V
Новые настойчивые слухи окончательно поколебали Перовского
относительно его кумира. Он за достоверное узнал, что Наполеон предательски
захватил владения великого герцога Ольденбургского, родственника русского
императора, и собирался выгнать остальных государевых родных из других немецких
владений. Вероломное скопление французов у Немана тоже стало всем известно.
Смущенный Перовский стал непохож на себя.
Вечером следующего дня устроилась прогулка верхами за город.
В кавалькаде участвовали Ксения с мужем и Аврора с Перовским и Митей Усовым.
Лошади для мужчин были взяты из мамоновского манежа. Выехали через Поклонную
гору в поле. За несколько часов перед этою поездкой прошел сильный с грозою
дождь.
Вечер красиво рдел над Москвой и окрестными пологими
холмами. Душистые зеленые перелески оглашались соловьями, долины звонкими
песнями жаворонков. Аврора ездила лихо. Ее собственный, красивый караковый в
«масле» мерин Барс, пеня удила, натянутые ее твердою рукой, забирал более и
более хода, мчась по мягкой, росистой дороге проселка. Серый жеребец
Перовского, не отставая, точно плыл и стлался возле Барса. Ускакав с Перовским
вперед от прочих всадников, Аврора задержала коня.
— Вы скоро едете? — спросила она.
— На несколько дней получил отсрочку.
— Что же, полагаю, вам тяжело идти на прославленного
всеми гения? — спросила Аврора, перелетая в брызгах и всплесках через
встречные дождевые озерца. — Оставляете столько близких…
Проскакав несколько шагов, она поехала медленнее.
— Близкие будут утешены, — ответил Базиль, —
добрые из них станут молиться.
— О чем?
— Об отсутствующих, путешествующих, — ответил
Перовский, — так сказано в писании.
— А о болящих, дома страждущих, помолятся ли о
них? — спросила Аврора, опять уносясь в сумрак дороги, чуть видная в
волнистой черной амазонке и в шляпке Сандрильоны с красным пером.
— Будут ли страдать дома, не знаю, — ответил,
догнав ее Базиль, говорят же: горе отсутствующим.
— Горе, полагаю, тем и другим! — сказала,
сдерживая коня, Аврора. — Война — великая тайна.
Сзади по дороге послышался топот. Аврору и Перовского
настигли и бешено обогнали два других всадника. То были Ксения и Митя Усов.
— А каковы. Аврора Валерьяновна, аргамачки? —
весело крикнул Митя, задыхаясь от скачки и обдав Перовского комками
земли. — Мне это, Базиль, по знакомству дал главный мамоновский жокей
Ракитка… Ксения, в красной амазонке и вьющейся за плечами вуали, мелькнула так
быстро, что сестра не успела ее окликнуть. Тропинин мерным галопом ехал сзади
всех на грузном и длинном английском скакуне с коротким хвостом.
— Что за милый этот Митя, — сказала Аврора, когда
Перовский опять поравнялся с нею, — ждет не дождется войны, сражений…
— И золотое сердце, — прибавил Перовский. —
Сегодня он писал такое теплое письмо к своему главному командиру, моля иметь
его в виду для первого опасного поручения в бою. И что забавно убежден, что в
походе непременно влюбится и осенью обвенчается.
Всадники еще проскакали с версту между кудрявыми
кустарниками и пригорками и поехали шагом.
— Как красив закат! — сказал, оглядываясь,
Перовский. — Москва как в пожаре… кресты и колокольни над нею — точно
мачты пылающих кораблей…
Аврора долго смотрела в ту сторону, где была Москва.
— Вы исполните мою просьбу? — спросила она.
— Даю слово, — ответил Перовский.
— Скажите прямо и откровенно, как вы смотрите теперь на
Наполеона?
— Я… заблуждался и никогда себе это не прощу.
Глаза Авроры сверкнули удивлением и радостью.
— Да, — сказала она, помолчав, — надвигаются
такие ужасы… этот неразгаданный сфинкс, Наполеон…
— Предатель и наш враг; жизнь и все, что дороже мне
жизни, я брошу и пойду, куда прикажут, на этого врага.
Аврора восторженно взглянула на Перовского. «Я не ошиблась,
подумала она, — у нас одни идеалы, одна мысль!»
— Вы правы, правы… и вот что…
Аврора вспыхнула, хотела еще что-то сказать и замолчала.
Хлестнув лошадь, она быстро перескочила через дорожную канаву и понеслась
полем, вперерез обогнавшим ее всадникам. Все съехались у стемневшей рощи.
Возвращались в Москву общею группою, при месяце. Под Новинским Базиль увидел, в
глубине знакомого двора, окна своей квартиры, где он в последнее время пережил
столько сомнений и страданий, и, указав Авроре этот дом, стал было у ворот
прощаться с нею и с остальными, но его упросили, и он поехал далее. Княгиня
ждала возвращения катающихся и, под их оживленный говор, просидела с ними до
ужина.
— Вы не договорили, хотели еще что-то мне
сказать? — спросил после ужина Перовский Аврору.
Она молча присела к клавикордам. В полуосвещенной зале
раздались пленительные звуки ее сильного, грудного, бархатного контральто.
Аврора пела любимый сердечный романс старого приятеля бабки,
Нелединского-Мелецкого:
Свидетели тоски моей,
Леса, безмолвью посвященны…
— Дорогой Василий Алексеевич, — обратилась Ксения
к Перовскому, спойте тот… ну, мой любимый.
Перовский расстегнул воротник мундира, подошел к
клавикордам, оперся руками о спинку стула Авроры и под ее игру запел романс
того же автора:
Прости мне дерзкое роптанье,
Владычица души моей…
Все были растроганы. Базиль от сердечного волненья, глядя на
склонившиеся к нотам шею и плечи Авроры, блаженствуя, смолк. Тропинин отирал
слезы.
— Ах, как ты, Вася, поешь, — проговорил он, —
как поешь! Ну можно ли с такою душою защищать Наполеона?..
Аврора глазами делала знаки Илье Борисовичу. Ее носик весело
сморщился, подняв над зубами смеющуюся губу. Илья этих знаков не видел.
Перовский и Тропинин уехали. Ксения осталась ночевать с
сестрой. Проводив мужчин и простясь с бабкой, сестры ушли из залы в темную
угловую молельню и молча сели там. Вдруг Аврора встала, возвратилась в залу и
со словами: «Нет, не могу!» — опять села за клавикорды. Плавные звуки ее
любимой шестнадцатой сонаты Бетховена огласили стихшие комнаты. Сыграв сонату,
она задумалась.
— О чем ты думаешь? — спросила, обнимая сестру,
Ксения. Аврора, не отвечая, стала опять играть.
— Ты о нем? — спросила Ксения. — Да, он
уедет, и я предчувствую… более мы не увидимся.
— Но почему же, почему? — спросила Ксения, осыпая
поцелуями плакавшую сестру. — Он вернется; от тебя зависит подать ему
надежду.
Аврора не отвечала. «И зачем я узнала его, зачем полюбила?
мыслила она, склоняясь к клавишам и, в слезах, продолжая играть. — Лучше
бы не родиться не жить!»
|
