ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
НАШЕСТВИЕ НАПОЛЕОНА
— Вот башни полудикие Москвы
Перед тобой, в венцах из злата,
Горят на солнце… Но, увы…
То — солнце твоего заката!
Байрон. «Бронзовый век»
I
Никогда в Москве и в ее окрестностях так не веселились, как
перед грозным и мрачным двенадцатым годом.
Балы в городе и в подмосковных поместьях сменялись балами,
катаньями, концертами и маскарадами. Над Москвой, этой пристанью и затишьем для
многих потерпевших крушение, именитых пловцов, какими были Орловы, Зубовы и
другие, в то время носилось как бы веяние крылатого Амура. Немало любовных
приключений, с увозами, бегством из родительских домов и дуэлями, разыгралось в
высшем и среднем обществе, где блистало в те годы столько замечательных, прославленных
поэтами красавиц. Москвичи восторгались ими на четвергах у Разумовских, на
вторниках у Нелединских-Мелецких и в Благородном дворянском собрании, по
воскресеньям — у Архаровых, в остальные дни — у Апраксиных, Бутурлиных и
других. Был конец мая 1812 года. Несмотря на недавнюю комету и на тревожные и
настойчивые слухи о вероятии разрыва с Наполеоном и о возможности скорой
войны, — этой войны не ожидали, и в обществе никто о ней особенно не
помышлял.
В богатом московском доме шестидесятилетней бригадирши,
княгини Анны Аркадьевны Шелешпанской, у Патриарших прудов, был многолюдный
съезд столичных и окрестных гостей. Праздновались крестины первого правнука
Шелешпанской. Прабабку и родителей новорожденного приветствовали обильными
здравицами и пожеланиями всяких благ.
За год перед тем, в такой же светлый день апреля, в селе
Любанове, подмосковной княгини, состоялась свадьба ее старшей внучки, веселой и
живой Ксении Валерьяновны Крамалиной, с секретарем московского сената,
служившим и при дирекции театров, Ильей Борисовичем Тропининым. Торжественно
празднуя крестины правнука, княгиня имела и другую причину радости и веселью:
ее вторая внучка, степенная и гордая Аврора Крамалина, также, по-видимому,
наконец вняла голосу сердца. В доме княгини со дня на день ожидали ее помолвки
с гостившим в отпуску в Москве «колонновожатым»[1] Васильем
Алексеевичем Перовским, который сильно ухаживал за Авророй и был угоден
княгине. Базиль Перовский был представлен Авроре — на последнем из зимних
московских балов у Нелединских — мужем ее сестры, Ильей Тропининым, своим
давним приятелем, товарищем по пансиону и по университету.
Гости княгини начинали разъезжаться. Уехал шестериком,
цугом, старец Мордвинов, с распущенными по плечам пушистыми сединами; уехал в
желтой венской коляске веселый князь Долгорукий, «prince Calembour»,[2] как его звали; в английском
тильбюри, в шорах, — виновник встречи жениха и невесты,
Нелединский-Мелецкий; на скромных городских дрожках издатель «Русского
Вестника» Сергей Глинка и другие. Приемные и обширный, обсаженный липами двор
княгини опустели. Остались ее родные и несколько близких знакомых, в том числе
почтивший княгиню заездом и особым вниманием старинный приятель ее покойного
мужа, новый московский главнокомандующий граф Растопчин. Это был высокий ростом,
еще крепкий на вид мужчина лет пятидесяти, с оживленными, умными черными
глазами, узенькими бакенбардами, большим открытым лбом и громкою, подчас
крикливою речью. Он ранее других гостей узнал от княгини, что поклонник ее
второй внучки — тайный сын украинского магната, тогдашнего министра
просвещения. Другим княгиня до времени об этом умалчивала.
Прощаясь с хозяйкой, Растопчин с улыбкой указал ей на
Перовского, в новеньком стянутом мундире почтительно стоявшего в стороне, и
вполголоса заметил:
— Напрасно, однако, княгиня, ваша внучка медлит;
женишок хоть куда: кончили бы, да тогда ему, с богом, хоть и к месту служения.
— Что вы, граф! Из-за чего же торопиться? —
ответила княгиня. Aurore[3] так
еще молода; ведь ей невступно восемнадцать: не перестарок еще, в девках не
засидится… Все, мой хороший, в руках божиих. Да на днях уж и пост, и отпуск
этого молодца на исходе. Обещает снова приехать после успенья, в конце августа,
коли будем живы… Тогда сватовство; тогда, если суждено, сыграем и свадьбу.
— Зовите, княгиня, мы — ваши гости! — сказал
Растопчин. — Только не затянулось бы дело для счастливцев… Слышали, чай,
толки о войне?
— Э, батюшка граф, где еще тот Наполеон! —
ответила княгиня. — До нас ему далеко… надеемся же мы больше на московских
чудотворцев да на ваше искусство, граф.
Растопчин озабоченно оглянулся на присутствующих, надел
перчатки и уже хотел откланяться, но, нахмурясь, опять сел возле княгини.
— Разве что знаешь нового? — тихо спросила Анна
Аркадьевна. Растопчин молча кивнул ей головой. Княгиня обмерла. — Да
говори же, дорогой, говори! — прошептала она, растерянно ища в ридикюле
флакон со спиртом и поднося его к своему носу.
— Здесь не место, — ответил ей граф, — заеду
завтра. — Нет, родной, сегодня вечером; не мори ты меня, дуру попову; ведь
знаешь — я трусиха.
— Но у вас гости, наверное, будет бостон, а я, вы
знаете, до карт не охотник.
— Ах, не нападай ты на карты, говорю тебе; помни слова
Талейрана: кто не привык играть в карты в молодости, готовит себе печальную
старость. Итак, до вечера; приму тебя одна. — Постараюсь.
|
