ГЛАВА II
"
Когда пан Анджей подъехал к усадьбе в Любиче, окна пылали и шум голосов долетал
даже во двор. Услышав звон колокольчика, из сеней выбежали слуги, чтобы
приветствовать нового хозяина; о том, что он должен приехать, они узнали от его
товарищей. Встречали они хозяина, униженно целуя ему руки и обнимая ноги.
Старый управитель Зникис стоял в сенях с хлебом-солью и низко кланялся; все с
тревогой и любопытством смотрели, каков из себя новый их господин. Он бросил на
блюдо кошелек с талерами и стал спрашивать о товарищах, удивленный тем, что
никто из них не вышел навстречу его милости, хозяину дома.
Но они
не могли выйти ему навстречу, потому что часа три уже пировали за столом, то и
дело наливая чары, и, верно, совсем не слыхали колокольчика за окном. Однако,
когда пан Анджей вошел в комнату, из всех грудей вырвался громкий крик:
«Haeres! Haeres[22]
приехал!» – и все товарищи повскакали с места и с чарами в руках пошли ему
навстречу. Увидев, что они уже распорядились в его доме и до его приезда успели
даже подвыпить, он уперся руками в бока и засмеялся. Он смеялся все громче,
видя, как они опрокидывают стульцы, как, покачиваясь, выступают с пьяною
важностью. Впереди всех шел великан Яромир Кокосинский, по прозванию Пыпка, славный
солдат, забияка со страшным шрамом через весь лоб, глаз и щеку, с одним усом
короче, а другим длинней, поручик и друг Кмицица, его «достойный товарищ»,
приговоренный в Смоленске к лишению чести и смертной казни за увоз шляхтянки,
убийство и поджог. Его-то теперь и хранили от казни война да покровительство
Кмицица, который был ему ровесником и соседом, – поместья их в Оршанской
земле, до того как пан Яромир прогулял свое, лежали межа к меже. Шел пан Яромир,
держа в руках ковш, наполненный медом. За ним выступал Раницкий герба Сухие
Покои, родом из Мстиславского воеводства, откуда был изгнан за убийство двух
помещиков. Одного он зарубил в поединке, а другого так, без боя, пристрелил из
ружья. Имущества у него теперь не было никакого, хотя после смерти родителей он
получил в наследство много земли. Война и его хранила от рук заплечного
мастера. Буян это был, и не было равных ему в поединке на саблях. Третьим шел
Рекуц-Лелива, руки которого если и были обагрены кровью, то только вражеской.
Зато имение он пропил и проиграл в кости – и вот уже три года таскался за
Кмицицем. С ним вместе шел четвертый, Углик, тоже смоленский шляхтич, который за
разгон трибунала лишен был чести и приговорен к смертной казни. Кмициц оказывал
ему покровительство за то, что он хорошо играл на чакане. Кроме них, были тут и
Кульвец-Гиппоцентаврус, такой же великан, как и Кокосинский, но превосходивший
его силой, и Зенд, объездчик, который умел подражать птицам и зверям, человек
темного происхождения, хоть и выдававший себя за курляндского дворянина; имения
у него не было, и он выезжал Кмицицу лошадей, за что получал жалованье.
Все они
окружили смеющегося пана Анджея; Кокосинский поднял ковш и запел:
Выпей-ка с нами, хозяин милый,
хозяин милый!
Чтобы пить вместе нам до могилы,
нам до могилы!
Остальные
подхватили хором, после чего Кокосинский протянул Кмицицу ковш, а ему Зенд
тотчас подал другую чару.
Кмициц
поднял свой ковш и крикнул:
– За
здоровье моей любушки!
– Vivat!
Vivat![23]
– крикнули все в один голос, так что стекла задребезжали в оловянных переплетах.
– Vivat!
Траур кончится, свадьбу сыграем!
Посыпались
вопросы:
– А
какая она из себя? Что, Ендрусь, очень хороша? Такая, как ты думал? Среди наших
оршанских найдется такая?
– Среди
оршанских? – воскликнул Кмициц. – Да против нее нашими паннами только
трубы затыкать! Сто чертей! Нет такой другой на свете!
– Мы
тебе этого желали! – сказал Раницкий. – Так когда же свадьба!
– Как
кончится траур.
– Плевать
на траур! Дети черными не родятся, только белыми!
– Будет
свадьба, так и траура не будет. Не жди, Ендрусь!
– Не
жди, Ендрусь! – начали кричать все хором.
– Оршанским
хорунжатам уже хочется с неба на землю! – крикнул Кокосинский.
– Не
заставляй ждать бедняжек!
– Ясновельможные! –
тонким голосом сказал Рекуц-Лелива. – Напьемся на свадьбе вдрызг!
– Милые
мои барашки, – взмолился Кмициц, – пустите же меня, а проще сказать,
идите к черту, дайте же мне дом посмотреть!
– Незачем! –
возразил Углик. – Завтра посмотришь, а теперь пойдем к столу: там еще
стоит парочка сулеек, да с полными брюшками.
– Мы
уж за тебя тут все посмотрели. Любич – золотое дно, – сказал Раницкий.
– Конюшня
хороша! – крикнул Зенд. – Два бахмата отменных гусарских, парочка
жмудских да калмыцких пара, и всех по паре, как глаз в голове. Табун завтра
поглядим.
Тут Зенд
заржал, как конь, и все удивлялись, что он так здорово ржет, и смеялись.
– Так
вот какие тут порядки? – воскликнул обрадованный Кмициц.
– И
погребок отменный, – пропищал Рекуц. – И смоленые бочки, и обомшелые
сулеи стоят, как хоругви в строю.
– Вот
и слава богу! Давайте садиться за стол!
– За
стол! За стол!
Не
успели рассесться и налить по чаре, как Раницкий снова вскочил.
– За
здоровье подкомория Биллевича!
– Дурак! –
оборвал его Кмициц. – Что это ты? За здоровье покойника пьешь?
– Дурак! –
подхватили остальные. – За здоровье хозяина!
– Ваше
здоровье!
– Дай
бог в этом доме нам во всем удачи!
Кмициц
невольно повел глазами по столовому покою и на почерневшей от старости лиственничной
стене увидел ряд суровых глаз, устремленных на него. Это глаза Биллевичей
глядели с портретов, висевших низко, в двух локтях от земли, потому что потолки
в доме были низкие. Над портретами ровным рядом висели черепа зубров, оленей,
лосей, увенчанные рогами; некоторые из них, видно, очень старые, уже почернели,
другие сверкали белизной. Все четыре стены были украшены ими.
– Охота
тут, верно, хороша, вижу, зверя много! – заметил Кмициц.
– Завтра
и отправимся, а нет, так послезавтра. Надо и со здешними местами
познакомиться, – подхватил Кокосинский. – Счастливец ты, Ендрусь,
есть тебе где голову приклонить!
– Не
то что мы! – вздохнул Раницкий.
– Выпьем
в утешение! – сказал Рекуц.
– Нет,
не в утешение! – возразил Кульвец-Гиппоцентаврус, – а еще раз за
здоровье Ендруся, нашего дорогого ротмистра! Это ведь он, ясновельможные,
приютил в своем Любиче нас, бедных изгнанников, без крова над головой.
– Правильно
говорит! – раздалось несколько голосов. – Не такой дурак Кульвец, как
кажется.
– Тяжела
наша доля! – пищал Рекуц. – Одна надежда, что ты нас, бедных сирот,
за ворота не выгонишь.
– Полноте! –
говорил Кмициц. – Что мое, то ваше!
При этих
словах все повставали с мест и кинулись его обнимать. Слезы текли по суровым и
пьяным лицам растроганных товарищей Кмицица.
– На
тебя только надежда, Ендрусь! – кричал Кокосинский. – Дай хоть на
гороховой соломе поспать, не гони!
– Полноте! –
повторял Кмициц.
– Не
гони! И без того нас выгнали, нас, родовитых шляхтичей! – жалобно кричал
Углик.
– Сто
чертей! Кто вас гонит? Ешьте, пейте, спите, какого пса вам еще надо?
– Ты,
Ендрусь, не говори так, – ныл Раницкий, на лице которого выступили пятна,
как на шкуре у рыси, – не говори так, Ендрусь, пропали мы ни за денежку…
Тут он
оборвал речь, приставил палец ко лбу, словно напрягая мысль, и, оглядев
бараньими глазами присутствующих, сказал вдруг:
– Разве
только фортуна переменится!
И все
закричали хором:
– А
почему бы ей не перемениться!
– Мы
еще за обиды заплатим!
– Добудем
богатство!
– И
почести!
– Бог
благословляет невинных. За наше благополучие, ясновельможные!
– За
ваше здоровье! – закричал Кмициц.
– Святые
слова, Ендрусь! – произнес Кокосинский, подставляя ему свои пухлые
щеки. – За наше счастье!
Чаши
пошли вкруговую, вино в голову ударило. Все говорили разом, и никто никого не
слушал: один только Рекуц свесил голову на грудь и дремал. Через минуту
Кокосинский запел: «Лен я мялкою мяла!» Услышав песню, Углик достал из-за
пазухи чакан и давай вторить, а Раницкий, великий фехтовальщик, голой рукой
фехтовал с невидимым противником, повторяя вполголоса:
– Ты
так, я так! Ты колешь, я мах! раз, два, три! – шах!
Великан
Кульвец-Гиппоцентаврус уставился на Раницкого и некоторое время следил за ним
глазами, наконец махнул рукой и сказал:
– Дурак
ты! Маши, маши, а против Кмицица на саблях тебе не устоять.
– Против
него никто не устоит; ты вот попробуй!
– И
со мной на пистолетах не выиграешь.
– Дукат
за выстрел!
– Дукат!
А цель?
Раницкий
окинул глазами комнату, наконец крикнул, показывая на черепа:
– А
вон между рогов! Дукат за выстрел!
– Куда? –
спросил Кмициц.
– Между
рогов! Два дуката! Три! Давайте пистолеты!
– Согласен! –
крикнул пан Анджей. Три так три! Зенд, неси пистолеты!
Все
загалдели, стали препираться; Зенд тем временем вышел в сени и через минуту
вернулся с пистолетами, мешком пуль и рогом пороха.
Раницкий
схватил пистолет.
– Заряжен? –
спросил он.
– Заряжен!
– Три!
Четыре! Пять дукатов! – орал пьяный Кмициц.
– Тише!
Промажешь! Промажешь!
– Попаду!
Смотрите, вот в тот череп, между рогов… Раз, два!
Все обратили
внимание на могучий череп лося, висевший напротив Раницкого; тот вытянул руку.
Пистолет дрожал у него в руке.
– Три! –
крикнул Кмициц.
Раздался
выстрел, комнату наполнил пороховой дым.
– Промазал?
Промазал! Вон где дыра! – кричал Кмициц, показывая рукой на темную стену,
от которой пуля отколола щепку посветлей.
– До
двух раз!
– Нет!
Давай мне! – кричал Кульвец.
На звуки
выстрелов сбежались испуганные слуги.
– Вон!
Вон! – крикнул Кмициц. – Раз! Два! Три!
Снова
раздался выстрел, на этот раз посыпались обломки костей.
– Дайте
же и нам пистолеты! – закричали все вдруг.
Повскакав
с мест, друзья стали бить кулаками слуг по загривкам, чтобы те поторопились. Не
прошло и четверти часа, как вся комната наполнилась громом выстрелов. Дым
заслонил свет свечей и фигуры стреляющих. Грому выстрелов вторил голос Зенда,
который кричал вороном, клекотал соколом, выл волком и ревел туром. Его
ежеминутно прерывал свист пуль, летели обломки черепов, щепки от стен и рам
портретов; в суматохе шляхтичи стреляли и по Биллевичам, а Раницкий, разъярясь,
рубил портреты саблей.
Изумленные,
перепуганные слуги стояли в оцепенении, тараща глаза на эту потеху, больше
похожую на татарский набег. Завыли и залаяли собаки. Весь дом поднялся. Во
дворе собрались кучки людей. Дворовые девки подбегали к окнам и, прижавшись
лицами к стеклу, приплюснув носы, смотрели, что творится в покое.
Наконец
их заметил Зенд; он свистнул так пронзительно, что у всех зазвенело в ушах, и
крикнул:
– Ясновельможные!
Девушки под окнами! Девушки!
– Девушки!
Девушки!
– Давай
плясать! – безобразно заорали шляхтичи.
Пьяная
ватага через сени выбежала на крыльцо. Мороз не отрезвил разгоряченных голов.
Девушки, истошно крича, разбежались по всему двору; шляхтичи ловили их и
пойманных уводили в дом. Через минуту в дыму, среди обломков костей и щепок они
пустились с девушками в пляс вокруг стола, на котором разлитое вино образовало
целые озера.
Так
потешались в Любиче Кмициц и дикая его ватага.
|
