышла из комнаты, когда пришел кто-то, и она не
хотела, чтобы мы его увидели? А Артур так загадочно сказал, что это мамин друг?
– Да,
Роза, я все это помню. И могу извинить твою подозрительность, потому что, не
знай я ее, как знаю, так и сам, возможно, сопоставил бы все это и поверил тому,
чему веришь ты. Но, благодарение Богу, я ее знаю. И я буду не достоин
называться человеком, если поверю о ней чему-нибудь дурному, пока не услышу
подтверждение из ее собственных уст. Уж скорее я поверил бы такому о тебе,
Роза!
– Гилберт,
ну что ты говоришь?
– Значит,
по-твоему, что бы там про тебя ни шептали Уилсоны и Миллуорды, я не должен был
бы им верить?
– Еще
бы!
– А
почему? Потому что я знаю тебя. Ну вот и ее я знаю не хуже.
– Вовсе
нет! Что ты знаешь о ее прошлой жизни? Год назад ты ведь и представления не
имел, что она живет на свете!
– Неважно.
Можно посмотреть человеку в глаза, заглянуть ему в сердце и за какой-то час
узнать о его душе столько, сколько и за всю жизнь не обнаружишь, если он или она
не захотят тебе открыться или у тебя не хватит ума понять то, что тебе
откроется.
– А,
так ты все-таки идешь к ней!
– Конечно.
– Но,
Гилберт, что скажет мама?
– А
зачем ей об этом знать?
– Если
ты и дальше будешь так продолжать, от нее ведь не скроешь!
– Продолжать?
Что продолжать? Мы с миссис Грэхем просто друзья и такими останемся, и никто на
свете не может этому помешать или встать между нами!
– Если
бы ты слушал, что они говорят, то вел бы себя осторожнее – и не только ради
себя, но и ради нее. Джейн Уилсон считает, что твои визиты туда просто еще одно
доказательство ее безнравственности!..
– Чтобы
Джейн Уилсон провалилась в тартарары!
– А
Элиза Миллуорд очень из-за тебя огорчается.
– Пусть
ее.
– И
все-таки на твоем месте я не стала бы.
– Не
стала бы – чего? Откуда они знают, что я туда хожу?
– От
них ничего не спрячешь. Что угодно сумеют выведать и подсмотреть.
– Об
этом я не подумал. И они смеют превращать мою дружбу в новую пищу для сплетен и
клеветы против нее? Во всяком случае, вот доказательство их лживости, если тебе
требуются доказательства. Опровергай их, Роза, когда только сможешь!
– Но
они прямо при мне ничего не говорят. О том, что они думают, я знаю только по
намекам и умолчаниям. И еще из чужих разговоров.
– Ну,
хорошо, сегодня я не пойду, тем более что время позднее. Но пусть они отсохнут,
их проклятые языки! – проворчал я со злостью.
И как
раз в эту минуту в комнату вошел священник. Мы так увлеклись нашим разговором,
что не услышали его стука. По обыкновению, поздоровавшись с Розой отечески
ласково – она была его любимицей, – старик смерил меня строгим взглядом.
– Ну-ну,
сэр! – начал он. – Да знакомы ли мы с вами? Ведь уже… дайте-ка
подумать… – продолжал он, опуская дородное тело в кресло, которое ему
услужливо придвинула Роза. – Ведь, по моему счету, уже шесть недель, как
вы не переступали моего порога! – Он отчеканивал каждое слово и постукивал
палкой по полу.
– Неужели,
сэр? – сказал я.
– То-то
и оно! – Он добавил торжественный кивок и продолжал взирать на меня с величавым
неудовольствием, положив ладони на набалдашник зажатой между колен толстой
трости.
– Я
был очень занят, – сказал я, так как от меня, видимо, ждали оправданий.
– Занят! –
повторил он с усмешкой.
– Да.
Вы ведь знаете, я убирал сено, а теперь начинается жатва.
– Гм-гм!
Но тут
вошла матушка и отвлекла от меня внимание, почтительно, радостно и многословно
здороваясь с его преподобием. Как жаль, что он не пришел чуточку пораньше, к
чаю! Но если он сделает ей честь и выпьет чашечку, она тут же заварит
свеженького.
– Не
для меня, благодарю вас, – ответил он. – Я тороплюсь домой.
– Право,
останьтесь и выкушайте чашечку. Через пять минут все будет готово.
Но он
величественным жестом остановил ее и произнес:
– Вот
чего бы я выпил, миссис Маркхем, так это стаканчик вашего превосходного эля!
– Да
на здоровье! – воскликнула матушка, быстро дернула сонетку и приказала
подать любимый пастырский напиток.
– Я
просто подумал, загляну-ка к вам на минутку, раз уж иду мимо, и пригублю ваш
домашний эль. Я возвращаюсь от миссис Грэхем.
– Да
неужто?
Он
сурово кивнул и добавил грозным голосом:
– Я
почел это своим долгом!
– Право?
– А
почему, мистер Миллуорд? – спросил я, но он ответил мне строгим взглядом
и, отвернувшись к матушке, повторил, пристукнув палкой:
– Я
почел это моим долгом!
Матушка,
сидевшая напротив него, замерла от ужаса и восхищения.
– «Миссис
Грэхем!» – сказал я, – продолжал священник, укоризненно покачивая
головой. – «Миссис Грэхем, что означают ужасные, доходящие до меня слухи?»
А она говорит, делая вид, будто не понимает: «Какие слухи, сэр?» Но я прямо ей
объявил: «Мой долг, как вашего пастыря, высказать вам прямо, что недопустимого
я сам нахожу в вашем поведении, что я подозреваю и что мне о вас рассказывают
другие!» Так я ей и сказал!
– Да,
сэр? – вскричал я, вскакивая на ноги и ударяя кулаком по столу.
Но он
только покосился на меня и произнес, обращаясь к матушке:
– Это
был тяжкий долг, миссис Маркхем, но я ей сказал все!
– А
как она? – спросила матушка.
– Закоснелая
натура, боюсь, весьма закоснелая, – ответил он, скорбно покачивая головой. –
Пребывающая в грешном заблуждении и не умеющая сдерживать неправедные страсти.
Она вся побелела, втянула воздух сквозь зубы, точно в ярости, даже не
попыталась возразить или сказать хоть что-нибудь в свое оправдание, но с
бесстыдным спокойствием, совсем не подобающим молодой женщине, почти Напрямик
объявила мне, что в моих увещеваниях не нуждается и пастырские мои советы
пропадут втуне… Более того: самое мое присутствие она не желает терпеть, если я
буду продолжать. В конце концов я удалился, убедившись, к большому моему
прискорбию, что помочь ей нельзя, и всем сердцем сожалея, что нашел ее такой
нераскаянной. Но я твердо решил, миссис Маркхем, что мои дочери
прекратят с ней всякое знакомство. А что до ваших сыновей, – что до вас,
молодой человек… – продолжал он, вперяя в меня грозный взгляд.
– Что
до меня, сэр! – перебил я, но почувствовал, что утратил дар речи, что весь
дрожу от бешенства, и поступил наиболее благоразумно: схватил шляпу, выбежал из
комнаты и так хлопнул дверью, что дом задрожал, как от землетрясения, матушка
испуганно охнула, а мне на секунду стало легче.
В
следующую секунду я уже торопливым шагом направлялся к Уайлдфелл-Холлу, сам не
зная зачем и с какой целью. Но мои чувства искали выхода в движении, а идти
больше мне было некуда. Я должен увидеть ее, поговорить с ней – это я знал
твердо. Но что я скажу, что сделаю, мне было неизвестно. Вихрь мыслей, буря
противоречивых чувств и намерений совсем лишили меня способности соображать.
|
