|
ГЛАВА V
Остановившись
в корчме «Клич», Жендзян не думал заночевать там; от Вонсоши до Щучина было
недалеко, и он хотел только дать отдохнуть лошадям, особенно тем, которые везли
кладь. Когда Кмициц позволил ему продолжать путь, он не стал терять времени и
спустя час, поздней ночью, въезжал уже в Щучин; ответив на оклик стражи, он
расположился прямо на рынке, так как все дома были заняты солдатами и даже для
них не хватило места. Щучин считался городом, хоть на деле городом не
был, – не было еще тут ни валов, ни ратуши, ни судов, ни школы пиаров[150], сооруженной
только при короле Яне Третьем, да и домов было мало, так, по большей части
хатенки; только потому и назывался он городом, что дома были построены в
квадрат и образовали рыночную площадь, пожалуй, такую же грязную, как и пруд,
на берегу которого он стоял.
Поспав
под теплой волчьей епанчой, Жендзян дождался утра и тотчас направился к Володыёвскому;
тот не видал его целую вечность, очень обрадовался и повел к Скшетуским и
Заглобе. Жендзян расплакался при виде прежнего своего господина, которому
столько лет служил верой и правдой, с которым столько пережил приключений, да и
нажил богатство. Не стыдясь старой службы, он стал целовать руки Яну, повторяя
растроганно:
– Мой
дорогой пан! Мой дорогой пан! В какое время привелось снова встретиться!
Все
стали жаловаться на тяжелые времена, пока Заглоба наконец не сказал:
– Но
ты, Жендзян, у фортуны всегда за пазухой: смотри ты, паном стал. Ну не пророчил
ли я тебе, ты только вспомни, что коль не повесят тебя, выбьешься в люди! Ну
как же ты теперь?
– Мой
дорогой пан, да за что же меня вешать, коль не согрешил я ни против бога, ни
против закона? Служил верно, а коль случалось изменить кому, так одному разве
недругу, что я себе только в заслугу могу поставить. А что я хитростью
какого-нибудь разбойника изничтожил, мятежников, к примеру, или ту
чаровницу, – помнишь, милостивый пан? – так это тоже не грех, а и
грех, так не мой, а твой, потому хитрости я от тебя научился.
– Да
ну! Нет, вы только поглядите на него! – воскликнул Заглоба. – Коль ты
хочешь, чтобы я за гробом за грехи твои выл, так отдай мне при жизни их fructa.
Один ты пользуешься богатствами, которые награбил у казаков, так из одного тебя
за это и шкварки в пекле вытопят!
– Бог
не без милости, да и неправда это, будто я один пользуюсь, я ведь сперва лихих
соседей тяжбами разорил и родителей обеспечил, они теперь спокойно живут в
Жендзянах, никаких обид не терпят. Яворских-то я по миру пустил, ну а сам уж в
отдалении потихоньку гоношу деньгу!
– Так
ты уже не живешь в Жендзянах? – спросил Ян Скшетуский.
– В
Жендзянах по-прежнему живут мои старики, а сам я в Вонсоше, и грех жаловаться,
не обидел бог. Но как прослышал я, что вы в Щучине, не мог усидеть на месте,
подумал себе: видно, снова пора в путь! Коли быть войне, что ж, пусть будет!
– Признайся
же, – сказал Заглоба, – это ты из Вонсоши бежал, испугавшись шведов.
– В
Визненской земле еще нету шведов, разве только маленькие разъезды туда
заглядывают, да и то с опаской, потому очень на них мужики злы.
– Это
ты мне хорошую новость привез, – сказал Володыёвский. – Я ведь вчера
нарочно послал разъезд, чтобы разведать, где шведы стоят, не знал я, можно ли в
Щучине спокойно стоять на постое. Верно, этот разъезд и привел тебя сюда?
– Этот
разъезд? Меня? Это я его привел, а верней сказать, привез, у них ведь ни одного
человека не осталось, кто бы мог сидеть в седле.
– Как
так? Что ты болтаешь? Что с ними стряслось? – встревожился Володыёвский.
– Страх
как их побили! – объяснил Жендзян.
– Кто
побил?
– Пан
Кмициц.
Скшетуские
и Заглоба даже с лавок повскакали.
– Кмициц?
Да как он сюда попал? – засыпали они Жендзяна вопросами. – Неужто сам
князь гетман уже пришел? Да ну же, говори скорее, что случилось?
Володыёвский
тем временем выбежал на улицу, чтобы собственными глазами увидеть, какой урон
понесли его люди, и посмотреть их.
– Что
я вам буду рассказывать? – ответил Жендзян. – Лучше подожду, покуда
пан Володыёвский воротится, это ведь больше его касается, не повторять же мне
два раза одно и то же.
– Ты
видел Кмицица своими глазами? – спрашивал Заглоба.
– Как
вас вот вижу.
– И
говорил с ним?
– Как
же не говорить, коли мы повстречались с ним в корчме «Клич», что недалеко
отсюда, я заехал, чтобы дать отдохнуть лошадям, а он остановился на ночлег.
Чуть не час целый мы с ним проговорили, делать-то больше было нечего. Я
жаловался на шведов, он тоже жаловался.
– На
шведов? Он тоже жаловался на шведов? – спрашивал Скшетуский.
– Страх
как, хоть сам ехал к ним.
– Много
было с ним войска?
– Да
никакого войска не было, всего несколько слуг, правда, при оружии и с такими
свирепыми образинами, что таких не было, пожалуй, и у тех, что по приказу Ирода
избивали невинных младенцев. Выдал он себя за простого шляхтича-однодворца,
сказал, будто с лошадьми на ярмарку едет. Был у него табунок голов на двадцать,
но я что-то ему не поверил: и с виду человек совсем не простой, и смел, не как
барышник, и перстень дорогой видел я у него на руке. Да вот он!
Самоцвет
сверкнул перед глазами слушателей, а Заглоба руками об полы хлопнул.
– Успел-таки
выцыганить! – воскликнул старик. – Да я бы тебя по одному этому на
другом конце света признал!
– Нет
уж, позволь, милостивый пан, не цыганил я вовсе! Я ведь тоже шляхтич, ровня
другим, не цыган, хоть и арендатор, покуда не дал господь своим именьицем
обзавестись. А перстень этот дал мне пан Кмициц в знак того, что правду он мне
говорил, а что он говорил – это я вам сейчас в точности повторю, потому сдается
мне, речь идет об наших шкурах.
– Как
так? – спросил Заглоба.
Но тут
вошел Володыёвский, возмущенный до крайности, бледный от гнева; он швырнул
шапку на стол и сказал:
– Неслыханное
дело! Трое убиты, Юзву Бутрыма саблей так полоснули, что еле дышит!
– Юзву
Бутрыма? Да ведь это человек медвежьей силы! – изумился Заглоба.
– На
глазах у меня сам пан Кмициц его и полоснул! – вмешался в разговор
Жендзян.
– Довольно
с меня этого Кмицица! – в гневе вскричал Володыёвский. – Где бы этот
человек ни появился, всюду он, как чума, сеет смерть. Довольно! Око за око, зуб
за зуб! Но теперь у нас с ним новый счет! Людей мне изувечил, на добрых солдат
напал. Я ему это попомню, мы еще встретимся!
– Сказать
по правде, не он на них напал, а они на него, он ведь в самый темный угол
забился, чтоб они его не признали, – сказал Жендзян.
– А
ты чем моим помочь, еще его оправдываешь! – сердито оборвал его
Володыёвский.
– Да
я по справедливости. А что до помощи, так мои хотели помочь, да никак не могли,
не знали в свалке, кого бить, кого щадить, и самим поэтому досталось. Да и я
цел и невредим ушел со своими коробами только по великодушию пана Кмицица. Вы
вот послушайте, как дело-то было.
И
Жендзян стал подробно описывать драку в корчме, ничего не пропустил, а когда он
рассказал наконец все, что Кмициц велел передать Володыёвскому, все просто
остолбенели.
– Он
сам тебе это сказал? – спросил Заглоба.
– Сам, –
ответил Жендзян. – «Я, – толковал он мне, – пану Володыёвскому и
конфедератам не враг, хоть они иначе думают. Придет время, все обнаружится, а
покуда Христом-богом молю, пусть держатся вместе, не то виленский воевода их
как раков из сака повыберет».
– И
он сказал тебе, что воевода уже в походе? – спросил Ян Скшетуский.
– Нет,
он говорил, что гетман только ждет подмоги от шведов, а тогда тотчас двинется в
Подляшье.
– Что
вы об этом думаете? – поглядел на товарищей Володыёвский.
– Странно
мне все это! – воскликнул Заглоба. – То ли этот человек предает
Радзивилла, то ли нам ловушку готовит. Но какую? Советует держаться вместе, а
какой же от этого может быть вред для нас?
– А
тот, что с голоду пропадем, – ответил Володыёвский. – Мне уже дали
знать, что и Жеромский, и Котовский, и Липницкий должны разделить свои хоругви
на отряды по несколько десятков сабель и расставить их на постой по всему
воеводству, потому что вместе они не могут прокормиться.
– А
что, как Радзивилл и впрямь придет, – промолвил Станислав
Скшетуский, – кто тогда сможет дать ему отпор?
Никто не
нашелся, что ответить, потому что ясно было как день, что если великий гетман
литовский подойдет с войском и застанет силы конфедератов рассеянными, он легко
их истребит.
– Странно
мне все это! – повторил Заглоба. Помолчав с минуту времени, он продолжал:
– И все-таки Кмициц уже доказал, что он искренне нам сочувствует. Я вот и
подумал, не оставил ли он Радзивилла? Но тогда зачем ему пробираться
переодетым, да еще куда? К шведам? – Тут он обратился к Жендзяну: – Он
говорил тебе, что едет в Варшаву?
– Да! –
ответил Жендзян.
– Но
ведь там уже шведы.
– Да-да! –
подтвердил Жендзян. – Коль он ехал всю ночь, так теперь уже должен был повстречать
шведов.
– Ну
видали ль вы когда такого человека? – воскликнул Заглоба, глядя на
товарищей.
– Что
зло смешалось в нем с добром, как плевелы с пшеницей, в том нет
сомнения, – сказал Ян Скшетуский. – Но чтоб в совете, который он нам
дает, таилась измена, с этим я решительно не могу согласиться. Не знаю я, куда
он едет, почему пробирается переодетый, и не стану зря ломать над этим голову, –
тут скрыта какая-то тайна. Но я готов поклясться, что совет он дает дельный,
искренне нас предостерегает, и спасение наше в одном – послушаться его. Как
знать, не обязаны ли мы опять ему жизнью.
– Господи! –
воскликнул Володыёвский. – Да как же может прийти сюда Радзивилл, коль на
его пути стоят люди Золотаренко и пехота Хованского. Мы – это дело другое! Одна
хоругвь может проскользнуть, да и то в Пильвишках нам пришлось саблями
прокладывать себе путь. И Кмициц – это дело другое, он пробивался с кучкой людей.
Но как может пройти гетман с целым войском? Разве только сперва разгромит и
Золотаренко и Хованского…
Не успел
Володыёвский кончить, как дверь отворилась, и вошел стремянный.
– Гонец
к пану полковнику с письмом, – сказал он.
– Неси
письмо, – приказал Володыёвский.
Стремянный
вышел и через минуту вернулся с письмом. Пан Михал торопливо сломал печать и
начал читать:
– «Пишу
нынче про то, что вчера не успел рассказать арендатору из Вонсоши. Чтобы двинуться
на вас, у гетмана и своего войска довольно; но он с умыслом ждет подмоги от
шведов, дабы выступить против вас под покровительством шведского короля. Пусть
только тронут тогда его московиты, им придется ударить и на шведов, а сие
означало бы войну с шведским королем. Без приказа они не посмеют это сделать,
ибо боятся шведов и не примут на себя ответ за начало войны. Они уже знают, что
Радзивилл повсюду с умыслом подставляет им шведов: стоит им подстрелить или
зарубить хоть одного шведа, и тотчас разгорится война. Не знают они сами
теперь, что делать, ибо Литва отдана шведам, стоят потому на месте и выжидают,
не воюя, что дальше будет. По этой причине они и Радзивилла не станут
останавливать и перепон ему чинить не станут, и он пойдет прямо на вас и будет
истреблять вас поодиночке, коль скоро вы не соберете вместе все свои силы.
Христом-богом молю, сделайте это и зовите к себе поскорее витебского воеводу,
ибо и ему легче пробиться сквозь московитов, покуда они стоят, словно ум
потерявши. Хотел я под чужим именем вас остеречь, дабы вы скорее мне поверили,
но коль скоро открылось, кто шлет вам вести, подписываюсь своим собственным.
Беда, коль не поверите вы мне, ибо я уж не тот, каким прежде был, и, даст бог,
совсем иные речи вы услышите обо мне.
Кмициц».
– Ты
хотел знать, как придет к нам Радзивилл, вот тебе и ответ! – сказал Ян
Скшетуский.
– Он
прав! – воскликнул Володыёвский. – Умные слова!
– Не
умные, а святые слова! – перебил его Заглоба. – Сомнений быть не
может. Я первый разглядел этого человека, и хоть нет такого проклятия, какое не
посылали бы на его голову люди, говорю вам, мы еще будем благословлять его. Мне
довольно взглянуть на человека, чтобы узнать ему цену. А помните, как он мне
полюбился в Кейданах? Сам он тоже нас любит, как истинных рыцарей, а когда в
первый раз услыхал мое имя, чуть не задушил меня от восторга в объятиях и
благодаря мне спас всех вас.
– Ты,
милостивый пан, совсем не изменился, – заметил Жендзян. – Ну почему
это пан Кмициц должен был больше восторгаться тобой, чем моим паном или паном
Володыёвским?
– Глупец! –
ответил Заглоба. – Тебя-то он сразу раскусил, и коль звал арендатором, а
не дураком из Вонсоши, так только из учтивости!
– Так,
может, и тобою, милостивый пан, он восторгался тоже только из учтивости? –
отрезал Жендзян.
– Нет,
ты погляди на него, ишь как боднул! Сказано, богатый – что бык рогатый. А ты женись,
пан арендатор, клянусь богом, вовсе рогачом станешь!
– Все
это хорошо, – промолвил Володыёвский. – Но коль он от души нам
сочувствует, то почему не приехал к нам, вместо того чтобы рыскать, как волку,
вокруг нас и людей нам губить?
– Не
твоя это забота, пан Михал, – ответил Заглоба. – Что мы решим, то и
делай, и не ошибешься. Когда бы твой ум стоил твоей сабли, ты бы уже великим
гетманом был вместо пана Реверы Потоцкого[151].
А зачем было Кмицицу приезжать сюда? Уж не затем ли, чтобы ты так же ему не
поверил, как не веришь его письму, и чтоб у вас с этим ершистым кавалером
тотчас разгорелась страшная ссора? А когда бы ты даже поверил ему, то что бы
сказали другие полковники: Котовский, Жеромский, Липницкий? Что бы сказали твои
лауданцы? Разве не зарубили бы его, как только бы ты отвернулся?
– Отец
прав, – вмешался в разговор Ян Скшетуский, – он не мог сюда приехать.
– Так
зачем же он едет к шведам? – повторил упрямый пан Михал.
– А
черт его знает, к шведам ли едет он, а черт его знает, что могло этому шалому
парню стрельнуть в голову? Нам-то что до этого! Наше дело послушаться его
совета, коль хотим мы унести ноги.
– Да
тут и раздумывать нечего, – сказал Станислав Скшетуский.
– Надо
поскорей упредить Котовского, Жеромского, Липницкого и того, другого,
Кмицица, – промолвил Ян Скшетуский. – Пошли к ним, Михал, тотчас
гонцов, только не пиши, кто нас остерег, а то они наверняка не поверят.
– Мы
одни будем знать, чья это заслуга, и в свое время не замедлим открыть нашу
тайну! – воскликнул Заглоба. – Ну, Михал, теперь живо!
– Сами
мы двинемся в Белосток, – продолжал Ян Скшетуский, – там и общий сбор
назначим. Дай бог, чтоб поскорее прибыл витебский воевода!
– Из
Белостока, – подхватил Заглоба, – надо будет отправить к воеводе
послов от войска. Даст бог, встанем мы против литовского гетмана с силами
равными, а то и превосходными. Нам самим и думать нечего напасть на него, ну а
витебский воевода – это дело другое. Сколь достойный, сколь доблестный муж!
Другого такого не сыщешь в Речи Посполитой!
– Ты,
милостивый пан, знаешь воеводу? – спросил Станислав Скшетуский.
– Знаю
ли я его? Мальчишкой знавал, когда он росточком был не больше моей сабли. Но и
тогда это был сущий архангел.
– Ведь
он теперь, – сказал Володыёвский, – не только все имение отдал, не
только все серебро и драгоценности, но и все бляхи с наборной сбруи в деньги
перелил, только бы побольше войска набрать против врагов отчизны.
– Благодарение
богу, хоть один такой нашелся! – заметил Станислав Скшетуский. – А то
помните, как мы верили Радзивиллу?
– Ты
кощунствуешь, пан Станислав! – крикнул Заглоба, – витебский воевода –
это да! Да здравствует витебский воевода! А ты, Михал, в поход, живей в поход!
Пусть пескари остаются в этом щучинском болоте, а мы поедем в Белосток, там,
может, получше достанем рыбы. Да и халы там на шабаш евреи пекут отменные!..
Ну, теперь, по крайности, хоть война начнется, а то меня уже тоска берет!
Тряхнем Радзивилла, тогда и за шведов возьмемся. Мы им уже показали, чего
стоим! В поход, Михал, ибо periculum in mora!
– А
я пойду подниму на ноги хоругвь! – сказал Ян Скшетуский.
Спустя
час десятка два гонцов мчались во весь опор в Подляшье, а вслед за ними
тронулась вскоре и вся лауданская хоругвь. Начальники ехали впереди, советуясь
и обсуживая дела, а солдат вел Рох Ковальский, помощник Володыёвского. Шли на
Осовец и Гонёндз, направляясь на Белосток, где надеялись встретить прочие
конфедератские хоругви.
|