 Увеличить |
XXXVII. Две реки
А в это самое время Огнянов был уже далеко в горах.
Отступив последним, – когда турки уже взбирались на
насыпь укрепления, а другой их отряд стрелял с ближайшей высоты, –
окровавленный, черный от порохового дыма, с двумя дырками в одежде, он каким‑то
чудом избежал вражеских пуль и вырвался из рук неприятеля… Он искал смерти, но
инстинкт самосохранения, который в такие минуты действует сильнее всякой
сознательной воли, спас его.
Теперь Огнянов стоял в верховьях Вырлиштницы, на левом
склоне ущелья, по дну которого протекала река.
По лицу его, покрытому кровью и потом, пороховой копотью и
пылью, струились слезы.
Огнянов плакал.
Он стоял с непокрытой головой, взирая на ужасающее зрелище
крушения революции.
Внизу, в долине, беспорядочная толпа повстанцев, женщин,
детей, охваченная паникой, искала спасения в горах. Вопли и крики несчастных
ясно доносились сюда.
Напротив лежала Клисура, объятая пламенем.
Случайно Огнянов бросил взгляд на свою правую руку,
запачканную кровью, и понял, что это кровь Кандова. В ту же минуту мысли его от
Кандова переметнулись к Раде… Волосы зашевелились у него на голове; он сунул
руку в карман, вынул скомканное письмо Рады и развернул его.
Он прочитал следующие строки, написанные карандашом слабой,
дрожащей рукой:
«Бойчо!
Ты с презрением отвернулся от меня. Я не могу жить без тебя.
Умоляю тебя, ответь мне хоть единым словом… Если прикажешь, я останусь жить… Я
невинна… Ответь мне, Бойчо. Я переживаю страшные часы… Если нет, прощай,
прощай, обожаемый. Я похороню себя под развалинами Клисуры.
Рада ».
Невыразимая скорбь отразилась на лице Огнянова. Он устремил
глаза на город. Пожар все разгорался. В разных местах на крышах то и дело
вспыхивали все новые и новые его очаги, и пламя, поднимаясь вверх, лизало
воздух бледно‑алыми языками. Черные клубы дыма расстилались над городом,
сливаясь с тучами, покрывавшими небо; сумерки сгустились раньше обычного. Огонь
распространялся во все стороны с необычайной быстротой. Его кровавые отблески
лежали на обрывах и скалах Рибарицы, отражались в волнах Стара‑реки… Поискав
глазами двухэтажный дом, в котором жила госпожа Муратлийская, Огнянов вскоре
нашел его и с трепетом узнал оба окна комнаты Рады. Этот дом еще не был объят
пламенем, но огонь быстро добирался до него – соседние здания уже горели.
– Боже мой! Бедняжка, наверное, она там!.. Ужасно! Ужасно!
И он бросился вниз, в долину. Спустившись, вернее,
стремительно скатившись с поросших кустарником обрывов, он побежал назад, к
устью реки, к Клисуре.
Вырлиштницкое ущелье было запружено беженцами обоего пола,
всех возрастов и состояний. Перепуганная толпа, растянувшаяся вдоль берега реки
на всем ее протяжении, сама походила на реку, но текущую в обратном
направлении. Панический ужас в какой‑нибудь час обезлюдил Клисуру и наводнил
людьми это ущелье. Все бежали, все неслись вперед, задыхаясь и не помня себя,
как люди, за которыми кто‑то гонится по пятам. Одни выбежали из дома в чем
были, с пустыми руками, другие несли одеяла, домашнюю утварь, всевозможное
тряпье, нередко даже – совсем ненужные вещи, захваченные впопыхах. У многих это
доходило до смешного. Вот зажиточный домохозяин, покинув на произвол судьбы
свой дом и все добро, тащит под мышкой одни лишь стенные часы, хотя в такое
время они ни на что не нужны… Вот вслед за ним женщина несет сито, которое
только мешает ей бежать… Иные старухи и девушки бегут босиком по камням, держа
обувь в руках, чтобы она не истрепалась в дороге… Огнянов на каждом шагу сталкивался
с этими смятенными толпами, порой спотыкался о тела упавших на землю выбившихся
из сил женщин; они отчаянно вопили о помощи, но никто их не поднимал. Волосы
становились у него дыбом при виде всех этих ужасов, и он, потрясенный, с
непокрытой головой, все бежал и бежал к городу с одной мыслью, всецело
овладевшей его сознанием, – спасти Раду. Он инстинктивно искал ее глазами
и здесь, всматриваясь в обезображенные страхом лица встречных женщин и девушек,
и бежал все вперед и вперед. Но все эти люди были ему теперь чужды; они были
как призраки; они для него не существовали. Он даже не пытался понять, отчего
бегут эти люди, – он просто не думал о них, так же, как они о нем. И никто
не удивлялся, не спрашивал, почему он бежит в город, тогда как все бегут в
противоположную сторону… Он не думал, не рассуждал, он знал лишь одно: скорее в
город! С каждым его шагом страшные картины становились все чудовищнее. Огибая
один утес, Огнянов увидел маленького мальчика, упавшего в реку; обезумевший от
страха, обессиленный бегом, окровавленный, он с душераздирающим криком взывал о
помощи. Чуть подальше при дороге валялся грудной младенец, посиневший от
крика, – быть может, мать бросила его, чтобы легче было бежать. Старухи,
мужчины, женщины перепрыгивали через несчастного ребенка, не замечая его, не
слыша его плача. Каждый думал только о себе. Страх, этот сильнейший и
отвратительнейший вид эгоизма, ожесточает сердце. Позор и тот не отмечает лицо
человека такой печатью подлости, как страх. Огнянов невольно нагнулся, поднял
младенца и пошел дальше… Под кустом, в стороне от дороги, какая‑то женщина
прежде времени родила и с лицом, искаженным болью, простирала руки к беженцам.
Вопли, детский плач, хриплые крики оглашали ущелье… В довершение всего дождь
полил как из ведра. Грозовой ливень обрушился на обессиленных беглецов, а гром
отзывался в горах диким эхом. С каждой минутой ненастье приносило все новые
беды: с обрывов в реку ринулись мутные потоки, заливая промокших до нитки,
окоченевших от холода несчастных беженцев, а дождь хлестал им в лицо. Дети,
которых матери тащили за собой, жалобно кричали, едва волоча ноги, и падали под
напором воды… Стоны, рыдания звучали все громче и громче…
Скалы, нависшие над ущельем, многократно повторяли эти дикие
крики и шумы разбушевавшихся стихий, слившиеся с ревом реки.
Неожиданно Огнянов разглядел сквозь завесу дождя и узнал
среди встречного потока людей одну женщину – первую, кого он узнал в этой
сутолоке, То была госпожа Муратлийская с грудным ребенком на руках; трое
старших детей плелись вслед за ней. Огнянов перебрался через мутный поток и
пошел навстречу измученной матери.
–Где Рада? – спросил он.
Женщина раскрыла было рот, но, едва дыша от усталости, не
смогла вымолвить ни слова и только указала рукой на город.
–Она у вас? – проговорил Огнянов.
–Там, там, скорое, – едва слышно пробормотала она.
В другое время госпожа Муратлийская, женщина слабого
здоровья, едва ли смогла бы выдержать такое путешествие. Глаза ее выкатились от
напряжения. Но на помощь мускулам пришла воля… Волю к жизни поддерживали в ней
прелестные, как ангелы, дети.
‑ Куда ты несешь ребенка? – спросила она Огнянова
слабым голосом, заглушаемым дождем.
Огнянов удивился. Он только теперь заметил, что подобрал где‑то
ребенка и тащит его неведомо куда… Только теперь почувствовал он тяжесть этого
крохотного существа и услышал его пискливый голосок.
Он растерянно посмотрел на госпожу Муратлийскую.
–Давай его! Давай сюда!..
Взяв у Огнянова ребенка, она прижала его к мокрой груди и,
по‑прежнему прижимая своего собственного младенца к другой стороне груди, снова
тронулась в путь!..
Было уже совсем темно, когда Огнянов добежал до устья реки
Вырлиштницы. Отсюда Клисура была видна как на ладони. Дождь погасил пожар;
только там и сям еще рдели притаившиеся под крышами огоньки, меча сквозь окна
красноватые снопы света на потемневший город… Слышался отдаленный грохот
рушившихся домов. Огонь перебегал с одних зданий на соседние. И вдруг Огнянову
бросился в глаза новый огромный пожар, вспыхнувший в южной части города.
Громадные языки пламени с треском взметывались вверх и миллиардами искр
рассыпались в воздухе. Огнянов вспомнил, что в том месте стоял дом госпожи
Муратлийской… Да, это он горит… В тот же миг верхний этаж дома обвалился,
рухнув в море огня и желтого дыма. Там, наверху, была комната Рады!
Очертя голову, Огнянов бросился бежать по пылающей улице,
кишмя кишевшей свирепыми турками, и скрылся в их толпе.
|
