 Увеличить |
XXI
Пройдя несколько приемных, наполненных императорскою свитою
и пажами, в расшитых золотом мундирах и напудренных париках, Перовский очутился
в какой-то проходной комнате окнами на Москву-реку. Из маленькой полуотворенной
двери направо слышались голоса. Большая раззолоченная дверь налево была
затворена. Близ нее стояли два рослые мамелюка в белых тюрбанах с перьями и в
красных куртках и маленький, напудренный, в мундирном фраке и чулках, дежурный
паж с записною книгою под мышкой. Мамелюки и паж не спускали глаз с запертой
двери. Базиль стал поодаль. Он взглянул в окно. Его сердце замерло. Картина
пылающего Замоскворечья развернулась теперь перед ним во всем ужасе. То было
море сплошного огня и дыма, над которым лишь кое-где виднелись не тронутые
пожаром кровли домов и церквей. Недалекий пожар освещал красным блеском комнату
и всех стоявших в ней. Базиль, глядя за реку, вспомнил вечернее зарево над
Москвой во время его прогулки с Авророй на Поклонную гору. «Точно напророчилось
тогда!» — подумал он со вздохом.
— Что, любуетесь плодами ваших рук? — раздался за
спиной Базиля резкий голос. Он оглянулся. Перед ним, как он понял, в
красноватом отблеске стоял, окруженный адъютантами, начальник главного штаба
французской армии Бертье. Это был худощавый, узкогрудый, с острым носом и,
очевидно, больной простудою старик. Его горло было обмотано шарфом, щеки
покрывал лихорадочный румянец, глаза сердито сверкали.
— Дело возмутительное, во всех отношениях
преступное, — сказал Бертье, — вы… ваши за это поплатятся.
— Не понимаю, генерал, ваших слов, — вежливо
отвечал Базиль, почему вы укоряете русских?
— О, слышите ли, еще оправдания?! Ваши
соотечественники, как разбойники, жгут оставленный прекрасный город, жгут нас,
раздражительно кашляя, продолжал Бертье, — и вас не обвинять? Мы узнаем,
назначена комиссия о поджигательстве; откроется все…
— Извините, генерал, — произнес Базиль, — я
задержан во время перемирия. Пожары начались после того, и я не могу объяснить
их причины. Настоятельно прошу вас дать приказ об отпуске меня к нашей армии. В
этом мне поручился словом, честным словом французского офицера, генерал
Себастьяни.
— Не могу, не в моей воле, — кашляя и сердясь на
свой кашель, ответил Бертье. — Мне доложено, вы провели двое суток среди
французских войск; вас содержали не с достаточною осторожностью, и вы могли
видеть и узнать то, чего вам не следовало видеть и узнать.
— Меня, во время перемирия, задержали французские
аванпосты не по моей вине. Спросите тех, кто это сделал. Повторяю вам, генерал,
и позволяю себе протестовать: это насилие, я не пленный… Неужели чувство
справедливости и чести… слово генерала вашей армии?..
— Честь, справедливость! — с презрительною злобой
вскрикнул Бертье, указывая в окно. — Чем русские искупят этот вандализм?
Bce, что могу для вас сделать, — это передать вашу просьбу императору.
Подождите… Он занят, может быть, лично выслушает вас, хотя теперь трудно
поручиться…
В это мгновение внизу у дворца послышался шум. Раздались
крики: «Огонь, горим!» Все торопливо бросились к окнам, но отсюда не было видно,
где загорелось. Поднялась суета. Бертье разослал ординарцев узнать причину
тревоги, а сам, отдавая приказания, направился к двери, охраняемой мамелюками.
Дверь неожиданно отворилась. На ее пороге показался невысокий, плотный человек,
лет сорока двух-трех. Он, как и прочие, также осветился отблеском пожара. Все,
кто был в приемной, перед ним с поклоном расступились и замерли как истуканы.
Он никому не поклонился и ни на кого не смотрел. Верхняя часть туловища этого
человека, как показалось Перовскому, была длиннее его ног, затянутых в белую
лосину и обутых в высокие с кисточками сапоги. Редкие каштановые, припомаженные
и тщательно причесанные волосы короткими космами спускались на его серо-голубые
глаза и недовольное, бледное, с желтым оттенком, полное лицо. Короткий
подбородок этого толстяка переходил в круглый кадык, плотно охваченный белым
шейным платком. Ни на камзоле, ни на серо-песочном длинном сюртуке, распахнутом
на груди, не было никаких отличий. В одной его руке была бумага, в другой —
золотая табакерка. Страдая около недели, как и Бертье, простудой, он, в
облегчение неприятного насморка, изредка окунал в табакерку покрасневший нос и
чихал. Перовский сразу узнал Наполеона. Кровь бросилась ему в голову. В его
глазах потемнело. «Так вот он, герой Маренго и пирамид! — думал он, под
наитием далеких, опять всплывших впечатлений разглядывая Наполеона. — И
действительно ли это он, мой былой всесильный кумир, мое божество? Он тогда
скакал к редуту Раевского. Боже мой, теперь я в нескольких шагах от него… И неужели
же есть что-либо общее в этом гении со всеми теми, кто его окружает и кто его
именем делает здесь и везде столько злого и дурного? Нет, его ниспослало
провидение, он выслушает меня, вмиг поймет и освободит…» Перовский сделал шаг в
направлении Наполеона. Две сильные костлявые руки схватили его за локти.
— Коснитесь только его — я вас убью![34] — злобно прошептал сзади него голос
мамелюка, сильно ухватившего его за руки за спиной прочей свиты. Раздались
резкие, громкие слова. «То говорит он! — с восторженным трепетом помыслил
Базиль. — Я наконец слышу речь великого человека…»
— Русские нас жгут, это доказано! Вы это передадите
герцогу Экмюльскому! — произнес скороговоркою Наполеон, небрежно подавая
пакет Бертье. — Утверждаю! Расстреливать десятками, сотнями!.. Но что
здесь опять за тревога? — спросил он, осматриваясь, и при этом, как
показалось Перовскому, взглянул и на него. Базиль восторженно замер.
— Я послал узнать, — склонившись, заговорил в это
время Бертье, сегодня поймали и привели новых поджигателей; они, как и прочие,
арестованы. Председатель комиссии, генерал Лоэр, надо надеяться, раскроет все…
Да вот и посланный…
Наполеон, потянув носом из табакерки, устремил недовольный,
слезящийся взгляд на вошедшего ординарца.
— Никакой, ваше величество, опасности! —
согнувшись перед императором, произнес посланный, — загорелись от
налетевшей искры дрова, но их разбросали и погасили. Все вокруг по-прежнему
благополучно.
— Смотрителю дворца сказать, что он… дурак! —
произнес Наполеон. — Все благополучно… какое счастье![35] Скоро благодаря этим ротозеям нас подожгут и
здесь. Удвоить, утроить премию за голову Растопчина, а поджигателей
расстреливать без жалости, без суда!..
Сказав это, Наполеон грубо обернул спину к Бертье и ушел,
хлопнув дверью. Базиль при этом еще более заметил некрасивую несоразмерность
его длинной талии и коротких ног и крайне был изумлен холодным и злым
выражением его глаз и насупленного, желтого лица. Особенно же Базиля поразило
то, что, сердясь и выругав дворцового смотрителя, Наполеон вдруг, как бы против
воли, заторопясь, начал выговаривать слова с итальянским акцентом и явственно,
вместо слова «chance», произнес «sance». Плотная спина Наполеона в мешковатом
сюртуке серо-песочного цвета давно исчезла за дверью, перед которою безмолвными
истуканами продолжали стоять мамелюки и остальная свита, а Перовский все еще не
мог прийти в себя от того, что видел и слышал; он неожиданно как бы упал с
какой-то недосягаемой высоты. «Выкуп за голову Растопчина! Расстреливать
сотнями! — мыслил Базиль. — Но чем же здесь виноват верный слуга
своего государя? Так вот он каков, этот коронованный корсиканский солдат,
прошедший сюда, через полсвета, с огнем и мечом! И он был моим идеалом,
кумиром? О, как была права Аврора! Скорее к родному отряду… Боже, если б вырваться!
Мы найдем средства с ним рассчитаться и ему отплатить».
— Следуйте за мною! — раздался голос ординарца
Бертье. Приемная наполовину опустела. Оставшиеся из свиты сурово и враждебно
смотрели на русского пленного.
— Куда? — спросил Перовский.
— Вам велено подождать вне дворца, пока о вас доложат
императору, — ответил ординарец.
Базиль вышел на площадку парадного дворцового крыльца.
Внизу, у ступеней, стоял под стражей приведенный полицейский пристав.
Караульный офицер делал ему допрос.
— Зачем вы остались в Москве? — опросил он
арестанта, — почему не ушли с прочими полицейскими чинами? Кто и по чьему
приказанию поджигает Москву?
Бледный, дрожащий от страха пристав, не понимая ни слова
по-французски, растерянно глядел на допросчика, молча переступая с ноги на
ногу.
— Наконец-то мы, кажется, поймали главу
поджигателей! — радостно обратился офицер к ординарцу маршала. — Он,
очевидно, знает все и здесь остался, чтобы руководить другими.
Перовский не стерпел и вмешался в этот разговор. Спросив
арестанта, он передал офицеру, что пристав неповинен в том, в чем его винят,
что он не выехал из Москвы лишь потому, что, отправляя казенные тяжести, сам
долго не мог достать подводы для себя и для своей больной жены и был застигнут
ночным дозором у заставы.
— Посмотрим. Это разберет комиссия! — строго
сказал офицер. Запереть его в подвале, где и прочие.
|
