ГЛАВА XL
Можно
себе представить, как удивлен был Сапега, когда Кмициц не только сам вернулся
цел и невредим, но и привел с собой отряд в несколько десятков сабель и старого
слугу. Дважды пришлось Кмицицу рассказывать, как было дело, во все уши слушали
гетман и Оскерко, только нет-нет да руками который всплеснет или за голову
схватится.
– Знай
же, – сказал пану Анджею гетман, – кто в своей мести переходит всякие
границы, у того она часто, как птица, ускользает из рук. Князь Богуслав хотел,
чтобы поляки были свидетелями твоего бесчестья и позора, хотел этим еще больше
унизить тебя, вот и перешел всякие границы. Но ты не хвались, ибо победу ты
одержал по божьему соизволению. А все-таки должен я сказать тебе: он дьявол, но
и ты дьявол! Нехорошо князь поступил, что надругался над тобой.
– Я
над ним ругаться не стану и в мести, даст бог, не перейду границ!
– Ты
совсем прости ему, как Христос прощал обидчикам, хоть, бывши богом, словом
одним мог покарать жидовинов.
Кмициц
ничего не ответил, да и времени у него не было не то что для разговоров, но
даже для отдыха. Он изнемогал от усталости, однако принял решение в ту же ночь
выехать к своим татарам, которые стояли в лесах и на дорогах за Яновом, в тылу
войск Богуслава. Люди тогда умели спать и в седле. Приказал только Кмициц
оседлать свежего коня да пообещал себе сладко поспать в дороге.
Он уже
садился в седло, когда к нему подошел Сорока и вытянулся в струнку.
– Пан
полковник! – обратился к нему вахмистр.
– Что
скажешь, старина?
– Я
пришел спросить, когда мне ехать?
– Куда?
– В
Тауроги.
Кмициц
рассмеялся.
– В
Тауроги ты не поедешь совсем, со мной поедешь.
– Слушаюсь! –
ответил вахмистр, стараясь не показать, как он доволен.
Поехали
вместе. Путь был неблизкий, ехать пришлось через леса, окольными путями, чтобы
не наткнуться на Богуслава; зато пан Анджей и Сорока отлично выспались и без
всяких приключений прибыли к татарам.
Акба-Улан
тотчас явился к Бабиничу и доложил, что было сделано в его отсутствие. Пан
Анджей остался доволен: все мосты были сожжены, гати уничтожены; вдобавок
разлились весенние воды, и поля, луга и низкие дороги обратились в вязкое
болото.
У
Богуслава не было выбора, он должен был драться и либо победить, либо
погибнуть. О том, чтобы уйти, и речи быть не могло.
– Ну
что ж, – промолвил Кмициц, – рейтары у него отборные, но конница это
тяжелая. Толку от нее по этой грязи никакого.
Затем он
обратился к Акба-Улану.
– Похудал
ты! – сказал он татарину, ткнув его кулаком в брюхо. – Ничего, после
битвы набьешь пузо княжескими дукатами.
– Бог
на то сотворил врагов, чтобы мужам битвы было с кого брать добычу, – важно
ответил татарин.
– А
конница Богуслава стоит против вас?
– Несколько
сот сабель, и конница отборная, а вчера еще полк пехоты прислали, и он окопался.
– Неужто
нельзя выманить их в поле?
– Не
выходят.
– А
если обойти да в тылу оставить, а самим пробиться на Янов?
– Они
на самой дороге стоят.
– Что-то
надо придумать! – Кмициц стал поглаживать рукой чуприну. – А набеги
учинять на них вы пробовали? Далеко ль они за вами шли?
– Да
так с полверсты, дальше не хотели.
– Надо
что-то придумать! – повторил Кмициц.
Однако в
ту ночь он ничего не придумал. Зато на следующий день подъехал с татарами к
стану, лежавшему между Суховолей и Яновом, и увидел, что лишнего прибавил
Акба-Улан, сказавши, будто пехота с той стороны окопалась: там были небольшие
шанцы, только и всего. В них можно было долго обороняться, особенно от татар,
которые под огнем неохотно шли в атаку, однако о том, чтобы выдержать осаду, и
речи быть не могло.
«Будь у
меня пехота, – подумал Кмициц, – я бы напролом пошел…»
Но о
том, чтобы привести пехоту, и думать было нечего, – не так уж много было
ее у самого Сапеги, да и времени не оставалось, чтобы ее подтянуть.
Кмициц
подъехал так близко, что пехота Богуслава открыла по нему огонь: но он, не обращая
внимания на стрельбу, разъезжал под пулями, разглядывал, озирался кругом, и
татары, хоть они под огнем держались хуже, принуждены были ехать с ним в ногу.
Потом выскочила конница и стала заходить сбоку. Пан Анджей отскакал тысячи на
три шагов и вдруг повернул назад и ринулся на нее.
Но
всадники тоже повернули на всем скаку и понеслись назад, к шанцам. Напрасно
татары послали им вслед тучу стрел. С коня упал только один, да и того
подобрали и увезли товарищи.
На
обратном пути Кмициц, вместо того чтобы направиться прямо в Суховолю, помчался
на запад и доехал до Каменки.
Болотистая
река широко разлилась, весна в тот год была на редкость многоводна. Кмициц
посмотрел на реку бросил в воду несколько изломанных веточек, чтобы определить
быстроту течения, и сказал Улану:
– Обойдем
их по реке и ударим с тыла.
– Кони
не поплывут против течения.
– Вода
медленно течет. Прямо еле-еле. Поплывут!
– Кони
закоченеют, и люди не выдержат. Холодно еще.
– Люди
поплывут, держась за хвосты. Это ведь ваш татарский обычай.
– Закоченеют
люди.
– В
бою разогреются.
– Ну
ладно.
Как
только спустились сумерки, Кмициц велел нарубить пуки лоз, сухого камыша и тростника
и привязать к бокам лошадей.
Когда
зажглась первая звезда, в воду, по его приказу, бросилось около восьмисот
всадников и пустилось вплавь вверх по реке. Сам пан Анджей плыл впереди: однако
он скоро смекнул, что они так медленно подвигаются вперед, что и за два дня не
минуют шанцы.
Тогда он
приказал переправляться на другой берег.
Это было
опасное предприятие, По ту сторону реки берег был низкий и болотистый. Лошади,
хоть и легкие, по брюхо уходили в болото. Все же отряд понемногу подвигался
вперед, люди поддерживали друг друга.
Так
прошли они с полсотни саженей.
Звезды
показывали полночь. Но тут до слуха их долетели отголоски далекой пальбы.
– Бой
начался! – крикнул Кмициц.
– Мы
потонем! – ответил Акба-Улан.
– За
мной!
Татары
не знали, что делать, когда вдруг заметили, что конь Кмицица вынырнул из
болота, ступив, видно, на твердый грунт.
И в
самом деле начался песчаный перекат. Вода была лошадям по грудь, но грунт был
твердый. Пошли резвей. Слева мигнули далекие огни.
– Это
шанцы! – тихо сказал Кмициц. – Мимо! В обход!
Через
минуту они и в самом деле миновали шанцы. Тогда снова свернули налево и снова
бросились в реку, чтобы выйти на сушу за шанцами.
Больше
сотни лошадей увязло у самого берега. Но люди почти все выбрались. Пешим Кмициц
велел сесть позади всадников и двинулся к шанцам. Две сотни охотников он еще
раньше оставил с приказом беспокоить противника с фронта, пока он будет
заходить ему с тыла. При подходе услышал сперва редкие, а там все более частые
выстрелы.
– Отлично! –
сказал он. – Наши пошли в атаку!
Отряд
понесся.
В
темноте маячили только головы, мерно подскакивая на ходу. Ни одна сабля не
звякнула, не зазвенело оружие, татары и охотники умели идти тихо, как волки.
Пальба в
стороне Янова становилась все сильней; видно, Сапега перешел в наступление по
всей линии.
Но и со
стороны шанцев, куда мчался Кмициц, долетали крики. Костры, пылавшие там, озаряли
все кругом сильным светом. В отблесках пламени Кмициц увидел пехоту, которая,
изредка постреливая, смотрела вперед, в поле, где конница сражалась с
охотниками.
Его тоже
увидели с шанцев, однако вместо выстрелов встретили приближавшийся отряд
громкими кликами. Солдаты решили, что это князь Богуслав шлет подкрепление.
Но когда
всадники, надвинувшись тучей, были уже в какой-нибудь сотне шагов от шанцев,
пехота беспокойно зашевелилась; заслонив ладонью глаза от света, солдаты стали
всматриваться, кто же это к ним скачет.
И вдруг
за полсотни шагов от шанцев неистовый вой потряс воздух, отряд вихрем ринулся
на пехоту, окружил ее, зажал в кольцо, смял, и вся куча людей стала судорожно
бросаться из стороны в сторону. Казалось, огромная змея душит облюбованную
жертву.
В общей
свалке слышались пронзительные вопли: «Аллах! Herr Jesus! Mein Gott!»[283]
А перед
шанцами раздались новые крики, это охотники увидели, что Бабинич уже в шанцах,
и, хоть было их меньше, с яростью наперли на конницу. Между тем небо
насупилось, как бывает весною, и туча неожиданно пролилась частым дождем.
Костры потухли, и бой продолжался в темноте.
Однако
был он недолог. Застигнутые врасплох Пехотинцы Богуслава были переколоты.
Конница, в которой было много поляков, сложила оружие. Сотня чужих драгун была
изрублена.
Когда
луна снова выплыла из-за туч, она осветила только толпу татар, которые кончали
раненых и брали добычу.
Но и это
продолжалось недолго. Раздался пронзительный голос пищалки, татары и охотники
все, как один, вскочили на коней.
– За
мной! – крикнул Кмициц.
И как
вихрь понесся с ними в Янов.
Через
четверть часа злополучный городок был подожжен с четырех концов, а через час
над ним бушевало море огня. Снопы огненных искр взметнулись в багровое небо.
Так
Кмициц дал знать гетману, что он захватил тылы войск Богуслава.
Весь в
крови, как палач, он строил в огне своих татар, чтобы вести их дальше.
Они уже
стояли в строю, вытянувшись лавой, когда в поле, которое было освещено пожаром,
как днем, увидел внезапно отряд тяжелых курфюрстовских рейтар.
Вел их
рыцарь, который виден был издали, так как латы на нем были серебряные и сидел
он на белом коне.
– Богуслав! –
взревел нечеловеческим голосом Кмициц и ринулся со всей татарской лавой вперед.
Враги
неслись навстречу друг другу, как два вала, гонимых двумя вихрями. Их отделяло
значительное расстояние, и кони с обеих сторон пошли вскачь и стлались, прижав
уши, вытянувшись, как борзые, едва не касаясь брюхом земли. С одной стороны
великаны в сверкающих кирасах, с прямыми саблями, поднятыми в правой руке, с
другой стороны серая туча татар.
Наконец
они сшиблись длинною лавой на освещенном пожаром поле; но тут случилось нечто
ужасное. Вся туча татар повалилась вдруг, будто нива полегла под дуновением
бури, великаны проскакали по ней и помчались дальше, словно и они, и их кони
владели силой громов и летели на крыльях бури.
Через
некоторое время десятки татар поднялись и бросились преследовать их. Эту дикую
орду можно было смять, но затоптать за один раз нельзя. Вот и теперь все больше
людей устремлялось за скачущими рейтарами. В воздухе засвистели арканы.
Но
всадник на белом коне все время скакал в первом ряду, во главе бегущих, а среди
преследователей не было Кмицица.
Только
на рассвете стали возвращаться татары назад, и почти каждый вел на аркане
рейтара. Вскоре они нашли Кмицица в беспамятстве и отвезли его к Сапеге.
Гетман
сам сидел у его постели. В полдень пан Анджей открыл глаза.
– Где
Богуслав? – были его первые слова.
– Разбит
наголову. Бог сперва послал ему счастье, успел он выбраться из березняка, но в
открытом поле столкнулся с пехотой пана Оскерко, там и потерял он людей и
победу. Не знаю, ушло ли их пять сотен, многих еще твои татары переловили.
– А
сам-то он?
– Ушел.
Помолчав
с минуту времени, Кмициц сказал:
– Не
приспела еще пора силами мне с ним меряться. Мечом рубнул он меня по голове и наземь
свалил вместе с конем. По счастью, мисюрка на голове была отменной стали, она и
спасла меня; но без памяти я упал.
– Ты
эту мисюрку должен в костеле повесить.
– Мы
за ним хоть на край света будем гнаться! – воскликнул Кмициц.
Гетман
сказал ему на эти слова:
– Ты
вот погляди, какую весть получил я после битвы.
И подал
ему письмо.
Кмициц
вслух прочитал следующие слова:
– «Король
шведский двинулся на Эльблонга, идет на Замостье, оттуда на Львов, на короля.
Выходи, вельможный пан, со всеми силами на спасение короля и отчизны, ибо
одному мне не продержаться. Чарнецкий».
На
минуту воцарилось молчание.
– А
ты с нами пойдешь или поедешь с татарами в Тауроги? – спросил гетман.
Кмициц
закрыл глаза. Он вспомнил все, что говорил ему ксендз Кордецкий, все, что рассказывал
о Скшетуском Володыёвский, и ответил:
– Приватные
дела – в сторону! За отчизну хочу я биться с врагом!
Гетман
обнял его.
– Брат
ты мне! – сказал он. – Я уж старик, так что прими мое
благословение!..
|