 Увеличить |
XXVII. Скиталец
Присутствие духа спасло Огнянова и на этот раз.
Как только он вышел из города, первой его заботой было
спрятать в кустарнике камилавку и кожух отца Никодима.
Метель, которая помогла Огнянову пройти незамеченным по
опустевшим улицам, бушевала здесь еще сильнее. Завывал порывистый ветер с гор,
склоны Стара‑планины были словно усыпаны солью. Поле, безлюдное и мертвое,
казалось безнадежно печальным под сероватым снежным покрывалом. К счастью,
солнце внезапно пробило облака и согрело замерзшую землю.
Не разбирая дороги, Огнянов шел на запад, через
виноградники, пересеченные оврагами и высохшими руслами речек. В одном укрытом
от ветра месте он присел отдохнуть и обдумать свое положение. А положение было
тяжелое. Огнянова беспощадно преследовал какой‑то рок, верным союзником
которого был Стефчов. Мысленным взором Огнянов видел, как в течение часа
обрушилось здание, воздвигавшееся с такой любовью и воодушевлением. Он видел
дьякона, доктора, деда Стояна и других близких, преданных друзей – в тюрьме;
видел убитую горем Раду; видел торжествующих врагов! Он не мог угадать, что
способствовало успеху их предательства. Но заметка в газете «Дунав» и гнусное
шпионство певчего несомненно дали в руки его врагам сильное оружие. И он
понимал, к каким страшным последствиям это приведет. Неужели дело его погибло
безвозвратно? Неужели это несчастье повлечет за собой провалы в других местах?
Теперь бегство его показалось ему подлостью. Ему захотелось вернуться, чтобы
воочию убедиться, как велико свершившееся зло; о себе он уже не думал: не ведая
страха, он был способен решиться на возвращение в город… Но, поразмыслив,
Огнянов понял, что сначала ему необходимо изменить свою внешность. И это
заставило его продолжать путь. Он решил пойти в Овчери – эту деревню он во
время своих объездов посещал чаще других, и жители ее были ему преданы.
Переодеться будет удобнее всего у дяди Дялко, думал он. Но Овчери приютились в
долине по ту сторону Средна‑горы, и путь туда был очень опасен, потому что
дорога проходила через несколько турецких деревень. Весть о том, что найдены
трупы двух турок‑охотников, вероятно, уже сегодня с быстротой молнии облетела
эти полуразбойничьи гнезда. Если его не задержат как подозрительное лицо, то
убьют как «неверного»: ведь в этих краях каждый день погибает по нескольку
человек. А для него опасность тем более велика, что одет он по‑городскому.
Побороть страх и идти на верную гибель было бы безрассудно. Наконец он решил
дождаться ночи в каком‑нибудь укромном месте и отошел еще дальше, к отрогам
Стара‑планины, где мог укрыться в густых зарослях граба.
После двухчасового трудного пути по оврагам и буеракам
Огнянов добрался до первых зарослей. Там, спрятавшись в сухом кустарнике, он
вытянулся на спине, чтобы отдохнуть или, вернее, обдумать все, что произошло.
Небо совсем прояснилось. Осеннее солнце ласково пригревало землю, в траве
сверкали капельки талого снега. Время от времени воробьи почти неслышно
пролетали над головой беглеца и в поисках пищи садились на тропинки. Высоко в
небе кружил горный орел: то ли он где‑то поблизости высмотрел падаль, то ли
принял за падаль неподвижно лежащего человека. Огнянов так и подумал и
помрачнел еще больше. В этом орле ему теперь чудилось что‑то зловещее. Хищная
птица казалась ему воплощением его беспощадной судьбы. Она только и ждет, чтобы
ей приготовили кровавый обед, а тогда не замедлит ринуться вниз со своих
голубых высот. Чтож,все возможно. В зарослях небезопасно – сюда забредают
охотники‑турки, а все они сущие разбойники. Огнянов с нетерпением ждал захода
солнца и в поисках более надежного убежища несколько раз переходил с места на
место. Время тянулось нестерпимо медленно, и солнце совершало свой путь томительно
долго. А горный орел все парил в небе. Взмахнет раз‑другой своими черными
крыльями и опять распластает их. Огнянов не мог оторвать глаз от парящей в
высоте птицы, но мысли его витали в глубинах прошлого. В его возбужденном мозгу
одно за другим всплывали воспоминания… Годы юности, годы борьбы, страданий и
веры в высокие идеалы. А Болгария, ради которой он перенес столько испытаний…
Она так прекрасна, так достойна любых жертв! Она богиня, ради которой верующие
в нее готовы пролить свою кровь. Кровью окрашен ее ореол, но лучи его –
блистательные имена, и Огнянов надеялся увидеть среди них и свое имя… Как он
гордился ею, как искренне был готов умереть, и больше того, бороться за нее!
Смерть казалась ему возвышенной жертвой, борьба – великим таинством…
Где‑то раздался выстрел, и Огнянов вернулся к
действительности.
Он оглянулся кругом. Эхо в горах повторило звук выстрела и
замолкло.
«Должно быть, это охотники стреляют дичь», – сказал он
себе.
Огнянов успокоился, но ненадолго. Спустя четверть часа
невдалеке послышался собачий лай, а вскоре и голоса людей. Гончая Эмексиза
невольно вспомнилась Огнянову – он знал, что турок был родом из ближайшей
деревни. Этот лай был ему как будто знаком, или, может быть, так ему
показалось. А лай, теперь уже более громкий, послышался где‑то совсем близко;
кусты зашуршали, словно под напором ветра, и из нихвыбежалидве гончие, опустив
морды до земли.
Огнянов вздохнул с облегчением.
Этих собак он видел впервые, и ему не пришлось вновь
столкнуться с гончей Эмексиз‑Пехливана, которую хозяин приучил бросаться на
людей, как на дичь… Гончие в большинстве не умны и безобидны, но эта проклятая
собака оказалась необычайно злопамятной, в чем мы уже убедились, когда она
кинулась на Огнянова неподалеку от монастыря. Она стала союзницей Стефчова и
выдала Огнянова…
Заметив человека, притаившегося в кустах, гончие подошли,
обнюхали его и побежали дальше. И вдруг Огнянов услышал, что приближаются люди.
Не оглядываясь, он бросился бежать но кустарнику. Грянуло три ружейных выстрелу
беглецу показалось, будто что‑то укусило его в бедро, и он побежал втрое
быстрее. Что делалось позади, гнались за ним или нет, он не знал. Вскоре он
спустился в русло высохшей реки с берегами, поросшими низким орешником, и
забрался в самую чащу. Охотники, должно быть, потеряли его из виду. Огнянов
долго прислушивался, но ничего не услышал. Только теперь он почувствовал на
ноге что‑то теплое и мокрое. «Ранен!» – испугался он, увидев, что сапог его
полон крови. Разувшись, он обнаружил, что по левой ноге струится кровь с двух сторон, –
пуля прошла через бедро навылет. Он оторвал от рубашки лоскут и перевязал раны.
Боль становилась сильнее, а путь ему предстоял длинный и трудный. Беглец очень
ослабел от потери крови и к тому же целый день ничего не ел.
Вскоре сумерки сгустились, и Огнянов покинул сухое речное
русло, в которое, он был уверен, завтра нагрянет турецкий карательный отряд.
Чем больше темнело, тем сильнее пробирал его холод. Первая турецкая деревня,
встретившаяся Огнянову, казалась вымершей. С наступлением темноты улицы
турецких деревень становятся совсем безлюдными, похожими на кладбища. Только из
одной лавки слышался говор. Но Огнянов не решился постучать в нее, хоть и
умирал с голоду. Он шел еще часа два, миновал еще несколько деревень, и,
наконец, впереди что‑то забелело. Это была Стрема. Он с трудом перешел реку
вброд и, выбравшись на берег, сел – от холодной воды ноги у него окоченели и
боль усилилась. Бедро опухло, и Огнянов стал опасаться, как бы не началось
воспаление; тогда, чего доброго, придется остаться на дороге. Он встал, срезал
стебель сухого тростника, росшего у берега, и снял брюки, чтобы промыть рану по
способу, который он знал еще со времен Хаджи Димитра[73]. Насосав воды в длинную
полую тростинку, он приложил ее к ране и подул; вода вылилась с другой стороны
бедра. Это он проделал несколько раз. Перевязав рану, Огнянов направился к
Средиа‑горе, в предгорьях которой он сейчас находился… Ночной мрак сгущался.
Огнянов спешил в Овчери, но деревни все не было видно. Вскоре он попал в какую‑то
чащобу и понял, что заблудился. Озадаченный, он остановился и прислушался.
Теперь он был уже на склоне Средна‑горы. Откуда‑то глухо доносились
человеческие голоса. В такой поздний час здесь не могло быть никого, кроме
угольщиков. Огнянов вспомнил, что видел издали красный огонек, горевший где‑то
в этих местах. Но кто эти люди? Болгары или турки? Он заблудился, замерз и
обессилел; если это христиане, есть надежда, что они сжалятся над ним.
Поднявшись немного выше, он увидел совсем близко пламя костра и направился к
нему. Сквозь ветви деревьев он рассмотрел темные фигуры людей, сидевших у огня,
и услышал несколько болгарских слов. Но как показаться этим людям? Ведь он был
весь в крови. Его появление могло испугать этих болгар и, чего доброго,
привести к еще худшим последствиям… Людей было трое. Один лежал, укрывшись чем‑то,
а двое разговаривали у догорающего костра. Поодаль, жуя сено, стояла лошадь,
покрытая попоной. Огнянов напряг слух.
– Ну, довольно болтать… Ты подбрось дров в костер, а я пойду
подложу сенца кобылке, – сказал старший и поднялся.
«Я знаю его! Он из деревни Веригово. Ненко, сын деда
Ивана», – с радостью подумал Огнянов.
Деревня Веригово, расположенная по ту сторону Средна‑горы,
была тоже хорошо знакома Огнянову.
Ненко, подойдя к лошади, нагнулся, чтобы достать сена из
кожаного мешка. Огнянов выбрался из кустов и, приблизившись к нему, сказал:
– Добрый вечер, дядя Ненко! Ненко вздрогнул и выпрямился.
– Кто ты?
– Не узнал меня, дядя Ненко?
Тусклое пламя костра осветило лицо Огнянова.
– Учитель! Ты ли это? Идем, идем, здесь все свои люди… Наш
Цветан, дед Дойчин… Матушки, да ты холодный как лед, совсем окоченел, –
говорил крестьянин, возвращаясь с Огняновым к костру. – Цветанчо, подбавь
побольше дров, чтобы костер разгорелся как следует… Надо обсушить и согреть
одного христианина… Знаешь его?
– Учитель! – радостно воскликнул молодой парень. –
Как ты сюда попал?
И он подвинул к Огнянову охапку сухого хвороста, чтобы тот
сел.
– Спасибо тебе, Цветанчо!
– Ранили его пулей, звери, – проговорил Ненко
гневно, – но, слава богу, неопасно.
– Да что ты!
– Дед Дойчин, вставай, у нас гость! – разбудил или,
лучше сказать, растолкал Ненко спящего старика.
Вскоре большой костер запылал ярким пламенем. Угольщик с
состраданием посматривали на бледное лицо Огнянова, а тот вкратце рассказывал
им обо всем, что с ним случилось. Вскоре Огнянов ощутил живительную силу огня.
Замерзшие руки и ноги его согрелись, и рана болела меньше. Дед Дойчин вытащил
из своей рваной торбы ломоть хлеба иголовку лукав подал их Бойчо.
– Чем богаты, тем и рады… А теплом‑то мы, благодарение богу,
богаче самого царя. Кушай, учитель…
Огнянов чувствовал себя все лучше и лучше. Душа его
наполнилась большой и дотоле неизведанной радостью. Это прекрасное, золотое,
живительное пламя, этот дремучий лес вокруг, эти лица, закопченные, грубые,
простые, но сиявшие теплым, дружеским участием, эти потрескавшиеся черные
рабочие руки, которые с истинно болгарским радушием протянули ему последний
нищенский кусок, – все это показалось ему невыразимо трогательным. Если бы
не боль, Огнянов чувствовал бы себя совершенно счастливым и, пожалуй, даже
запел бы: «Лес ты мой, лес зеленый…»
Уже занималась заря, когда Ненко, ведя под уздцы лошадь, на
которой сидел Огнянов, вошел в деревню Веригово и постучал в ворота одного
двора. Во дворе залаяли собаки, из дома вышел сам хозяин, дядя Марин. Он
догадался, что в такую рань к нему может постучаться только необычный гость.
Хозяин и гости сначала поздоровались, потом объяснились.
– Порази их господь, этих нечестивцев! Чтоб их собаки
загрызли! Чтоб черти забрали их души! – приговаривал дядя Марин, осторожно
помогая спешиться Огнянову, у которого от тряски сильнее разболелась нога.
Огнянова отвели в заднюю комнату, где он однажды уже
ночевал. Дядя Марин тщательно осмотрел его рану и перевязал ее.
– Заживет, как на собаке, – заметил он. Уже совсем
рассвело.
|
