XV. Неожиданная встреча
Огнянов направился на север. Он держал путь к горному
ущелью.
Вечерело.
Солнце заходило медленно и величаво… Но вот угасли его
последние лучи, позолотив высокие пики Стара‑планины. Только на западе
несколько облачков с золотой кромкой еще улыбались солнцу с поднебесной высоты.
Вся долина была окутана тенью. На западе белые обрывы тонули в вечерних
сумерках, все больше сгущавшихся над монастырскими лугами, скалами, вязами и
грушами, очертания которых расплывались, теряя четкость. Не слышно было ни
птичьего щебета, ни стрекотанья кузнечиков. Крылатое племя, днем оглашавшее эту
долину веселым шумом, теперь молча ютилось в своих гнездах, свитых на ветвях
деревьев или прятавшихся под карнизами монастырских стен. Вместе с темнотой
пришла удивительная меланхолическая тишина ночи, и тишину эту будил только
грохот горных водопадов. Время от времени легкий ветер доносил в долину
отдаленный звон колокольчиков – это запоздалые стада возвращались в город.
Вскоре показалась луна и одарила этот блаженный час новым очарованием.
Серебристый лунный свет залил луга, и деревья отбросили на землю причудливые
тени. Обрывистый склон, теперь отчетливо видный, напоминал стену каких‑то
древних развалин; новый купол церкви, весь белый, возвышался над монастырской
оградой и тополями, а за ними высоко вздымались вершины Стара‑планины, сливаясь
с темным ночным небом.
Огнянов обошел монастырь с задней стороны, спустился в
темный овраг и, поблуждав несколько минут по его каменистому дну, подошел к
мельнице.
Дед Стоян встретил его у дверей.
– Что случилось? – быстро спросил Огнянов.
– Пришел друг.
– Какой друг?
– Наш человек.
– Наш человек?
– Ну да, из тех, что за народ.
– Кто он такой?
– Не знаю. Нынче вечером спустился с гор и – прямо ко мне. Я
сначала испугался: подумал – разбойник. Ты бы посмотрел, на что он похож… Ноги
как палки… А оказалось – свой человек. Я дал ему хлеба.
– Отведи меня к своему гостю!
– Я его спрятал, иди за мной.
И дед Стоян повел Огнянова на мельницу. Внутри ее было
темно.
Мельник зажег коптилку, провел Бойчо между стеной и
жерновами, потом между двумя ларями и остановился перед дверцей, над которой
висели клочья рваной паутины, – признак того, что эта дверь долго стояла
запертой.
– Как? Он здесь заперт?
– Ну да! Береженого бог бережет… разве не так, учитель?
Дед Стоян постучал в дверь и крикнул:
– Эй, господин! Выходи!
Дверь открылась, и какой‑то человек, согнувшись, вышел из
чулана. Это был юноша небольшого роста, сухощавый, белобрысый, с очень мелкими
чертами лица, давно уже не бритого, с живыми глазами и легкими движениями;
Огнянова он поразил своей необычайной худобой. Он был одет в хорошо облегавшую
его тощее тело белую хэшовскую одежду[51],
распестренную традиционными кистями и обшитую на спине, груди и коленях цветной
тесьмой и шнурами, но такую рваную, что сквозь лохмотья виднелось голое тело
скитальца.
Гость мельника и Огнянов, взглянув друг на друга, оба враз
вскрикнули:
– Муратлийский!
– Кралич!
Крепко пожав друг другу руки, они расцеловались.
– Как ты очутился здесь? Откуда ты? – спрашивал Огнянов
Муратлийского, своего бывшего товарища по повстанческому отряду.
– Я?.. А ты где был и как сюда попал? Неужели это и вправду
ты, Кралич?
Кралич оглянулся, растерянно окинул взглядом мельницу и деда
Стояна, который застыл на месте, раскрыв рот и продолжая держать коптилку перед
товарищами.
– Дедушка Стоян, погаси свет и закрой дверь… Или нет, мы
выйдем на двор. Здесь такой шум, что мы друг друга и не услышим.
Дед Стоян пошел вперед с коптилкой и закрыл за ними дверь.
– Ну, беседуйте, – сказал он, – а я пойду лягу.
Захочется и вам спать, входите и ложитесь, где понравится!
Дно оврага потонуло во мраке, но обрывистый его склон был
хорошо освещен луной. Огнянов и Муратлийский отошли подальше – в самое темное
место – и устроились на большом камне, у которого тихо журчала извилистая
речка.
– Давай опять расцелуемся, брат, – с чувством
проговорил Огнянов.
– Скажи, Кралич, откуда ты взялся? А я‑то думал, что ты все
еще в диарбекирском раю!
– Так, значит, тебя еще не повесили? – отшучивался
Бойчо.
Они говорили как друзья… Схожие судьбы и страдания сближают
и чужих людей. А Бойчо и Муратлийский были братьями по оружию и по идеалам.
– Ну, теперь рассказывай, – начал Муратлийский. –
Ты пришел издалека… Поэтому тебе первому говорить. Когда ты вернулся из
Диарбекира?
– Ты хочешь сказать, когда я бежал?
– Как? Ты бежал?
– В мае.
– И сумел благополучно пробраться сюда? Как же ты шел?
– Из Диарбекира шел пешком до русской Армении, а там через
Кавказ пробрался в южную Россию, затем в Одессу, – все с помощью русских.
Из Одессы пароходом до Варны. Оттуда через горы – в троянские хижины. Перевалил
Стара‑планину и очутился в Бяла‑Черкве.
– А почему ты выбрал именно этот городок?
– Боялся идти туда, где никого не знаю. В некоторых местах у
меня были знакомые, но я не знал, что у них теперь на уме, и не был уверен в них.
Вспомнил, что в Бяла‑Черкве живет лучший друг отца, благороднейшей души
человек. К тому же я был убежден, что меня там никто не знает, кроме него; да и
он бы не узнал, не скажи я ему сам, кто я такой.
– Ну, я‑то узнал тебя сразу. Итак, ты остался здесь?
– Да. Этот человек, друг отца, помог мне устроиться
учителем, и пока, слава богу, все идет хорошо.
– Значит, ты теперь за преподавание взялся, Кралич?
– Официально – за преподавание, а неофициально – за прежнее
ремесло.
– Апостольство?[52]
– Да, революция…
– Ну, как у вас тут идут дела? Мы‑то оскандалились.
– Дела пока хороши. Настроение очень приподнятое, почва –
что твой вулкан. Ведь Бяла‑Черква была одним из пристанищ Левского.
– Какой у вас план?
– Плана еще нет. Готовимся к восстанию, но, так сказать, лишь
теоретически и ждем, пока время нас научит. А брожение усиливается с каждым
днем и в городе и в окрестностях; рано или поздно восстание вспыхнет.
– Молодец, Кралич! Герой!
– Теперь ты расскажи о своих мытарствах.
– Да ты уже знаешь. В Стара‑Загоре мы так оскандалились[53], что стыдно
смотреть в глаза людям…
– Нет, нет, рассказывай с самого начала: что произошло с тех
пор, как разбили отряд и мы с тобой расстались. За те восемь лет, что я пробыл
в Диарбекире, я ничего не слышал ни о тебе, ни о наших товарищах.
Муратлийский лег на камень, положив руки под голову, и,
устроившись поудобнее, начал. Рассказывать ему пришлось долго. Он участвовал в
Софийском заговоре Димитра Обшти[54]
и в ограблении орханийской почты. Попав в тюрьму в результате предательства, он
чудом избежал Диарбекира, а может быть, и виселицы. Затем отправился в Румынию,
где полтора года скитался, терпя нужду, а оттуда опять перешел в Болгарию с
поручением и снова боролся с опасностями и трудностями, сопутствующими
агитатору. Этой весной он очутился в Стара‑Загоре и активно участвовал в
подготовке к восстанию. Восстание кончилось печально. Муратлийский был легко
ранен турками в небольшой стычке у Элхова и ушел на Стара‑планину, преследуемый
турецкой погоней и даже иными болгарами, к которым обращался с просьбой дать
хлеба и крестьянское платье, чтобы переодеться. Десять дней скитался он таким
образом по горам, подвергаясь тысячам опасностей и лишений. Нестерпимый голод
заставил его спуститься с гор, причем он решил, что попросит хлеба у первого
встречного, приставив ему к груди пистолет… К счастью, ему повстречался дед
Стоян. И Муратлийский с чувством рассказал о том, как хорошо его принял
мельник, ведь с тех пор как он начал скитаться по Стара‑планине, это был первый
человек, отнесшийся к нему по‑братски.
Огнянов с волнением слушал все то, что рассказывал
Муратлийский о своих приключениях и пережитых опасностях. Он переживал вместе с
ним его тревоги, страдания, горькие разочарования и стыд за подлое поведение
людей, неизбежное, впрочем, после крушения всякой революции. С братским
участием он сейчас принялся обдумывать, как бы получше устроить друга.
Муратлийский умолк. Река шумела у их ног. Кругом было пусто
и тихо. Против того места, где сидели друзья, высились освещенные луной немые
громады скал; ночной ветерок покачивал растущие на их вершинах низкорослые
деревца и кусты дикой сирени.
|
