VII. Комитет
Шел дождь, и на этот раз заседание состоялось не в саду Мичо
– под яблонями и высокими самшитами, – а в комнате хозяина.
Подосланный Стефчовым человек узнал это наверное.
На низких лавках сидели члены комитета – всегочеловекдесять.
Среди них были и наши знакомые – хозяин дома, председатель комитета Соколов,
поп Димчо, Франгов, Попов, Николай Недкович, Кандов, принятый сегодня под гром
аплодисментов в члены комитета, а также господин Фратю, возвратившийся из
Румынии на пасху и принятый вновь лишьпослемногочисленных просьб и покаяний.
Фратю бежал в Румынию вскоре после андреева дня, дав себе
честное слово никогда больше не «заниматься политикой». Он благополучно доехал
до Бухареста, а там, чувствуя себя в безопасности, снова сделался горячим
патриотом и республиканцем и в кругу эмигрантов выдавал себя за жертву турок,
чудом избежавшую виселицы. Спустя некоторое время он написал анонимную статью,
в которой ратовал за установление республики в Болгарии. Но Каравелов[85], занятый
своим проектом балканской федерации во главе с князем Миланом, выругал это
замечательное произведение. Фратю послал свою статью Ботеву[86] для «Знамени», но и там
его ждала та же участь. (В те времена Ботев мечтал о всемирном социализме.)
Тогда Фратю сфотографировался вооруженным до зубов и в одежде повстанца. Но,
сообразив, что распространять столь крамольные фотографии не очень
благоразумно, убрал их подальше вместе с республиканскими статьями.
Кроме упомянутых лиц, на заседании присутствовали члены
комитета: Илю Странджов, сапожник, бывший ссыльный и отчаянный головорез;
Христо Врагов, торговец, и Димо Капасыз, он же Беспортев, он же Редактор,
хромой сапожник, заговорщик по призванию.
Один из членов комитета, Пенчо Диамандиев, отсутствовал. Он
уехал в К. заплатить за оружие той самой сотней лир, которую отец приказал ему
передать Тосун‑бею.
Сумерки сгущались.
Заседание началось в полдень, но, судя по всему, должно было
затянуться на всю ночь. Не говоря уже о других причинах, красноречивое,
пламенное выступление Каблешкова так опьянило членов комитета, что они вот уже
два часа слушали его в каком‑то безмолвном самозабвении.
Каблешков, один из самых привлекательных и самобытных
апостолов, подготовивших апрельское движение 1876 года, был молодой человек
двадцати шести лет, среднего роста, очень худой, изможденный, сизжелта‑бледным
лицом, небольшими усами и мерными, как уголь, волосами, которые он то и дело
откидывал назад, но тщетно, так как они снова падали в беспорядке на его
широкий умный лоб. Глаза – живые, с огненным, проницательным взглядом, то
восторженным, как у пророка, то вдохновенным, как у поэта, – озаряли и
облагораживали это лицо, изнуренное лихорадкой, истощенное трудом и вечным
недосыпанием. Никто не мог устоять перед силой этого взгляда, в котором, как в
зеркале, отражался могучий, буйный и страстный дух, живущий в столь слабом и
хрупком теле.
Его суконное синее пальто, черный жилет и черные брюки были
изрядно потрепаны, ибо Каблешков постоянно был в движении и много ездил верхом.
И сейчас он безостановочно ходил взад и вперед по комнате, продолжая горячо
говорить; речь его часто прерывалась сильным кашлем.
–Да, мы сами, сами должны себе помочь. Мы настолько сильны,
что сами покончим с гнилой Турцией. Турция слаба, разорена; турецкий народ
бедствует, – он не станет вмешиваться в борьбу. Он сам стонет под игом
властей. Армия деморализована и не заслуживает внимания. Возьмите, к примеру,
восстание в Герцеговине. На его подавление посылали тысячи и тысячи солдат, но
оно все еще в разгаре. А кто восстал? Всего горсточка людей! Что же сможет
поделать это разлагающееся и запуганное государство, если восстанем мы?.. Ведь
в один день нас поднимется сто тысяч человек! Пусть тогда попробуют послать
войска, – только против кого посылать их раньше? И мы будем не одни! С
запада Турции грозят Сербия и черногорские соколы, – они готовы к
нападению; за спиной у Турции – Греция, которая тоже не будет зевать…
Герцеговина и Босния загорятся от края и до края; Крит тоже запылает… Добавьте
к этому, что в самом Царьграде революция не за горами, там ждут не дождутся
смутного времени, чтобы свергнуть султана Азиса… Всюду хаос… Наше восстание
будет панихидой по Турецкой империи!..
В полумраке его глаза горели, как угли.
–Ты забыл еще кое о чем, – отозвался Мичо
Бейзаде, – ты забыл сказать о России. Дед Иван набросится с севера на
Царьград, и Царьграда как не бывало! Пророчество исполнится слово в слово.
Мичо подразумевал пророчество пресловутого Мартына Задеки,
которому слепо верил.
–Какие области будут готовы к восстанию? – спросил
Франгов.
–Вся Болгария! – ответил Каблешков. – Пловдив и
Пазарджикскнй уезд готовятся. Родопские селения и Батак тайно вооружаются;
Тыриово, Габрово, Шумен подымут Восточную Болгарию, а вЗападнойтурецких войск
нет… Копривштеицы вместе с повстанцами из Панагюриште и Стрелчи займут
среднегорские перевалы; вы и повстанцы соседних городов и сел уйдете в
Балканские горы, а это – крепость, которую не сможет взять и миллионная армия! Вся
Болгария поднимется[87],
как один человек. Наше восстание будет небывалым в истории Европы! Европа
только ахнет! Я вас уверяю, что Турция не сделает и попытки подавить восстание
силой оружия. Она будет вынуждена пойти с нами на мировую… Другого выхода у нее
нет…
Каблешков говорил горячо. Как человек развитой, он,
вероятно, ясно видел истинное положение вещей и тем не менее освещал его
неправильно. Но он был увлечен своей идеей и считал, что для ее воплощения в
жизнь можно пойти на все. Только возвышенной верой в святость дела, которому он
служил, можно было объяснить правдивые и неправдивые заверения этого честнейшей
души человека. А они были‑ так убедительны, что не вызывали никаких возражений.
Все члены комитета уже были уверены в том, в чем их старался уверить Каблешков.
Онинесомневались, что все будет именно так, каконпредсказывает.
–Какие условия мы можем поставить Турции, если она вступит с
нами в переговоры? – спросил Попов.
–Как не вступить? Что же ей еще останется делать? –
заметил поп Димчо.
–Насыплют ей перцу на хвост! – вставил Беспортев.
–Это еще не решено, – ответил Каблешков на вопрос
Попова, – но пока что мы думаем так: Болгария от Дуная до Арды и от
Черного моря до Эгейского будет княжеством, зависимым от султана, но с
внутренним самоуправлением. Экзархия останется неприкосновенной; Турции, будет
выплачиваться определенный налог; личный состав армии – болгары, вначале
половина офицеров – турки…
–А князем кто будет? – спросил Христо Врагов.
–Да, князем? – повторил Беспортев.
–Один из европейских принцев.
–Ух!
–Но ты ничего не сказал о России. Захочет ли она помочь нам,
как уверяет Мичо? – вмешался поп Димчо.
–Не будь младенцем, отче, – оборвал его Мичо,
хмурясь, – может ли быть иначе?.. Русские генералы уже теперь ожидают
событий в Бухаресте!
И он вопросительно посмотрел на Каблешкова. Остальные тоже
посмотрели на Каблешкова, надеясь услышатьотнего подтверждение. Каблешков это
понял; он сделал таинственное лицо и проговорил негромко, доверительным тоном:
–Как только грянет первый ружейный выстрел, двуглавый орел
осенит нас своими крыльями!
И он бросил торжествующий взгляд на товарищей. Все просияли.
–Я думаю, – начал господин Фратю, – что самое
лучшее – это республика; ее можно будет назвать «Балканской республикой».
–А можно и царство, – заметил Франгов.
–Еще чего захотел! Поперек горла встанет! – изрек поп
Димчо.
–Так ли, этак ли, все равно, – лишь бы освободиться.
–И я за республику, – поддержал кто‑то господина Фратю.
–Тебе уже объяснили – не об этом речь, – сказал Мичо
Бейзаде. – Какое будет управление, кто будет князем и прочее – предоставим
решить Горчакову. Над этим пускай дипломаты ломают себе голову.
–Постойте, господа, постойте, – крикнул Соколов, –
хватит вам спорить и заниматься дипломатией, – время дорого! Вот‑вот
грянет выстрел на Балканах, а мы все еще решаем вопрос: быть республике или
комедии… Нас сейчас дело ждет… Черт бы побрал ваши республики! Делите шкуру
неубитого медведя… Я предлагаюследующее:запретить разглагольствовать о
дипломатии на наших заседаниях; этим можно заниматься в кофейне Ганко.
–Правильно, – поддержал его Каблешков, – не нужно
слов, господа, нужно дело делать… Я обрисовал вам положение, а теперь
посмотрим, что вы делаете. Нельзя терять ни минуты.
–Что правда, то правда, – признал Мичо, – есть у
нас этот грешок, любим поболтать о дипломатии. Такие уж мы, бялочерковцы. Мало
нас ругал за это Бойчо, царство ему небесное!
–Да, господа, Огнянов – это большая потеря и для вас и для
Болгарии, – взволнованно проговорил Каблешков и глубоко вздохнул.
Все загрустили, вспомнив об Огнянове. После его гибели
осталась какая‑то пустота, зияющая, как пропасть. Товарищи хмуро переглянулись
и задумались. Трагический образ Огнянова, окровавленный, страшный, но
неуловимый, вставал перед их глазами. У всех больно сжалось сердце… Казалось, совестно
было жить, когда такой герой погиб.
|
