ГЛАВА III
Солдаты
тотчас засуетились; они рады были выбраться из лесу в свет далекий, тем более
что все еще боялись, как бы их не настигла погоня, посланная Богуславом
Радзивиллом. Старый Кемлич направился в хату, рассудив, что понадобится
Кмицицу.
– Хочешь
ехать, пан полковник? – спросил он, входя в хату.
– Да.
Выведешь меня из лесу. Ты здесь все тропы знаешь?
– Знаю,
здешний я. А куда хочешь ехать, пан полковник?
– К
королю.
Старик
попятился в изумлении.
– Царица
небесная! – воскликнул он. – К какому королю, пан полковник?
– Да
уж не к шведскому.
Кемлич
не то что не опомнился, а вовсе креститься стал.
– Ты,
пан полковник, верно, не знаешь, что люди толкуют, – король, говорят, в
Силезии укрылся, потому что все его оставили. Краков и тот в осаде.
– Поедем
в Силезию.
– Да,
но как же пробиться сквозь шведов?
– По-шляхетски
ли, по-мужицки ли, в седле ли, пешком ли – все едино, лишь бы пробиться!
– Да
ведь времени на это уйму надобно…
– Времени
у нас довольно. Но я бы рад поскорее…
Кемлич
перестал удивляться. Старик был слишком хитер, чтобы не догадаться, что есть какая-то
особенная и тайная причина этого предприятия, и тотчас тысячи догадок зароились
в его голове. Но солдаты Кмицица, которым пан Анджей приказал хранить молчание,
ничего не сказали ни самому Кемличу, ни его сыновьям о похищении князя
Богуслава, и старик решил, что скорее всего виленский воевода посылает молодого
полковника к королю с каким-то поручением. Он потому утвердился в этой мысли,
что знал Кмицица как горячего сторонника гетмана и слышал об его заслугах перед
князем: на все Подляшское воеводство прокричали о них конфедератские хоругви,
ославив Кмицица извергом и предателем.
«Гетман
доверенного человека посылает к королю, – подумал старик, – стало
быть хочет мириться с ним и отступиться от шведов. Знать, невмоготу ему стало
терпеть ихнюю власть. Зачем же иначе было посылать к королю?»
Старый
Кемлич недолго над этим раздумывал, у него совсем другое было на уме, он помышлял
уже о том, какую бы выгоду извлечь из этого дела. Коль послужит он Кмицицу,
стало быть, послужит и гетману и королю, а уж они-то не оставят его без щедрой
награды. Милость таких владык пригодится и на тот случай, если придется держать
ответ за старые грехи. К тому же, наверно, будет война, вся страна заполыхает,
а тогда добыча сама пойдет в руки. Все это улыбалось старику, да и привык он повиноваться
Кмицицу и по-прежнему боялся его как огня и в то же время питал к нему своего
рода привязанность, которую пан Анджей пробуждал в подчиненных.
– Ведь
тебе, пан полковник, – сказал он пану Анджею, – всю Речь Посполитую
из конца в конец придется проехать, чтоб попасть к королю. Шведские гарнизоны –
это пустое, города объехать можно, лесами пробираться. Беда, что и в лесах, как
всегда в смутную пору, полно разбойничьих шаек, они нападают на путников, а у
тебя людей мало.
– Поедешь,
пан Кемлич, со мной вместе с сыновьями и челядью, вот и будет нас больше.
– Прикажешь,
пан полковник, и я поеду, да только человек я бедный. Одна нужда тут у нас. Как
же мне бросить все добро и крышу над головой?
– Коли
сделаешь что – награду получишь, да и лучше вам ноги унести отсюда, покуда головы
целы.
– Святые
угодники! Что это ты говоришь, пан полковник? Да как же так? Что мне, ни в чем
не повинному, может грозить здесь? Кому я стал на дороге?
– Знают
вас здесь, разбойников! – ответил ему на это пан Анджей. – Была у вас
деревенька с Копыстинским, так вы его зарубили, а потом от суда бежали и у меня
служили, а потом угнали табунок, который я в добычу взял…
– О,
господи! Пресвятая богородица! – воскликнул старик.
– Помолчи!
А потом на старое логово воротились, стали рыскать кругом, как разбойники,
лошадей угонять да добычу брать. Не отпирайся, я тебе не судья, а ты сам лучше
знаешь, правду ли я говорю. Угоняете лошадей у Золотаренко – что ж, это хорошо,
угоняете лошадей у шведов – и это хорошо. Но коли поймают они вас, так шкуру с
вас спустят. Впрочем, это их дело.
– Очень
хорошо мы делаем, очень хорошо, – сказал старик, – потому только у
врагов угоняем.
– Неправда,
вы и на своих нападаете, мне уже в этом твои сынки признались, а это просто
разбой, позор для шляхетского звания. Стыдно вам, бездельники! Не шляхтой вам
быть, а мужиками!
Покраснел
при этих словах старый пройдоха.
– Обижаешь
ты нас, пан полковник! Помним мы про наше звание и конокрадством, как мужики,
не промышляем. Мы лошадей по ночам из чужих конюшен не сводим. Вот с луга
угнать табунок или взять в добычу – это дело другое. Это дело дозволенное, и
нет в том по военному времени для шляхтича ничего зазорного. А лошадь на
конюшне – вещь святая, и сведет ее разве только цыган, жид или мужик, – не
шляхтич! Мы этим, пан полковник, не занимаемся. Но война – это война!
– Пусть
бы и десять войн было, ты можешь брать добычу только в бою, а ежели ты ее ищешь
на большой дороге, разбойник ты!
– Бог
свидетель, ни в чем мы не повинны.
– Но
каши уже тут наварили. Короче, лучше вам уходить отсюда, потому рано или поздно
не миновать вам веревки. Поедете со мной, верною службой искупите свою вину и
доброе имя воротите. Беру вас на службу, а там и пожива будет получше, чем тут
на лошадях.
– Поедем
мы с твоей милостью, куда хочешь, и сквозь шведов тебя проведем, и сквозь разбойников,
потому утесняют нас тут, сказать по правде, злые люди, – страшное дело. А
за что? За что? За нашу бедность, за одну только нашу бедность! Может сжалится
бог над нами и спасет от беды!
Старый
Кемлич невольно потер тут руки, и глаза у него блеснули.
«Такое
тут поднимется, – подумал он, – весь край будет кипеть, а тогда дурак
только не попользуется».
Но
Кмициц бросил на него быстрый взгляд.
– Только
не пробуй изменить мне! – грозно сказал он. – Не выдержишь – один бог
спасет тебя от кары!
– Мы
не таковские! – угрюмо возразил Кемлич. – Накажи меня бог, коли мог я
такое помыслить.
– Верю! –
сказал после короткого молчания Кмициц. – Измена, она ведь горше разбоя,
ни один разбойник такого не сделает.
– Что
теперь твоя милость прикажет? – спросил Кемлич.
– Первым
делом надо поскорее двоих гонцов послать с письмами. Нет ли у тебя расторопных
парней?
– Куда
ехать-то надо?
– Один
к пану воеводе поедет, но самого князя ему видеть не надобно. Пусть отдаст
письмо в первой же княжеской хоругви и воротится, не дожидаясь ответа.
– Смолокур
поедет, он парень расторопный и бывалый.
– Ладно.
Второе письмо надо отвезти в Подляшье, разыскать там лауданскую хоругвь пана
Володыёвского и письмо вручить самому полковнику.
Старик
хитро подмигнул и подумал про себя:
«Да вы,
я вижу, на все стороны, и с конфедератами снюхиваетесь. Жаркое будет дело, жаркое!»
Вслух он
сказал:
– Пан
полковник, коли письмо не такое спешное, не отдать ли его кому по дороге, когда
выедем из лесу? Множество шляхты помогает конфедератам, и всяк охотно отвезет
им письмо, а у нас лишний человек останется.
– Это
ты умно рассудил! – ответил Кмициц. – Оно и лучше, если письмо
доставит человек, который не будет знать, от кого оно. А скоро ли мы выедем из
лесу?
– Да
как твоя милость пожелает. Можно ехать и все две недели, можно выбраться и
завтра.
– Ну
об этом после, а теперь слушай меня, пан Кемлич, хорошенько!
– Словечка
не пропущу, пан полковник!
– Во
всей Речи Посполитой, – сказал Кмициц, – славили меня извергом, гетманским,
а то и просто шведским прислужником. Когда бы знал король, кто я, он бы мог мне
не поверить и презреть мой замысел, а намерения мои, видит бог, чистые! Слушай
же, Кемлич!
– Слушаю,
пан полковник!
– Так
вот, зовут меня не Кмициц, а Бабинич, понял? Никто не должен знать моего
настоящего имени. Попробуй только рот раскрой, попробуй только пикни! А станут
спрашивать, откуда я, скажешь, по дороге пристал ко мне и не знаешь, а
любопытно, так сам, мол, у него спроси.
– Понимаю,
пан полковник.
– Сыновьям
строго-настрого накажи и челяди тоже. Ремни станут из спины резать – зовут меня
Бабинич. Вы мне за это головой отвечаете!
– Слушаюсь,
пан полковник. Пойду скажу сыновьям, этим негодяям в голову не вдолбишь. Такое
мне на старости утешение. Наказал господь за грехи. Да, вот что, пан полковник,
позволь слово молвить!
– Говори
смело.
– Мне
сдается, что лучше ни солдатам, ни челяди не говорить, куда мы едем.
– Не
скажем.
– Довольно
и того, что они будут знать, что едет не пан Кмициц, а пан Бабинич. А потом, в
такую дорогу едучи, лучше бы утаить твое звание.
– Как
так?
– Да
ведь шведы важным особам дают грамоты, а у кого грамоты нет, того тащат к коменданту.
– У
меня есть грамоты!
Хитрые
глаза Кемлича удивленно блеснули, однако, подумав, старик сказал:
– А
не позволишь ли, пан полковник, сказать, что я еще думаю?
– Дело
хочешь сказать, так говори, не тяни, ты, я вижу, человек дошлый.
– Коли
грамоты есть, оно и лучше, можно в крайности и показать шведам, но коли едешь
ты с таким делом, которое в тайне надо хранить, так лучше грамот не показывать.
Не знаю я, на имя они Бабинича или пана Кмицица, но показать их – значит погоню
навести на след.
– Это
ты в самую точку попал! – воскликнул Кмициц. – Лучше грамоты до поры,
до времени припрятать, коли иначе можно пробиться!
– Можно,
пан полковник, надо только мужиком переодеться или худородным шляхтичем. Дело
это простое, есть тут у меня кой-какая одежонка: и шапки, и тулупы простые,
какие носит шляхта поплоше. Взявши табунок лошадей, можно поехать с ним будто
бы по ярмаркам, ну и пробираться все дальше и дальше, до самого Ловича и
Варшавы. Я, пан полковник, с твоего позволения, не раз это делал в мирное время
и дороги знаю. Скоро как раз ярмарка в Соботе, народ туда съезжается издалека.
Там мы узнаем, в каких городах еще будут ярмарки, – ведь нам бы только
ехать да ехать вперед! Шведы – они тоже на худородных меньше смотрят, на
ярмарках их полно. А спросит нас какой комендант, мы так ему и растолкуем, ну а
коль встретим отряд поменьше да благословят нас на то господь и пресвятая
богородица, так и потоптать можно!
– А
ну как отберут у нас лошадей? Ведь во время войны это дело обыкновенное.
– Либо
купят, либо отберут. Купят, так мы поедем в Соботу будто за лошадьми, отберут,
так поднимем шум и поедем с жалобой хоть в самую Варшаву и Краков.
– Хитер
же ты! – заметил Кмициц. – Вижу я, вы мне пригодитесь. А заберут
шведы табунок, найдется такой, кто заплатит тебе за него.
– Я
и без того хотел ехать с ним в Элк, в Пруссию, так что все хорошо, потому и нам
путь туда лежит. Из Элка мы вдоль границы поедем, потом повернем прямо на
Остроленку, а оттуда через пущу подадимся на Пултуск и Варшаву.
– Где
она, эта Собота?
– Недалёко
от Пёнтка, пан полковник.
– Смеешься,
Кемлич?[149]5
– Да
разве бы я посмел, – ответил старик, скрестив руки на груди и склонив
голову, – это там местечки так чудно называются. Собота, пан полковник, за
Ловичем, но от Ловича до нее далеконько.
– И
большие ярмарки там?
– Ну
не такие, как в Ловиче, но есть одна в эту пору, так лошадей даже из Пруссии
пригоняют, народу съезжается пропасть. Верно, и в этом году будет не меньше,
потому спокойно там, шведы всюду хозяйничают, и по городам стоят ихние
гарнизоны. И захотел бы кто пошалить, так не дадут.
– Тогда
сделаем, как ты советуешь! Поедем с лошадьми, а тебе я за них вперед уплачу,
чтоб не понес ты убытку.
– Спасибо,
пан полковник, за заботу.
– Ты
только тулупы приготовь, чепраки да сабли простые, мы тотчас и выедем. А сынкам
да челяди вдолби в голову, кто я, как зовут меня, что с лошадьми еду, а вас в
помощь нанял. Ступай!
Когда
старик повернулся уходить, пан Анджей еще раз напомнил:
– И
чтоб никто не звал меня ни вельможным паном, ни начальником, ни полковником, а
просто паном Бабиничем!
Кемлич
вышел, и спустя час все уже сидели в седле, готовые тронуться в дальний путь.
Кмициц,
переодетый в серую свиту убогого шляхтича, в такую же потертую баранью шапку, с
лицом, перевязанным, будто после драки в корчме, стал совершенно неузнаваем:
эдакий шляхтишка, что таскается себе с ярмарки на ярмарку. И люди были одеты
примерно так же, вооружены простыми саблищами и длинными бичами, чтобы погонять
лошадей, да арканами, чтобы ловить их, если разбегутся.
С
удивлением смотрели солдаты на своего полковника, обмениваясь втихомолку
замечаниями. Уж очень им было диковинно, что не Кмициц теперь их полковник, а
Бабинич, что звать его они должны просто паном. Но больше всех пожимал плечами
и топорщил усы старый Сорока; не сводя глаз с грозного полковника, он ворчал
Белоусу:
– «Пан
Бабинич»! Да у меня язык не повернется сказать такое. Разрази меня гром, коль
не буду я звать его по-старому, как по чину положено!
– Приказ
есть приказ! – возражал Белоус. – Ну и изменился же полковник,
страшное дело.
Не знали
солдаты, что душа пана Анджея изменилась так же, как наружность.
– Трогай! –
неожиданно крикнул Бабинич.
Щелкнули
бичи, всадники окружили сбившийся в кучу табунок лошадей и тронулись в путь.
|