XXVIII. В Веригове
Огнянов выздоравливал, хотя и не так быстро, как
предсказывал дядя Марин. Гостеприимная семья старика ухаживала за раненым,
всячески стараясь облегчить его страдания. Лечил его сам дядяМарин– он кое‑что
смыслил в медицине, – а бабка Мариница блистала своим кулинарным
искусством. Почали бочонок белого среднегорского вина; каждое утро во дворе
резали цыпленка – и только для Огнянова, остальные не ели мясного, потому что
был рождественский пост.
Окруженный теплым вниманием и заботой, Огнянов прожил в этом
болгарском доме три недели, с каждым днем чувствуя себя все лучше и лучше. Но
ему не терпелось поскорее узнать, что делается в Бяла‑Черкве, что сталось с
Радой, с друзьями, с делом, от которого его оторвали. Он просил дядю Марина
послать кого‑нибудь разузнать обо всем этом, но тот не соглашался.
– Нет, не пошлю я никого, а на той неделе сам поеду в город
купить кое‑что к празднику. До тех пор потерпи, сынок… Только не волнуйся, а то
не скоро поправишься. Господь милостив!
– Но на будущей неделе я сам смогу поехать.
– Так я тебя и пущу! Это мое дело. Я твой лекарь, у меня и
надо спрашиваться, – возражал с отцовской строгостью крестьянин.
– Хоть бы Раде сообщили, что я жив.
– Учительница и так это знает – не попался туркам в лапы –
значит, жив.
Огнянов смирился.
Некоторые крестьяне – всё свои люди, – с трудом
выпросив у Марина разрешение, время от времени навещали больного. Они всей
душой жаждали услышать пылкие речи учителя и всякий раз уходили от него с
бодрыми лицами и горящими глазами. Чаще других к Огнянову допускали отца
Иосифа, председателя местного комитета.
Он уже теперь был избран воеводой и в церкви под облачениями
прятал знамя. Приходил также старик учитель, дед Мина. Огнянов был уверен, что,
кроме них и семьи дяди Марина, никто в деревне не знает его тайны. В этом его
уверял ихозяиндома. Между тем раненый с удивлением замечал, что с каждым днем
стол его становится богаче: ему подавали жареных цыплят, масло и яйца, молочную
рисовую кашу, пироги, а нередко даже диких уток и зайцев; появлялись на его
столе и вина разных сортов. Подобная роскошь внушала ему беспокойство: ему было
неловко, что хозяева тратятся на него. Изредка выходя во двор,Онзамечал, что
курятник пустеет.
– Дядя Марин, да ты
разоришься, – говорил Огнянов хозяину. – Возьмись за ум, не то я
откажусь от твоего угощения и буду покупать себе в лавке хлеб и брынзу… Этого
мне достаточно.
– Ты меня не
спрашивай, разорюсь я или нет. Я твой лекарь и, как умею, так тебя и лечу. Тут
ты мне не указ. «Кто как умеет, так и мелет…» Не вмешивайся не в свое дело.
И Огнянов умолкал,
глубоко тронутый.
Он и не подозревал,
что все местные жители соперничали друг с другом, стараясь получше угостить
любимого учителя.
Его тайна была известна
всей деревне. Но здесь не могло быть и речи о предательстве.
Сочувствие к нему
было всеобщим. Слух о том, что он убил двух кровожадных злодеев, высоко поднял
его в глазах даже самых равнодушных. Отвага подкупает простой народ больше, чем
все прочие добродетели.
Но рана у Бойчо
заживала медленно. Живой и нетерпеливый, он был прикован к постели и постоянно
мучился беспокойством. Добрый дед Мина лучше других умел облегчать его
страдания. Огнянов каждый день проводил с ним по нескольку часов и,привыкнув к
нему, уже не мог без него обходиться.
Дед Мина был своего
рода «памятник старины», живой осколок вымершего поколения тех учителей, что
учили детей читать псалтырь и Часослов и первые открыли в Болгарии
прославленные келейные школы[74].
Это был беловолосый, широкоплечий, круглолицый старик лет семидесяти. Ходил он
постоянно в широчайших шароварах. После многих лет подвижнической жизни дед
Мина бросил якорь в этой глухой деревушке и в тишине доживал свои долгие дни. В
те времена учить детей по старинке уже нельзя было, и дед Мина, оставшись не у
дел,толькопел безвозмездно в церкви, куда нововведения не имели доступа. В
праздничные дни крестьяне, обступив деда Мину, слушали,затаивдыхание, его
увлекательные рассказы остарике,смахивающие на проповеди и подкрепленные цитатамиизСвященного
писания. Из всех книг старик читал только эту одну, и онаслужилаему
единственной духовной пищей. Огнянов любовался этим памятником прошлого и с
удовольствием слушал мудрые речи поседевшего труженика – живого отголоска
забытой эпохи. Когда человек страдает нравственно или физически, душа его
настраивается на религиозный лад; он находит нежданное утешение в словах
великой книги. Она, как бальзам, утоляет его душевную боль. Впервые испытал
Огнянов обаяние боговдохновенных слов, которыми старец озарял свою речь. Придя
в первый раз навестить Огнянова, лежащего в постели, дед Мина проговорил
строго:
– Еще одна
христианская жертва! Опять невинно пролитая кровь!.. «Доколе, боже, поносит
враг?.. Вскую отвращаеши десницу твою… Восстани, боже! Суди! Воздвигни руце
твои на гордыню их в конец!»
И, поздоровавшись, он
стал участливо расспрашивать Огнянова. Тот попытался было повернуться на другой
бок и вскрикнул от острой боли.
– Крепись, сынок!
«Блаженни плачущии, яко тин утешаться», – скорбно проговорил старик.
– Конечно, дедушка
Мина, приходится потерпеть… недаром же мы назвались апостолами, –
улыбаясь, сказал Огнянов.
– Трудна, учитель,
трудна ваша деятельность на земле, но зато достойна похвалы и славы, ибо сам
бог вразумил вас, да служите народу. «Вы есте свет мира: не может град укрытися
верху горы стоя». Разве не сказал Христос своим апостолам: «Жатва убо многа,
делателей же мало… Идите: се аз посылаю вы яко агнцы посреде волков!»
Эти простые слова
вносили сладостное успокоение и бодрость в душу Огнянова. Он попросил старца
дать ему почитать какую‑нибудь священную книгу, и дед Мина принес ему псалтырь.
Огнянов со страстным интересом читал это вдохновенное сочинение, в котором бьет
ключом источник высокой поэзии. Эти песни борьбы, эти вопли отчаяния и
восторженные молитвы вызывали отклик в его смятенной душе. Он не выпускал из
рук книги псалмов Давида.
И вот настал день,
когда дядя Марин отправился в Бяла‑Черкву. С тревогой ждал Огнянов его
возвращения. В голову ему лезли всякие мысли, одна горше другой. Ведь он уже
больше месяца ничего не знал о людях, дорогих его сердцу. Что с Радой? Какие
оскорбления, какие гонения ей, наверное, пришлось вынести после его побега! На
нее, конечно, обрушилось возмущение общества, а может быть, и ярость властей.
Не суждено он было, бедняжке, найти счастье с Бойчо! И вот теперь она,
несчастная, брошенная на произвол судьбы, похоронившая свои лучшие мечты, в
довершение всего опозорена общественным мнением. Жестокие люди вменят ей в
преступление ее любовь к Бойчо, и тяжким горем заплатит она за те редкие минуты
радости, которые дало ей это чувство. И нет с нею Бойчо, чтобы утешить и
поддержать ее, слабую, как дитя…
Расстроенный этими
грустными мыслями, Огнянов очень обрадовался приходу деда Мины. Теперь было
хоть с кем поделиться своим горем. Дед Мина озабоченно выслушал его.
– Надейся, надейся на
бога, учитель, не предавайся унынию; всевышний не оставляет страждущих, кои
уповают на милость его. «Надеющиеся на господа яко гора Сион… Яко не оставит
господ жезла грешных на жребий праведных… Сеющие слезами радостию пожнут…»
И тут, как бы в
подтверждение этих слов, дверь открылась, и вошел дядя Марин.
Дрожа от нетерпения,
Огнянов старался узнать новости по его лицу.
– Добрый вечер!
Подожди, подожди, учитель! Все расскажу по порядку… А ты не слишком ли много
двигался? – сказал дядя Марин, снимая тяжелый плащ. – Ваши
горожане, – продолжал он, – уж больно чудные… прямо как тени какие‑то, –
ни поймать их, ни расспросить…
– Разве ты не пошел
прямо к доктору?
– Он арестован.
– А к дьякону в
монастырь?
– Дьякон скрывается.
– Деда Стояна не
нашел?
– Он приказал долго
жить, прости его боже; умер от побоев в ту самую ночь, когда его арестовали;
говорят, будто не вынес пыток бедняга, все выдал.
– Несчастный!.. А
Радка, Радка?
– Не видал я твою
Раду.
– Почему? Что с нею?
Огнянов побледнел.
– Да там она, не
беспокойся, но из школы ее выгнали.
– Ты бы поискал ее у
монахинь, у Хаджи Ровоамы! – в тревоге воскликнул Огнянов.
– Монахиня вытолкала
ее взашей.
– Боже мой, она осталась
на улице. Она погибла!
– Чорбаджи Марко
пристроил ее к своим родственникам, только я не мог найти их дом, а мои
спутники торопились… Но я кое‑кого расспросил, – девушке там хорошо.
– С дядюшкой Марко
мне не расплатиться за всю жизнь… А что говорят обо мне?
– О тебе? Тебя там
все зовут по‑другому… Пока я сообразно, что это тебя так кличут, чуть не
поседел вконец.
– Графом, что ли?
– Да, Графом. О Графе
все говорят, будто его подстрелили охотники в Ахиевском лесу.
– Это правда.
– Правда, да не
совсем: ты жив, а тебя считают мертвым, и так‑то оно и лучше.
Огнянов подскочил на
кровати, как ужаленный.
– Как? И она? И она
думает, что меня убили? Только этого ей недоставало, несчастной!
Огнянов встал и,
словно желая испробовать свои силы, зашагал по комнате.
– Не надо ходить,
рану разбередишь.
– Я уже могу
ехать, – проговорил Огнянов решительно.
– Куда ехать? –
спросил удивленный дядя Марин.
– В Бяла‑Черкву.
– Ты с ума сошел!
– Нет еще, но сойду,
если задержусь здесь хоть на день. Достань мне одежду. Дашь мне своего коня?
Зная упрямство
Огнянова, дядя Марин не пытался его удерживать.
– Можешь взять и коня
и одежду. Только жаль мне тебя, молодой ведь совсем, – проговорил он,
помрачнев. – По всем дорогам снуют проклятые турки, грабят народ, и нет
числа их зверствам… Неужто тебе не жалко самого себя?
– За меня не
беспокойся, я вернусь к тебе, как сокол, живым и здоровым. Если не
прогонишь… – добавил Огнянов полушутя.
Старик посмотрел на
него хмуро.
– Нет! Ты не
поедешь! – сказал он решительно. – Я созову всю деревню, и тебя
силком запрут здесь. Ты нам нужен, как причастие божие, а собираешься идти на
верную смерть! Я не хочу, чтобы потом люди говорили: дядя Марии послал на
смерть учителя Бойчо, нашего апостола! – сердито кричал он.
– Потише, дядя Марин,
вся деревня услышит, – остановил его Огнянов.
Дед Мина улыбнулся в
усы.
И у Марина лицо
засияло каким‑то веселым лукавством. Огнянов посмотрел на друзей с удивлением.
Почему их рассмешили его последние слова?
– Чего вы
смеетесь? – спросил он.
– Эх, дай тебе бог
здоровья, учитель! Кого ты боишься? Все наши деревенские, даже дети, знают, что
ты у меня… О твоем пропитании вся деревня заботилась… Мы простые люди, по
христиан не выдаем, а за таких, как ты, душу отдадим!
Теперь и Огнянов
улыбнулся, поняв, что его тайна была известна всей деревне.
Они спорили еще
долго, но Огнянов рассеял опасения хозяина, и его отъезд был решен.
|
