ГЛАВА X
После
этой битвы Чарнецкий разрешил наконец своему войску передохнуть и подкормить
измученных коней, после чего он намерен был спешно возвратиться под Сандомир и
там осаждать шведского короля до победного конца.
Меж тем
в лагерь однажды вечером прибыл Харламп с вестями от Сапеги. Чарнецкий в ту
пору уехал в Черск, куда собиралось на смотр равское народное ополчение, и
Харламп, не застав главнокомандующего, отправился прямо к Володыёвскому
отдохнуть после долгого пути.
Друзья
радостно бросились ему навстречу, но Харламп был мрачнее тучи; едва переступив
порог, он сказал:
– О
вашей победе я уже слышал. Здесь счастье нам улыбнулось, а вот под Сандомиром
оно нам изменило. Нет уже Карла, упустил его Сапега, и притом с великим для
себя конфузом.
– Быть
не может! – вскричал Володыёвский, хватаясь за голову.
Оба
Скшетуские и Заглоба замерли на месте.
– Как
это случилось? Ради бога, рассказывай, а не то мы лопнем от нетерпения!
– Сил
нет, – ответил Харламп, – я скакал день и ночь, устал до смерти.
Подождите, вот приедет пан Чарнецкий, тогда все расскажу ab ovo[305], а
сейчас дайте дух перевести.
– Так,
так удалось-таки Carolus'y ускользнуть… А ведь я это предвидел. Как? Вы уже забыли,
что я это предсказывал? Спросите Ковальского, он подтвердит.
– Верно,
дядя предсказывал! – подтвердил Рох.
– И
куда же пошел Carolus? – спросил Харлампа Володыёвский.
– Пехота
поплыла на челнах, а сам он с кавалерией отправился берегом Вислы к Варшаве.
– Была
битва?
– И
была и не была. Короче, оставьте меня в покое, не могу я теперь разговаривать.
– Еще
одно слово: неужто Сапега разбит?
– Какое
разбит! Целехонек, погнался за королем, да только разве Сапеге кого-нибудь догнать!
– Он
такой же мастер гнаться, как немец поститься, – проворчал Заглоба.
– Слава
богу, хоть войско цело! – заметил Володыёвский.
– Ну,
отличились молодцы-литвины! – воскликнул Заглоба. – Ха! Делать
нечего! Опять придется нам всем вместе заделывать дыры в нашей Речи Посполитой.
– Вы
литовское войско не порочьте, – возразил Харламп. – Carolus
знаменитый полководец, и проиграть ему стыд не велик. А вы, королевские, не
проиграли разве под Уйстем? И под Вольбожем? И под Сулеёвом? И в десяти других
местах? Сам Чарнецкий был побит под Голомбом! Диво ли, что и Сапегу побили, тем
паче, что вы его бросили, и остался он один, как перст!
– А
мы что, по-твоему, на бал ушли? – возмутился Заглоба.
– Знаю,
что не на бал, а на бой, и господь послал вам победу. А только, кто его знает,
может, лучше было вам и не ходить; говорят же у нас, что порознь наши войска
можно разбить, хоть литовское, хоть польское, но вот когда они действуют заодно
– сам дьявол им не страшен.
– Может,
оно и верно, – сказал Володыёвский. – Но таково было решение вождей,
и не нам о том судить. Все же, думается, и вы здесь не без вины.
– Не
иначе, Сапежка свалял дурака, уж я его знаю! – сказал Заглоба.
– Спорить
не стану! – буркнул себе под нос Харламп.
Какое-то
время они молчали, только хмуро поглядывали друг на друга, размышляя о том, что
счастье, кажется, вновь начинает изменять Речи Посполитой, а ведь еще так
недавно все они полны были самых радужных надежд.
Вдруг
Володыёвский сказал:
– Каштелян
возвращается.
И вышел
на улицу.
Каштелян
в самом деле возвращался. Володыёвский побежал ему навстречу и еще издали стал
кричать:
– Ваша
милость! Шведский король одурачил литвинов и ушел! Прибыл рыцарь с письмами от
воеводы виленского.
– Самого
его сюда! – крикнул Чарнецкий. – Где он?
– У
меня. Сейчас я его приведу.
Но
Чарнецкий был так взволнован известием, что не стал дожидаться и, соскочив с
коня, сам вошел в квартиру Володыёвского.
При виде
его все повскакали с мест, а он, едва кивнув им, потребовал:
– Письмо!
Харламп
подал ему запечатанное послание. Каштелян подошел к окну, так как в комнате было
темно, и начал читать, озабоченно хмуря брови. Время от времени глаза его
загорались гневным огнем.
– Ох,
сердит наш пан каштелян, – шепнул Скшетускому Заглоба, – взгляни, как
у него рябины на лице покраснели; сейчас и шепелявить начнет, – он от
злости всегда шепелявит.
Кончив
читать, Чарнецкий сгреб бороду пятерней и довольно долго мял и крутил ее, погрузившись
в раздумье; наконец он гнусаво, дребезжащим голосом произнес:
– А
ну-ка братец, подойди поближе!
– К
услугам вашего превосходительства!
– Говори
правду! – сказал Чарнецкий внушительно. – Ибо эта реляция составлена
столь искусно, что до сути не доберешься… Правду говори, ничего не смягчай:
войско разбежалось?
– Никак
нет, милостивый пан каштелян, не разбежалось.
– А
сколько вам понадобится времени, чтобы вновь собрать его воедино?
Тут
Заглоба шепнул Скшетускому:
– Гляди-ка,
хитростью хочет взять.
Однако
Харламп ответил, не колеблясь:
– Коли
войско не разбежалось, то его и собирать незачем. Правда, к моему отъезду недосчитывалось
ополченцев человек двести, и среди павших их тоже не нашли, но это дело
обычное, для войска в том беды особой нет, и пан гетман в полном боевом порядке
двинул все свои силы в погоню за королем.
– Пушек,
говоришь, не потеряли ни одной?
– Нет,
потеряли, и не одну, а четыре, их заклепали шведы, так как не могли забрать с
собой
– Вижу,
что говоришь правду. Теперь рассказывай все по порядку.
–…Incipiam, –
начал Харламп. – Остались мы, значит, одни, и тут неприятель обнаружил,
что регулярных войск за Вислой нет, а стоят там лишь партизанские отряды да
ватаги разгульные. Мы думали, вернее сказать, пан Сапега думал, что шведы
станут атаковать тот берег, и даже послали туда подкрепление, правда,
небольшое, чтобы самим не остаться без прикрытия. В лагере шведском шум,
суматоха, точно в улье. Под вечер они толпами повалили к Сану. Мы как раз были
у воеводы на квартире. Приехал туда пан Кмициц, тот, что теперь зовется
Бабиничем, кстати, славный боец, и рассказал. А пан Сапега как раз садился за
стол, к нему на пир со всей округи шляхтинки съехались, даже из-под Красника и
Янова… наш пан воевода питает слабость к прекрасному полу…
– И
к пирам, – прервал его Чарнецкий.
– Меня
при нем нет, вот и некому его призвать к воздержанности, – вмешался
Заглоба.
А
Чарнецкий ему на это:
– Быть
может, вы с ним свидитесь раньше, чем ты, сударь, думаешь, тогда вместе будете
воздерживаться. – И кивнул Харлампу: – Продолжай.
– Так
вот, Бабинич, стало быть, доложил, а воевода отвечает: «Это они нарочно
притворяются, будто хотят наступать! Ничего они не сделают. Скорее, говорит,
они попробуют переправиться через Вислу, но я за ними слежу, и если что – сам
выйду им навстречу. А пока, говорит, выпьем за наше здоровье и не будем портить
себе удовольствия!» И стали мы есть и пить. А тут и музыка загремела и сам
воевода открывает танцы.
– Ужо
я ему задам танцы! – вставил Заглоба.
– Тише! –
сердито сказал Чарнецкий.
– Меж
тем с берега опять прибегают с донесением: шведы что-то сильно расшумелись. Воеводе
все нипочем! Трах оруженосца по уху: «Не лезь, куда не просят!» Проплясали мы
до рассвета, потом проспали до полудня. А как проснулись, видим – у шведов
выросли мощные шанцы, а на шанцах стоят тяжелые пушки, картоуны[306], и
постреливают время от времени. А уж ядра – не ядра, а целые ведра! Хлопнет
такое одно – в глазах темно…
– Не
балагурь, – одернул его Чарнецкий, – не с гетманом разговариваешь!
Харламп
сильно смутился и продолжал так:
– В
полдень выехал сам воевода, а шведы под прикрытием своих шанцев уже начали
строить мост. Строили до самого вечера, и это нам показалось весьма
удивительно, ну, думаем, построить они его построят, но ведь как им по нему
перейти! На другой день смотрим, все строят. Тут уж и воевода начал готовить
войска к бою, решив, что без баталии не обойдется…
– На
самом же деле мост был только для отвода глаз, а переправились они ниже, по
другому мосту, и ударили на вас с фланга? – прервал его Чарнецкий.
Харламп
только вытаращил глаза и рот открыл от изумления; наконец он проговорил:
– Так
вы уже получили донесение, ваше превосходительство?
– Что
и толковать! – прошептал Заглоба. – В военном деле наш старик собаку
съел, любой маневр разгадает, словно своими глазами видел!
– Продолжай! –
приказал Чарнецкий.
– Наступил
вечер. Войска стояли наготове, однако с первой звездой гетман снова сел пировать.
Меж тем шведы в то же утро переправились по другому мосту, построенному ниже, и
сразу пошли в наступление. Ближе всех к ним стоял со своей хоругвью Кошиц,
отличный боец. Он и принял на себя удар. На помощь ему бросились ополченцы, стоявшие
по соседству, но шведы пальнули по ним из пушек – они и давай бог ноги! Кошиц
погиб, и людей у него порядочно перебили. А ополченцы гурьбой ворвались в
лагерь, и вот тут-то и началась суматоха. Сколько было у нас готовых хоругвей,
все пошли на шведа, да все без толку, мы еще и пушки потеряли. Будь у короля
побольше артиллерии и пехоты, разбили бы они нас в пух и прах, но, на наше
счастье, большинство его пеших полков вместе с пушками ушли ночью на челнах, а
мы об этом и понятия не имели.
– Недоглядел
Сапежка! Так я и знал! – воскликнул Заглоба.
– К
нам в руки попало королевское письмо, которое обронили шведы, – сказал
Харламп. – В нем, по словам читавших, говорится, будто король намерен
пойти в Пруссию, взять там войска курфюрста и с ними вернуться назад, ибо, как
он пишет, одними шведскими силами ему не обойтись.
– Знаю, –
ответил Чарнецкий, – пан Сапега прислал мне это письмо. – И негромко,
словно бы про себя, пробормотал: – Придется и нам за ним следом в Пруссию идти.
– А
я что все время говорю? – подхватил Заглоба.
Чарнецкий
задумчиво посмотрел на него, а вслух сказал:
– Не
посчастливилось! Не успел я вовремя под Сандомир, а то бы вдвоем с гетманом
никого оттуда живьем не выпустили… Ну ладно, что пропало, того не воротишь.
Войне суждено продлиться, но рано или поздно придет ей конец, а с нею и нашим
супостатам.
– Так
и будет! – хором воскликнули рыцари.
И сердца
их, перед тем исполненные сомнений, вновь загорелись надеждой.
Тут
Заглоба торопливо шепнул что-то на ухо арендатору Вонсоши, тот исчез за дверью
и через минуту вернулся, неся в руках жбан. Володыёвский низко поклонился
каштеляну.
– Окажите
великую милость своим верным солдатам… – начал он.
– Я
охотно выпью с вами, – сказал Чарнецкий, – и знаете, по какому
случаю? По случаю нашего с вами прощанья.
– Как
так? – вскричал изумленный Володыёвский.
– Сапега
пишет, что лауданская хоругвь принадлежит литовскому войску и послал он ее лишь
сопровождать короля. А теперь она нужна ему самому, в особенности офицеры, коих
у него большая нехватка. Друг мой Володыёвский, ты знаешь, как я тебя люблю, и
тяжело мне с тобой расставаться, но в письме есть для тебя приказ. Правда,
Сапега, как человек учтивый, прислал его мне, на мое усмотрение. Я мог бы его
тебе и не показывать… Ну и ну, удружил мне пан гетман! Да лучше бы он мою самую
острую саблю сломал… Однако ж именно потому, что Сапега полагается на мою
любезность, я отдаю этот приказ тебе. Вот он, возьми и исполни свой долг. За
твое здоровье, сынок!
Володыёвский
снова низко поклонился каштеляну и осушил кубок. Он был так опечален, что не
мог вымолвить ни слова, а когда каштелян обнял его, по желтым усикам пана
Михала ручьем потекли слезы.
– Лучше
бы мне умереть! – горестно воскликнул он. – Я привык побеждать под
твоим началом, мой возлюбленный вождь, а как там будет, еще неизвестно…
– Да
плюнь ты, Михась, на приказ! – сказал взволнованный Заглоба, – Я сам
напишу Сапежке и намылю ему голову.
Но пан
Михал был прежде всего солдатом, поэтому Заглобе же от него и досталось:
– Эх,
пан Заглоба, старая вольница! Молчи уж лучше, коли дела не понимаешь! Служба
есть служба!
– То-то
и оно! – заключил Чарнецкий.
|
